Нелитературно выражаясь… (мат в литературе) МатМногие считают, что в современной литературе встречается чересчур много нецензурных слов. Как ни странно даже те, для кого мат – основной способ общения. Действительно интересно, почему «много»? Очевидно, у каждого читателя свой минимум, так сказать, благопристойности. Мы привыкли к тому, что матерщина обязательно связана с бескультурьем, пошлостью и даже развратом. Это заложено в нас родительским воспитанием и классической литературой, которой нас мучили в течение долгих лет школьные учителя. Поэтому считается, что культура и «крепкое словцо» несовместимы. Однако это не так. Существует расхожее мнение, что бранные слова завезены де в непорочную православную Русь подлыми татаро-монголами. Однако, как считают ученые, еще наши древние предки славяне с большим удовольствием выражались по матушке. Причем матерная брань была неотъемлемой частью языческого обихода, использовалась в заклинаниях против злых духов, болезней, неудач, а также в сельскохозяйственных обрядах. Для обозначения этого придумали даже специальный термин – «эсхрология» или ритуальное сквернословие. С того момента, как на Руси стало распространяться христианство, Церковь принялась нещадно, но, как мы знаем, безуспешно, бороться с матерщиной как одним из проявлений неугодного язычества. А в XVI веке царь Иван Грозный издавал даже специальные указы, в которых православные христиане призывались к тому, чтобы они «матерны бы не лаялись». Причем общественно-религиозное табу лицемерно распространялось исключительно на конкретные слова, а не на сами предметы ими обозначаемые. Например, выражения «совокупляться», «член» - церковнославянские. Как это ни парадоксально звучит, главным союзником православной церкви в борьбе против матерщины в ХХ веке стала Советская власть. Матерные слова или совсем изымались из текста литературных произведений и словарей, или же целомудренно заменялись многоточиями. После распада Советского Союза, цензура приказала долго жить, и культура перестала подчиняться моральным принципам, зачастую мнимым, тоталитарного строя. Всё же остатки древней традиции мы регулярно наблюдаем и по сей день, когда при неудачной попытке сделать что-то или большой неожиданности наши даже самые образованные соотечественники не преминут громко провозгласить какую-нибудь неприличность в адрес матери, черта или господа бога. Самые изворотливые додумались использовать словечки-заменители типа: «ё-к-л-м-н!», «ё-моё!», «блин!» и прочие. Подавляющее большинство выражений, которые мы возмущенно считаем неприличными, не являются матерными. Мат – это всего лишь несколько слов, обозначающих в том числе женский и мужской половые органы, а также процессы их многообразного использования. Зато количество их комбинаций настолько велико, что некоторые люди в свою виртуозную речь другие слова и вовсе не включают. Сейчас, например, издается «Словарь русского мата» в 12-ти (!) томах, автором которого является ученый Алексей Плуцер-Сарно. Многовековая борьба с матерщиной привела к тому, что она стала ханжески восприниматься большинством людей как особая форма речевого бескультурья, распущенности или даже разврата. При всем том, как это ни парадоксально звучит, мат был и остается важной частью нашей русской культуры. Ф.М. Достоевский писал: «Народ наш не развратен, а очень даже целомудрен, несмотря на то что это бесспорно самый сквернословный народ в целом мире». Матерные слова – очень древний пласт народного языка. Кроме повседневной речи, они содержаться в русских песнях, былинах, не говоря уже о частушках и анекдотах. МатНаши отечественные писатели вообще-то тоже вдохновенно матерились. Нецензурно себя с готовностью компрометировали такие авторы как А. Пушкин, Н. Некрасов, И. Тургенев, М. Лермонтов, С. Есенин, В. Маяковский, А. Солженицын, А. Вознесенский, И. Бродский и многие другие не менее уважаемые литераторы. В XVIII веке особой популярностью в образованных кругах пользовались «непристойные» сочинения поэта Ивана Баркова, например известный стихотворный сборник «Девичья игрушка» и знаменитая поэма «Лука Мудищев». Баркову так часто подражали русские поэты в XVIII-XIX веках, что огромное количество их литературных произведений (большей частью анонимных) принято называть «барковианой». С конца 80-х годов ХХ века нам стали доступны книги, в которых повседневность и история изображались без двойных стандартов, и люди говорили тем языком, которым они говорили в жизни. Многие из этих книг ранее были опубликованы без наивных цензорских правок на западе, т.