Я ненавижу вас, девки.
Все мои горести, провалы, утраты и обломы – все из-за вас!

Вы начали интересовать меня в четвертом классе – лет, примерно, в десять. Тогда же я с ужасом осознал, что я вас не интересую – то есть, абсолютно. Тощий, тихий ботан (одни пятерки!), не курящий, не лезущий ни в драки, ни к вам под юбки… А вам, разумеется, нравились задиры и хулиганы.

Нет, это нереально было перенести! Я примкнул к самым отпетым негодяям в классе, а чуть позже – в качестве генератора идей – сплотил и возглавил их. Я научился всему, что умели они, и повел их дальше. Первые порнофотки в класс принес – я, первым отведал спиртного – тоже я. Само собой, все планы моих родителей о блестящем будущем сына-вундеркинда накрылись глубоким медным тазом. Все ради вас, заметьте!

Мне 12 лет, вечеринка у одноклассницы дома, по случаю отъезда родителей. Собрали деньги на 2 бутылки «Салюта», мой брат – купил, я – принес. Одну – разбили, другую – распили на восемь пацанов. Все заебись. И надо же было тебе, Леночка, похвастаться потом своей маме, какие козырные мальчики у вас в классе: в подъезде со ствола винище жрут! Мама метнулась к директору, и семерых «пьяниц» вышибли из пионеров на год, а меня – «организатора» - пожизненно. О 9-10 классе даже и не мечтай – улыбаясь, сказал мне директор. Таким падонкам место в слесарном ПТУ, сказал он. Я плакал – тогда «падонок» еще не считалось комплиментом…

Мне 13. Зима, стадион ЦСКА на Песчаной, внутренние помещения Северной трибуны. Солдат Серега Остапенко (хитрый, веселый хохол) пускает нас внутрь, потому как мы приносим домашние харчи и пиво, а солдат Серега Свентицкий (белорус, романтик) поет нам под гитару «Белая Волшебница». (Восхитительная была песня, но совершенно не помню слов: зима белая, любовь белая, а в конце: «а на белой простыни – алое пятно…»). Слушать это в нашем возрасте – совершенно невозможно, и под конец вечера я нагло ору на свою «бригаду»: выйдите все из комнаты, я буду прощаться со своей девушкой! Чуваки обиженно выходят, а я истошно ЧМОКАЮ Алену в щеки, подбираясь ближе к губам, отчаянно труся… Какая школа, какая секция академической гребли и курсы английского? Я ЗАНЯТ!!!

Мне 15. Я поступаю в Речной техникум, еще через год – с треском вылетаю оттуда. У меня Первая Женщина: моя Рита, моя Белая Волшебница, мой свет, мой воздух, мои крылья. Какая учеба? Ни о чем, кроме Риты, я думать просто не могу. Чтобы охладить мой пыл, родители почти насильно ссылают меня на Украину, в городок с феноменальным названием Карлолибкнехтовск – в соляные шахты, лечиться (дыхалка у меня и впрямь не фонтан). С собой на две недели мне дают весьма приличная по тем временам сумму – 300 рублей. Она кончается за три дня: в Москву, Рите непрерывным потоком летят фототелеграммы… Обратный билет продан – еще три телеграммы стихов. Как меня, голодного, выковыривали с Украины – отдельная история, здесь ей не место. И не место здесь истории, как я все же восстановился на учебе, окончил ее, как распределялся на практику ПОСЛЕДНИМ в наборе: кому-то достались четырехпалубные лайнеры, белые кителя и дальние страны, а мне – самоходная баржа с щебенкой в порту Серпухов…

