− Почему ты не спишь со мной? - спрашивал я.
− Почему ты на мне не женишься? - спрашивала она.
− Я женюсь на тебе хоть завтра, - говорил я.
− Завтра у меня дела, - говорила она.
− Ну, вот видишь, - говорил я.
− Ты понарошку все это, у тебя ведь нет серьезных намерений, - говорила она.
− Я совершенно серьезно, - совершенно серьезно говорил я.
− Я тебя люблю, - говорил я.
− Сколько у тебя девушек? - спрашивала она.
− Ни одной, - говорил я.
− Я думаю, с пять -шесть наберется, - смеялась она.
− Это неправда, - говорил я.
Это действительно была неправда. Девушек у меня тогда было всего три. Это не считая ее. Одна из девушек знала о существовании двух других, остальные — нет, ну, а Наталья догадывалась. Что же. Все мы были тогда в возрасте, когда все кажется ужасно простым и понятным — после юношеских-то терзаний, метаний, и прочего дерьма. Нам было по двадцать лет. Так вот. Насчет пяти девушек.
− Это неправда, - говорил я.
− Только позови меня и я брошу все и всех и вся, - говорил я.
− Женись на мне, - говорила она.
− Ты и правда этого хочешь? - спрашивал я.
− Нет, - говорила она.
Оба мы знали, что, женившись на ней, я перестану быть тем, кто ее привлекает. Сраным непризнанным писателем, упорно выдающим рассказ за рассказом, повесть за повестью, - причем никто эту хрень не печатает, и никогда не будет. А чтобы прокормить себя ради подобного времяпровождения, я работал в газетах. А так как лет мне было, повторюсь, двадцать, все это давалось мне достаточно легко. Наташа принадлежала к несколько иным — если блядь вообще не к другому. - слоям общества. Папа ее был крупной руки бизнесмен, катался по городу на «Порше» сраном, изредка злил ее мамашу, приходя с работы благоухающий коньяком и помадой, да строил городки элитного жилья один за другим. От дочки он был без ума, о чем не преминул сообщить мне в первый же раз, как только меня увидел. Как и то, что я ей явно не пара: за Наташенькой, собщил мне он, ухаживает куча парней с Настоящими целями в жизни.
− Ни хуя себе, - сказал я, и отвернулся рассмотреть зеркало в полный рост на первом этаже их особняка сраного.
Но, тем не менее, по дороге домой от этого особняка меня не убили и даже не избили. Из чего я сделал вывод, что папаше в чем-то даже понравился.
− С чего бы это? - спросил я Наталью, когда мы, вдоволь нацеловавшись, валялись у меня на продавленном диване в съемной квартире.
− Он чувствует в тебе стержень, - сказала она, мягко перехватив мою руку.
− О, да, у меня есть стержень, и еще какой блядь, - сказал я, и притянул ее руку к стержню.
− Ну прекрати, - хихикнула она. - Папа чувствует в людях стержень, правда же. Он чувствует, что, пусть ты с виду бездельник и лузер, но у тебя есть Цель. И ты протопчешь к ней путь, словно носорог, а если кто встанет поперек, растопчешь, как гадюку.
− Ну нихуя себе, - поразился я этим матафорам животного мира, и продолжил обжимать ноги Натальи.
− К сожалению, - вздохнула она, - ты и груб, как носорог.
− Ты спала с носорогом? - спросил я.
− Я и с тобой не спала, - парировала она.
− Слушай, может, ты девственница? - спросил я.
− В двадцать-то лет? - спросила она.
− Ой, ну извини, - сказал я.
− Так на кой хрен я тебе нужен? - спросил я.
− Да я люблю тебя, - сказала она, и мне захотелось поцеловать ее лицо.
Что я и сделал. После чего она вывернулась, и уже стояла у зеркала — не такого роскошного, как у нее дома, да, - и поправляла прическу. Выглядела она на все сто. Как, впрочем, любая симпатичная девка при богатых родителях. Умела одеться, подать себя, как надо. Она была красивой, чего уж там. И прическа ее — чересчур видимый беспорядок, такой якобы беспорядок, над которым, как пишут в сраных дамских романах, корпят парикмахеры часами, - сводила меня с ума. Эти локоны... Наташа была блондинка.
Наверное, она и сейчас такая.
Другим моментом, который меня в ней привлекал, была ее самостоятельность. Не наигранная, а всамоделишная. В семнадцать лет она украла у него пару тысчонок, с восхищением поведал мне папаша, и открыла свой бизнес тайком от него. Потом рассчиталась и уже к двадцати владе тремя салонами красоты и двумя магазинами мягкогй игрушки. Настоящий пацан в юбке. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать. Конечно, папа, ответил я. На что получил в ответ скептический взгляд. Он, конечно, чувствовал, что я опасный и упрямый маньяк, но брака, разумеется, не допускал. Даже мысли о нем. На хуя его дочери выходитьь за какого-то Модильяни — да, он смотрел кино! - сраного, если еще не факт, что этот чувак будет хотя бы как Модильяни. Так он мне и сказал.
− Папаша, вы хотя бы одну картину этого блядь Модильяни видели? - спросил я его.
− А ты ее блядь видел? - оказался он не так прост, как казался.
Мы сошлись на ничьей. Но он особо не злобстовал. Я и сам понимал, что Наташа никогда не выйдет за меня замуж. А если и выйдет, то мне придется изменить в своей жизни все. Начать делать карьеру, например. Поменьше пить. Я не то, чтобы был алкоголик, но заливал крепко. Если ты пишешь, тебе нужно время от временить пить, объяснил я, это как чистить диски. Вовремя не потрешь обилие лишней информации, тебе конец. Но если ты настоящий писатель, то ты хуй сопьешься. Потому что книги важнее всего, даже выпивки. Вот почему Буковски ненастоящий писатель, а, например, Мейлер настоящий.
В любом случае жениться на Наташе должен был другой чувак. Кто-нибудь из этих хорошо выглядщих парней с собственными машинами, в хорошей одежде. Выпускников блядь лицеев. Неплохих, кстати. Я, конечно, говорю о выпусниках, хотя и лицеи ничего. Но я о парнях. Если парню повезло родиться в богатой семье, это ведь вовсе не значит, что он говно. Скажем так, судьба дает ему шанс этим говном стать, но он может им не воспользоваться. Некоторые знакомые Наташи, которые были из богатых семей, относились ко мне даже с вежливостью. Рассматривали как бедного и без шансов, но все же соперника. Они не понимали, что я вовсе не заинтересован в получении ее, как ценного приза.
Я любил ее
ххх
Больше всего мне нравилось ходить с ней на бассейн.
Там я Наташей откровенно любовался, хотя куда уж откровенне, я и так на нее все время пялился, в одежде ли, без. Фигура у нее была что надо, на животе, плоском и крепком, пару родинок, будивших мои самые блядь грязные желания, и сиськи наливные и крепкие — всего лишь четвертый размер, - стесняясь того, что не пятый, говорила она. Ох уж эти женщины. Для них сиськами меряться, все равно, что мужикам — членами... В общем, она была красива, и красива вдвойне, потому что было ей двадцать лет. И я любил ходить с ней на бассейн. Потому что там все равно, какой лицей ты закончил, и есть ли у тебя машина. Ладно, ладно, признаю. Я блядь комплексовал. И только в воде чувствовал себя неплохо, тем более, что фигура у меня была еще стройная, и плавал я быстро — форсил, нырял, выныривал, словно дельфин