к. в цивилизованной Европе и Америке сквернословие никогда не было табуировано. Современные авторы вряд ли матерятся из эпатажа. Нынешний искушенный читатель не воспитывался в институте благородных девиц, к тому же наверняка у каждого за стенкой проживает какой-нибудь сосед дядя Коля, всю жизнь проработавший на нервном производстве. Мат в литературе используется не только для того, чтобы с жизненной точностью показать принадлежность героя к определенному социуму, но и как средство величайшей откровенности и интимности между автором и читателем. В романе Э. Лимонова «Это я – Эдичка» герой-повествователь жуткий матерщинник. Но несмотря на его беспорядочные половые связи, описанные по всем канонам порнографии, и во многом благодаря его сквернословию, мы видим именно одинокого русского человека, эмигранта, выдернутого из привычной культурной среды, ищущего в бездуховном мире свою истинную любовь; одним словом – носителя великой русской культуры. Михаил Маковецкий - Иван Барков создатель русского языка Барков И Барковиана Михаил МАКОВЕЦКИЙ ИВАН БАРКОВ - СОЗДАТЕЛЬ РУССКОГО ЯЗЫКА ИСТОЧНИК: Когда-то, когда я служил в Вооружённых Силах в Узбекистане, нас вывезли на полигон на стрельбы. Полигон представлял собой тянувшийся до горизонта участок пустыни, в центре которого рос саксаул. Пользуясь тем обстоятельством, что на меня было возложено командование подразделением, я первый зашёл за саксаул с благородной целью, среди прочего, опорожнить свой мочевой пузырь. Но, едва я расстегнул портупею и спустил брюки, как, потревоженная журчанием, гюрза ужалила меня в орган, призванный, в том числе, осуществлять акт мочеиспускания. Я закричал так, что лопнула висевшая у меня на боку командирская сумка с планом учений. В это мгновение мне почему-то вспомнилось творчество великого русского поэта Ивана Семёновича Баркова (1732–1768 гг.), оказавшего колоссальное влияние как на становление современного русского языка вообще, так и на поэзию А. С. Пушкина в частности. Будучи курсантом четвертого курса военно-медицинской академии имени Кирова, я перёнес гонорею, при которой мочеиспускание было болезненным, особенно по утрам. Но укус гюрзы в то же место, по степени остроты ощущений, не может идти с гонореей ни в какое сравнение. Существует единственный метод лечения змеиного укуса. Это немедленно высосать яд из раны. Мои сослуживцы сделали для меня всё возможное, пока не прибыла квалифицированная медицинская помощь в лице нашего полкового врача Вероники Васильевны Бишкекталмудовой, которая и вернула меня к жизни окончательно. — Вы, старший лейтенант, даже издалека производите впечатление человека, на которого большое впечатление произвели произведения Ивана Баркова, — отметила Вероника Васильевна, отдышавшись после оказания мне медицинской помощи, — скажите честно, «Лука Мудищев» было первым прочитанным вами до конца поэтическим произведением? — Моё детство выпало на шестидесятые годы, когда стране с трудом хватало денег на космос и борьбу за справедливые права палестинского народа, — возмутился я, — но наше поколение тянулось к книге. — Шаловливыми ручонками, — догадалась полковой врач. — В конце концов, авторство Баркова применительно к «Луке Мудищеву» не общепринято, — возразил, как мог, я. — Старший лейтенант, — строго произнёсла Бишкекталмудова, — не уподобляйтесь сожительствующей в том числе и с вами медсестре Харитоновой. Не общепринято авторство Шолохова применительно к «Тихому Дону», чтоб поднятая целина была ему пухом. На протяжении последних двухсот пятидесяти лет самой актуальной задачей языкознания является укрытие от широкой публики факта влияния И. С. Баркова на вышеупомянутое языкознание. Вина Баркова состояла в том, что, будучи человеком низшего сословия, он создал современный русский язык и стоял в основе современной русской поэзии. Но формальным поводом к его забвению