Мне 20. У меня Марина – дочь второго секретаря горкома, роскошный дом полукругом на берегу Москвы-реки, напротив Киевского вокзала. Нам НЕГДЕ: я уже три года как не живу дома, а ее родители ненавидят меня сильней, чем хозяева 3000-долларовой голой египетской кошки ненавидят облезлого помойного котофана, ловкача и вора, каким-то чудом среди ночи промылившегося к ним в форточку. И вдруг – о чудо! – в столицу на Новый год приезжает из-под города Коврова бабка Марины – большевик, ветеранка, ударница соцтруда. Нам в голову мгновенно приходит общая мысль: где-то там, за сотни ледяных километров (да поебать!) стоит СВОБОДНАЯ ИЗБА!
Эти четверо с половиной суток мне не дано описать словами. Вы видели, как склещиваются собаки? А на Москве-реке в это время прочесывают баграми все полыньи, а над Лосиным островом (мы гуляли там иногда) взмывают в воздух милицейские вертолеты… И если бы не аналитический ум моего отца, четко «вычислившего» меня дедуктивным методом, дело могло бы кончиться и всесоюзным розыском. Как я орал на тебя, батя, как я ненавидел тебя – ты не дал мне закончить мой 25-й (кажется) половой акт… Прости дурака, если можешь. А у бабки, героини соцтруда, теперь и прощенья не попросишь: сгорела она, вместе со своей избой, через месяц… Там была какая-то специальная печь, ее можно было топить ТОЛЬКО углем, а мы не знали, и топили – дровами… Вспыхнула сажа в трубе…

За 3 дня, когда распадался СССР, я бросил 11 палок. Остального не помню.
Мне 22, я учусь в Академии Водного Транспорта, и у меня Лера – осиная талия, тяжелая грудь, глаза цвета моря в Гаграх. Ночью я занят, а в институт хожу спать – и два-три раза в день стабильно, с грохотом ударяю мордой в парту, на радость почтеннейшей публики. Математичка, добрая душа и бывалая женщина, шутит: не будите, видите же – уроки учил… я б у него экзамен приняла, гыгыгы. За год с тех уроков я худею на 15 кило – опять все всё понимают, ржут надо мной… Увы, Лера нимфоманка: она любит меня, но достаточно любому пробежавшему мимо кобелю просто взять ее за коленку, и она плывет – отказать не может. В один не прекрасный день, застав ее с новым кавалером, я здорово изувечил их обоих – после чего совершил свой первый суицид. Руку распахал здорово, до кости, но спасли – про горячую воду я, опять же, тогда еще не знал.
Мне 24, у меня появляется Инна: муж-предприниматель и две дочки. Мужа – нахуй, Академию – туда же; у меня большая семья, нужно зарабатывать. Так бесславно окончилась моя флотская карьера. Да и времена изменились, хватит страдать фигней! Создаю кооператив.

Мне 27, у меня Татьяна. Я так ее люблю, а она так любит героин! В эту бездну утекает сперва кооператив, потом и квартира. Четыре клинических смерти (передоз), а там и второй суицид: когда Таню (под конвоем) увезли в лечебницу родственники, а мне (под дулом пистолета) было объявлено: или ты за три дня исчезаешь навсегда, или… Я выбрал совместить оба «или» - никакого смысла жить дальше у меня, как я считал, не осталось. Как выжил, не знает никто: 110 колес димедрола – более трех безусловно смертельных доз… Выжил, но пищевод, разумеется, сжег дотла – по сей день болит.

Мне 29. Абсолютно ненужная дискотека в абсолютно ненужной деревне. Танцоры: полсотни низколобых, коренастых, пьяных даунов, около двадцати девок – кавалерам подстать, и Она – гений чистой красоты, каких изредка чудесно рождает российская глубинка. Тупорылые и так косятся с угрозой на заезжего московского пижона, но я приглашаю танцевать именно Ее – и танцую «секси», со столичными приемчиками… Четыре минуты танца, и неизбежное: «эээ, паца-ан, пайдем-выйдем, поговорить надааа…». О, как мне крошили ебальник! – куда дольше четырех минут, и без всяких пижонских «один на один», «до первой крови», «пока не ляжет»… А потом (дурное влияние Голливуда) – выбросили в окно вместе с рамой. Хорошо, этаж был второй, а внизу сугроб