послужила его же лирика. Будучи по природе человеком гениальным, Барков писал стихи безупречного вкуса, глубокого такта и яркого натурализма. Именно натурализм был поставлен ему в вину. Ивана Баркова как бы не было вовсе. Но «Лука Мудищев» был известен всенародно, и с этим что-то нужно было делать. Решение, как всегда в таких случаях, было найдено самое издевательское. Чуждый марксистко-ленинской идеологии «Лука Мудищев» был омоложен на сто пятьдесят лет и был признан рождённым в конце девятнадцатого века. Мол, больно современным языком написан. Всё согласно установкам большого мастера языкознания И. С. Сталина и строго в соответствии с теорией Ивана Петровича Павлова об условных и безусловных рефлексах. Суровая же действительность такова. Иван Семенович Барков был современником Ломоносова. Я позволю себе процитировать отрывок из его стихотворения «Письмо к сестре», написанное за 50 (пятьдесят) лет до рождения А. С. Пушкина, который находился под влиянием творчества И. С. Баркова и явно ему подрожал. Я пишу тебе сестрица, Только быль – не небылицу. Расскажу тебе точь-в-точь Шаг за шагом брачну ночь. Ты представь себе, сестрица, Вся дрожа, как голубица, Я стояла перед ним Перед коршуном лихим. Словно птичка трепетала Сердце робкое во мне. То рвалось, то замирало… Ах, как страшно было мне. Ночь давно уже настала. В спальне тьма и тишина, И лампада лишь мерцала Перед образом одна. Виктор вдруг переменился, Стал как будто сам не свой. Запер двери, возвратился, Сбросил фрак с себя долой. Побледнел, дрожит всем телом, С меня кофточку сорвал… Ну, что было дальше, Вы, конечно, знаете. В тот год, когда было написано это стихотворение, поэт был принят на учёбу в академию. Вот как это звучало: «…о приеме Ивана Баркова 16-ти лет, за острое понятие и порядочное знание латинского языка, с надеждою, что он в науках от других отметить себя сможет». Так до Баркова звучал русский язык. Напомню, на дворе стоял 1748 год. А теперь, пусть любой непредвзятый человек, желательно, находящийся в здравом уме и трезвой памяти, скажет, чем слог Баркова отличается от современного, и не является ли, например, автор «Сказки о царе Султане» продолжателем стихотворной традиции автора «Письма к сестре». От слога, которым писал свои верноподданнические оды современник Баркова, Ломоносов, не было никакого эволюционного развития русского языка. Параллельно с ним был создан русский язык поповского сына Баркова Ивана Семёновича, который, как и положено русскому поэту, жил грешно и умер смешно в возрасте тридцати шести лет. А так как его творчество лежит в основе русской, культуры, то и современный русский язык является таковым, каковым создал его Барков Иван Семёнович, 1732 года рождения, русский, из семьи священнослужителя, неоднократно привлекавшийся к уголовной ответственности за нарушение общественного порядка. В средней школе о нём не упоминают, что эту школу и характеризует соответствующим образом. Хотя в списках, среди учащихся самих различных учебных заведений, его произведения ходят уже двести пятьдесят лет, и ходить будут ещё двести пятьдесят. Кстати. Не можешь ли ты мне помочь, Барков? С усмешкою даешь ты мне скрыпицу, Сулишь вино и музу пол-девицу: «Последуй лишь примеру моему». — Нет, нет Барков! Скрыпицы не возьму. Я стану петь, что в голову придется, Пусть как-нибудь стих за стихом польется. писал А.С. Пушкин в поэме "Монах", в 1813 году. Тогда ему 14 лет было, он был горд и тяготился тем обстоятельством, что его считали подражателем Баркова. Не понимал он еще, что от «скрыпицы» Баркова русскому поэту избавиться в принципе невозможно. Потому что Барков современный русский язык создал. (с) Михаил Маковецкий Иван Барков КУЛАШНОМУ БОЙЦУ (*) (*) Едва ли не единственная поэма Баркова, которая регулярно упоминалась в академических литературоведческих изданиях и даже дозволенная для публикования. Разумеется, с серьезными купюрами. Публикуем полный, нецензурированный, вариант поэмы. I Гудок, не лиру принимаю, В кабак входя, не на Парнас; Кричу и глотку раздираю, С бурлаками взнося мой глас: «Ударьте в бубны, барабаны, Удалы добры молодцы, В тазы и логики, в стаканы, Фабришны славные певцы! Трюх-трях сыра земля с горами, Тряхнись, синё море, мудами!» II Хмельную рожу, забияку, Рвача, всесветна пройдака, Борца, бойца пою, пиваку, Ширяя в плечах бузника. Молчите, ветры, не бушуйте, Не троньтесь, дебри, древеса, Лягушки в тинах не шурмуйте, Внимайте, стройны небеса. Между кулашного я боя Узрел тычков, пинков героя. III С своей, Гомерка, балалайкой И ты, Вергилишка, с дудой, С троянской вздорной греков шайкой Дрались, что куры пред стеной. Забейтесь в щель и не ворчите, И свой престаньте бредить бред, Сюда вы лучше поглядите! Иль здесь голов удалых нет? Бузник Гекторку, если в драку, Прибьёт как стерву и собаку. IV О ты, Силен, наперсник сына Смелы ражей красной муж, Вином раздута животина, Герой во пиянстве жадных душ, Нектаром брюхо наливаешь, Смешав себе с вином сыты, Ты пьёшь, - меня позабываешь И пить не дашь вина мне ты? Ах, будь подобен Ганимеду, Подай вина мне, пива, меду! V Вино на драку вспламеняет, Даёт оно в бою задор, Вино пизду разгорячает, С вином смелее крадет вор. Дурак напившися - умнее, Затем, что боле говорит, С вином и трус живёт смелее, И стойче хуй с вина стоит, С вином проворней блядь встречает, Вином гортань, язык вещает! VI Хмельной баханта целовальник, Ты дал теперь мне пить, крючок; Буян я сделался, охальник, Гремлю уж боле как сверчок. Хлебнул вина – разверзлась глотка, Вознёсся голос до небес, Ревёт во мне и хмель и водка, Шумит дуброва, воет лес, Трепещет твердь и бездны бьются, Пыль, дым в полях, прах, вихрь несутся. VII Восторгом я объят великим, Кружится буйна голова; Ебал ли с жаром кто толиким, Пизда чтоб шамкала слова? Он может представленье точно Огню днесь сделать моему, Когда пизде уж будет сочно, Колика сладость тут уму! Муде пизду по губам плещут, Душа и члены в нас трепещут! VIII Со мной кто хочет видеть ясно, Возможно зреть на блюде как, Виденье страшно и прекрасно – Взойди ко мне тот на кабак. Иль, став где выше на карету, Внимай преславные дела, Чтоб лучше возвестити свету, Стена, котора прогнила, Которая склонилась с боем, Котора тыл дала героям. IX Между хмельнистых лбов и рдяных, Между солдат, между ткачей, Между холопов, бранных, пьяных, Между драгун, между псарей Алёшку вижу я стояща, Ливрею синюю спустив, Разить противников грозяща, Скулы имея взор морщлив, Он руки спешно простирает, В висок ударить, в жабр жадает. X Зевес, с сердитою биткою По лбам щелкавши кузнецов, Не бил с свирепостью такою, С какой он стал карать бойцов, Раскрасивши иному маску, Зубов повыбрал целый ряд, Из губ пустив другому краску, Пехнул его в толпу назад, Сказал: «Мать в рот всех наебаюсь, Таким я говнам насмехаюсь!» XI Не слон ети слониху хочет, Ногами бьет, с задору ржет, Не шмат его в пизде клокочет, Когда уж он впыхах ебет, -- Бузник в жару тут стоя рвется, И глас его, как сонмов вод В дыре Плутона раздается, Живых трепещет, смертных род. Голицы прочь, бешмет скидает, Дрожит, в сердцах отмстить желает. XII Сильнейшую узревши схватку И стену где холоп пробил, Схватил с себя, взял в зубы шапку, По локти длани оголил. Вскричал, взревел он страшным зевом: «Небось, ребята! Наши – стой!» Земля подвиглась, горы с небом, Приял бурлак тут бодрость в строй. Уже камзолы уступают, Уже брады поверх летают. XIII Пошёл бузник -- тускнеют вежды, Исчез от пыли свет в глазах, Летят клочки власов, одежды, Гремят щелчки, тузы в боках. Как тучи с тучами сперлися Секут огнём друг друга мрак, Как силны вихри сорвалися, Валят древа, туманят зрак – Стеной так в стену ударяют, Меж щёк, сверх глав тычки сверкают. XIV О, бодрость, сила наших веков, Потомкам дивные дела! О, храбрость пьяных человеков, Вином скреплённые чресла. Когда б старик вас зрел с дубиной, Которой чудовищ побил, Которой бодрою елдиной Сто пизд, быв в люльке, проблудил, Предвидя сии перемены, Не лез бы в свет он из Алкмены. XV Бузник не равен Геркулесу, Вступив вразмашку, начал пхать, И самому так ввек Зевесу Отнюдь мудом не раскачать. Кулак его везде летает, Крушит он зубы внутрь десён, Как гром он уши поражает, Далече слышен в жопе звон, Трепещет сердце, печень бьётся, В портках с потылиц отдаётся. XVI Нашла коса на твёрдый камень, Нашёл на доку дока тут, Блестит в глазах их ярость, пламень, Как оба страшны львы ревут, Хрепты имеющи согбенны, Претвёрдо берцы утвердив, Как луки мышцы напряженны, Стоят, взнося удар пытлив, Друг друга в силе искушают, Махнув вперёд, назад ступают. XVII Недолго длилася размашка, Алёшка двинул в жабры, в зоб, Но пёстрая в ответ рубашка – Лизнул бузник Алёшку в лоб, Исчезла бодрость вмиг, отвага, Как сноп упал, чуть жив лежит, В крови уста, а в жопе брага, Руда из ноздрь ручьём бежит, Скулистое лицо холопа Не стало рожа, стало жопа. XVIII На падшего бузник героя Других бросает, как ребят. Его не слышно стона, воя, Бугры на нём людей лежат. Громовой плешью так Юпитер, Прибив Гиганта, бросил в ад, Надвигнув Етну, юшку вытер – Бессилен встати Енцелад, Он тщетно силы собирает, Трясёт плечми и тягость пхает. XIX Как ветр развеял тонки прахи, Исчез и дым, и дождь, и град, Прогнали пёстрые рубахи Так вмах холопей и солдат, Хребет, затылок окровлённый, Несут оне с собою страх, Фабришны вовсе разъяренны Тузят вослед их в сильный мах. Меж стен открылось всюду поле, Бузник не зрит противных боле. XX С горы на красной колымаге Фетидин сын уж скачет вскок, Затем, что ночь прошед в овраге, Фату развесила платок, Тем твердь и море помрачились, А он с великого стыду, Когда Диана заголилась, Ушёл спать к матери в пизду. Тогда земля оделась тьмою, А тем конец пришёл дню боя. XXI Главу подъяв, разбиты нюни Лежат в пыли прибиты в гроб, Точат холопы красны слюни, Возносят к небу жаркой вопль. Фабришны славу торжествуют И бузника вокруг идут, Кровавы раны показуют, Победоносну песнь поют, Гласят врагов ступлено жало, Гулять восходят на кружало. XXII Уже гортани заревели, И слышен стал бубенцов звук, Уже стаканы загремели И ходят сплошь из рук вокруг. Считают все свои трофеи, Который что в бою смахал, Уже пошли врасплох затеи, Иной, плясав, себя сломал. Как вдруг всё зданье потряслося, Вино и пиво разлилося. XXIII Не грозна туча, вред носивша, В ефир внезапно ворвалась, Не жирна влажность, огнь родивша, На землю вдруг с небес снеслась – Солдат то куча раздраженных, Сбежав с верхов кабацких вмах, Мечей взяв острых, обнажённых, Неся ефес в своих руках, Кричат, как тигры, устремившись: «Руби, коли!» — в кабак вломившись. XXIV Тревога грозна, ум мятуща, Взмутила всем боязнь в сердцах. Бород толпа, сего не ждуща, Уже взнесла трусливый шаг, Как вдруг бузник, взывая смело, Кричит: «Постой, запоры дай!» Взгорелась брань, настало дело. «Смотри, — вопит, — не выдавай!» Засох мой рот, пришла отважность, В штанах я страху слышу влажность. Иван Барков. Конец 1750 - начало 1760-х годов Иван БАРКОВ МОНУМЕНТ Из самой вечности и в бесконечны годы Ко истечению живот дающих струй От щедрыя нам ты поставлен, столп, Природы, Ея ты нам даров знак лучший, твердой хуй. Иван БАРКОВ *** Поначалу "аз" да "буки", А потом хуишко в руки. *** Ученье - свет, А в яйцах - сила. Иван БАРКОВ ССОРА Повздорил некогда ленивый хуй с пиздою, С задорной блядкою, прямою уж звездою. Пизда, его браня, сказала: "Ты дурак, Ленивый сукин сын, плешивый чорт, елдак". Взбесился хуй тогда, в лице переменися, Надулся, покраснел и в кость вдруг претворился, За губы и усы пизду он вдруг схватил И на плешь на свою с куфьею посадил. Иван БАРКОВ НЕПРОВОРНЫЙ Ко стенке приклонясь, журит Гаврилу Анна: – Высоко, простячок, потрафил ты неладна; О, низко уж теперь, - она ему ворчит. – Ну вставь ин ты сама, - он с сердцем говорит. Иван БАРКОВ ТОРЖЕСТВЕННЫМ ВОРОТАМ Нерукотворный труд, создание Природы, Гряут тобой во все концы земли народы, Стоишь, как свет, и пасть не придет череда, Ты цель всех наших дум и путь в живот, пизда. Иван БАРКОВ ПРИАПУ I Парнасских девок презираю, Не к ним мой дух теперь летит, Я Феба здесь не призываю, Его хуй вял и не сердит. Приап, все мысли отвлекаешь, Ты борзым хуем проливаешь Заёбин реки в жирну хлябь. Взволнуй мне кровь витийским жаром, Который ты в восторге яром Из пылких муд своих заграбь. II Дрочи всяк хуй и распаляйся, Стекайтесь бляди, блядуны, С стремленьем страстным всяк пускайся Утех сладчайших в глубины. О! как все чувствы восхитились, Какие прелести открылись; Хуёв полки напряжены, Елды премногие засканы И губы нежных пизд румяны, Любовной влагой взмочены. III Ах, как не хочется осавить Драгих сокровищ сих очам, Я в весь мой век потщусь их славить, Не дам умолкнуть я устам. Златые храмы да построят И их туда внесши дозволят Приапу и ебакам в честь, Заёбин в жертву там расставят, Хуёв в священники представят – Сей чин кому, кроме их, снесть? IV Животные, что обитают В землях, в морях, в лесах, везде, Сию нам правду подтверждают – Без ебли не живут нигде. Пары вверху с парами трутся, Летают птицы и ебутся; Как скоро лишь зачался свет, Пизды хуев все разоряют, Пизды путь к счастью отворяют, Без пизд хуям отрады нет. V Герои, вам я насмехаюсь, Скупых я не могу терпеть, Ничем в сем мире не прельщаюсь, Хочу лишь в воле жить и еть. Ахиллес грады разоряет И землю кровью обагряет, Пизду зрит у скамандрских струй, Но что ж, не мимо ли проходит, Никак он дрочит и наводит В нея победносный хуй. Иван БАРКОВ ОДА ПОБЕДОНОСНОЙ ГЕРОИНЕ ПИЗДЕ I О! общая людей страда, Пизда, веселостей всех мать, Начало жизни и прохлада, Тебя хочу я прославлять. Тебе воздвигну храмы многи И позлащенные чертоги Созижду в честь твоих доброт, Усыплю путь везде цветами, Твою пещеру с волосами Почту богиней всех красот. II Парнасски Музы с Аполлоном, Подайте мыслям столько сил, Каким, скажите, петь мне тоном Прекрасно место женских тел? Уже мой дух в восторг приходит, Дела ея на мысль приводит С приятностью и красотой. -- Скажи, -- вещает в изумленьи, -- В каком она была почтеньи, Когда еще тек век затой? III Ея пещера хоть вмещает Одну зардевшу тела часть, Но всех сердцами обладает И всех умы берет во власть. Куда лишь взор и обатится, Треглавый Цербер усмирится, Оставит храбрость Ахиллес, Плутон во аде с бородою, Нептун в пучине с острогою Не учинят таких чудес. IV Юпитер громы оставляет, Снисходит с неба для нея, Величество пренебрегает Приемет нискость на себя; Натуры чин преобращает, В Одну две ночи он вмещает, В Алкменину влюбившись щель. Из бога став Амфитрионом, Пред ней приходит в виде новом, Попасть желая в нижну цель. V Плутон, плененный Прозерпиной, Идет из ада для нея, Жестокость, лютость со всей силой Побеждены пиздой ея. Пленивши Дафна Аполлона, Низводит вдруг с блестяща трона, Сверкнув дырой один лишь раз. Вся сила тут не помогает, В врачестве пользы уж не знает, Возводит к ней плачевный глас. VI Преставь героев прежних веков, От коих мир весь трепетал, Представь тех сильных человеков, Для коих свет обширный мал, -- Одной ей были все повластны, Щастливы ею и бесчастны, Все властию ея одной На верьх Олимпа подымались И в преисподню низвергались Ея всесильною рукой. VII Где храбрость, силу и геройство Девал пресильный Геркулес, Где то осталось благородство, Которым он достиг небес? Пока он не видал Амфалы, Страны от взору трепетали, Увидя, Тартар весь стенал. Пизда ея его смутила, Она оковы наложила, Невольником Амфалы стал. VIII Представь на мысль плачевну Трою, Красу пергамския страны, Что опровержена войною Для Менелаевой жены. Когда бы не быо Елены, Стояли бы троянски стены Чрез многи тысячи веков, Пизда ея одна прельстила, Всю Грецию на брань взмутила Против дарданских берегов. IX Престань, мой дух, прошедше время На мысль смущенну приводить. Представь, как земнородных племя Приятностьми пизда сладит. Она печали все прогонит, Всю скорбь в забвение приводит, Одно веселье наших дней! Когда б ее мы не имели, В несносной скуке бы сидели, Сей свет постыл бы был без ней. Х О, сладость, мыслям непонятна, Хвалы достойная пизда, Приятность чувствам необъятна, Пребудь со мною навсегда! Тебя одну я чтити буду И прославлять хвалами всюду, Пока мой хуй пребудет бодр, Всю жизнь мою тебе вручаю, Пока дыханье не скончаю, Пока не сниду в смертный одр. Иван БАРКОВ ЗАИКА С ТОЛМАЧОМ Желанья завсегда заики устремлялись, И сердце, и душа, и мысли соглашались, Жестоку чтоб открыть его к любезной страсть, Смертельную по ней тоску, любови власть. Но как его язык с природна онеменья Не мог тогда сказать ни слова ей реченья, То, вынувши он хуй, глазами поморгал И немо сию речь насильно проболтал: "Сударыня, меня извольте извинити, Он нужду за меня всю может изъяснити". Иван БАРКОВ ЕБЁНА МАТЬ Ебёна мать не то значит, что мать ебёна, Ебёной матерью зовут и Агафона, Да не ебут его; хотя ж и разъебать, Всё он пребудет муж, а не ебёна мать! Ебёна мать ту тварь ебёну означает, Из бездны коея людей хуй извлекает. Вот тесный смысл сих слов; но смысл ......................................пространный знать Не может о себе сама ебёна мать! Ебёна мать в своем лишь смысле не кладётся, А в образе чужом повсюду кстати гнётся. Под иероглиф сей всё можно пригибать, Синонима есть всем словам ЕБЁНА МАТЬ. Ебёна мать как соль телам, как масло каши, Вкус придает речам, беседы важит наши. ЕБЁНА может МАТЬ период дополнять, Французское ЖАН ФУТР у нас ЕБЁНА МАТЬ. Ебёна мать тогда вставляют люди вскоре, Когда случается забыть что в разговоре; Иные и святых не вспомнив, как назвать, Ткнув пальцем к лбу, гласят: КАК БИШЬ, МАТЬ? Ебёна мать еще так кстати говорится, Когда разгневанный с кем взапуски бранится; Но естьли и любовь надлежит оказать, То ж, но нежней скажи: А! БРАТ, ЕБЁНА МАТЬ!!! Ебёна мать уж ты! -- значит к тебе презренье, Уж я ебёна мать – значит к себе почтенье, ЧТО ЗА ЕБЁНА МАТЬ? -- есть недоумевать, А храбрости есть знак: КТО НАС! ЕБЁНА МАТЬ! Ебёна мать дурак! -- в проступке есть улика, ДУРАК ЕБЁНА МАТЬ! -- значит вина велика; Я ДАМ ЕБЁНА МАТЬ! -- то значит угрожать, А не хотеть, вот так: О! ОХ! ЕБЁНА МАТЬ. Ебёна мать значит и сердце умиленно; Как кто раскается в грехах своих смиренно, Из глубины души начнёт вон изгонять С пороком те слова: АХ! Я ЕБЁНА МАТЬ! Ебёна мать еще присягой нам бывает, Коль, например, тебя напрасно кто клепает, И образ со стены ненадобно снимать: Скажи лишь, перекрестясь: КАК! БА, ЕБЁНА МАТЬ! ЕБЁНА МАТЬ ЖЕ ТЫ! -- значит, не догадался, ОЙ ТЫ ЕБЁНА МАТЬ! -- о нём, значит, дознался, А! А! ЕБЁНА МАТЬ! -- значит в беде поймать, А пойманный гласит: ВОТ-ТЕ, ЕБЁНА МАТЬ! Ебёна мать душа есть слов, но естьли в оных Не прилучается замашек сих ебёных, Без вкуса разговор и скучно речь внимать; Вот как ЕБЁНА МАТЬ нужна - ебёна мать! Иван Барков ДЕВИЧЬЕ ГОРЕ Горюет девушка, горюет день и ночь, Не знает, чем помочь: Такого горя с ней и с роду не бывало: Два вдруг не лезут, а одного так мало. Иван Барков ВОПРОС ЖИВОПИСЦА Позволь, Кларисса, мне списать с тебя портрет, Которого и различать не будет свет, Столь чрезвычайно он с тобою будет сходен. И верь, что будет он тебе весьма угоден: Я напишу его без кисти и чернил, И так, чтоб он с тобой конечно сходен был. Но отгадай, чем мы портреты те рисуем? Ответ Клариссы: хуем. Иван БАРКОВ СТИХОТВОРЦЫ Лишь только рифмачи в беседе где сойдутся, То молвив слова два, взлетают на Парнас, О преимуществе кричать они соймутся. Так споря, вот один вознес к другому глас: – Но если ты пиит, скажи мне рифму к Ниобу. Другой ответствовал: – Я мать твою ебу. Иван БАРКОВ ДЕВИЧЬЯ ПАМЯТЬ Худая память, врут, все будто у седых, А я скажу: она у девок молодых. Спросили однаю, при мне то дело было, - Кто еб тебя теперь? Она на то: - Забыла. Иван БАРКОВ ВЫБОР Муж спрашивал жены, какое делать дело: «Нам ужинать сперва иль еться зачинать?» Жена ему на то: «Ты сам изволь избрать. Но суп ещё кипит, жаркое не поспело». Иван БАРКОВ АКРОСТИХИ * * * Вот в чем, прекрасная, найдешь ты утешенье, Единым кончишь сим ты все свое мученье: Лекарство, кое я хочу тебе сказать, И скорбь твою смяхчит, и будет утешать. Со многими уже те опыты бывали, Единым способом все скорби исцеляли; Беды забвенны все в ту сладкую минуту, Я жизнь уж забывал и всю тоску релюту, Узря, лекарство то сколь много утешает; Есть садость такова, чего твой дух не знает; Ты можешь чрез сие лекарство то узнать; Изволь слова стихов начальных прочитать. **************************** * * * Единая для всех, красавица, утеха, Без коей никогда не можешь пребывать, И верно я о том скажу тебе без смеха: Смотри ты первых строк что литераы гласят. ******************************* * * * Полу женску коль случится От любви занемочь, Есть вот способ, чем лечиться, Брени все другие прочь! Избавлялись тем уж многи, Тем лечились сами боги, Ето сделай хоть чрез лесть: Сила в первых словах есть. ************************ * * * Ходила девушка во храм оракул вопрошать, Узнать, чм можно ей себя от бледности спасать. Ей слышится ответ: "К леченью способ весь, Моя красавица, в начаьных словах здесь. Барков И Барковиана Помещенные в этой рубрике стихи чаще всего приписывают авторству И.С.Баркова. Это самое большое заблуждение. Все нижеприведенные тексты созданы на рубеже XIX-XX веков. Поэтому их справедливо считать Барковианой. Анонимный автор (Ошибочно приписывается И.Баркову) *** Шел хуй по хую, Нашел хуй на хую, Взял хуй за хуй, Посмотрел хуй на хуй, Ну зачем мне хуй ? Когда сам я хуй ? Взял хуй за хуй И выкинул на хуй. Анонимный автор (Ошибочно приписывается И.Баркову) *** Стая воробышков к югу промчалась, - Знать надоело говно им клевать... Там на осине ворона усралась... Ну и природа, еб твою мать. Анонимный автор XIX в. СЕЛЬСКИЙ ВИД (Приписываемое Баркову) Жаркий день мерцает слабо, Я гляжу в окно. За окошком серет баба, Серет, блядь, давно. Из ее огромной сраки Катыхи плывут... Полупьяные ребята Девку еть ведут. Девка вся горит-пылает. "Матушка", - орет... Прислонившийся к забору, Мужичек блюет... За рекой расплата в драке, Телка в лужу ссыт. Две сукотные собаки - Вот вам сельский вид. Анонимный автор XIX в. ПРОВ КУЗМИЧ (Приписываемое Баркову) Пров Кузмич был малый видный, В зрелом возрасте, солидный, Остроумен и речист, Только на хуй был не чист. Еб с отъявленным искусством, С расстановкой, с толком, с чувством, И как дамский кавалер На особенный манер. Он сперва пизду погладит, А потом уж хуй приладит, Нежно ткнет он, извинясь, И ебет не торопясь. Он не брезговал интригой Ни с кухаркой, ни с портнихой, Но немало светских дам Привлекал к своим мудям. Раз решили дамы хором Так за чайным разговором: - Пров Кузмич -герой-мужчина, С ним не ебля, а малина. Раз в осенний длинный вечер, Натянувши плед на плечи, Взяв лимону, коньяку Ближе сел он к огоньку. Вечер проходил шикарно… Ароматный дым сигарный Отвлекал его мечты От житейской суеты. Вдруг с опухшей пьяной рожей Появился из прихожей Его заспанный лакей - Старикашка Патрикей. - Что тебе, хрен старый, надо? - Пров спросил его с досадой. На полученный вопрос Пробурчал он:-Вам письмо-с. “Милый Пров,- письмо гласило, - Всю неделю я грустила. Под конец вся извелась Оттого, что не еблась. Если ты, блядун, обманешь, К своей Дуне не заглянешь, То, поверь мне, не совру, Дам я кучеру Петру. Приезжай ко мне, мой милый, Наслаждаться своей силой - Ебли страстно жажду я, В плешь целую, вся твоя. Пров Кузмич тут прифрантился, Красоту навел, побрился Закрутивши ус в кольцо, Важно вышел на крыльцо. - Эй, ебена мать, возница, - Гаркнул он, и колесница, Подняв пыль над мостовой, Понесла его стрелой. Он у ней, она в постели, И на нежном ее теле Между двух изящных ног Оттеняется пушок. Пров Кузмич развеселился Ближе к боку привалился, Начал к деве приставать, За пизду ее хватать, Тут, о ужас, хуй обмяк, Скисла, сморщилась залупа, Яйца - нечего пощупать. В общем -дрянь, а не елдак. Пров Кузмич мой загрустил, С горя аж слезу пустил, В хуй, совсем уже не веря, Он поплелся молча к двери. - Что ты, мой миленок, Пров? Али хуем не здоров? - Эх, Дуняш, пришла беда: Отъеблась моя елда. Ты, худой или дородный, Помни: с дамой благородной Не ложись ее ебать, Раз не может хуй стоять. Анонимный автор ПОП ВАВИЛА (Приписываемое Баркову) Жил-был сельский поп Вавила. Уж давненько это было. Не скажу вам как и где И в каком-иаком селе. Поп был крепкий и дородный, Вид имел он благородный, Выпить - тоже не дурак. Лишь имел плохой елдак. Очень маленький, мизерный. Так, хуишко очень скверный - И залупа не стоит, Как сморчок во мху торчит. Попадья его Ненила Как его не шевелила, Чтобы он ее поеб - Ни хуя не может поп. Долго с ним она возжалась: И к знахаркам обращалась, Чтоб поднялся хуй попа. Не выходит ни кляпа. А сама-то мать Ненила Хороша и похотлива. Ну и стала всем давать - Словом сделалася блядь. Стала вовсе ненаебна Ненасытная утроба. Кто уж, кто ее не еб: Сельский знахарь и холоп, Целовальник с пьяной рожей, И приезжий и прохожий, И учитель и батрак - Все совали свой елдак. Благочинному давала - И того ей стало мало: Захотела попадья Архирейского хуя. Долго думала Ненила, Наконец-таки решила В архирейский двор сходить И владыке доложить, Что с таким де неуклюжим Жить не хочет она мужем, Что ей лучше в монастырь, А не то, так и в Сибирь. Собралась как к богомолью: Захватила хлеба с солью. И отправилась пешком В архирейский летний дом. Долго ль, скоро она шла, Наконец и добрела. Встретил там ее келейник, Молодой еще кутейник. Три с полтиной взял он с ней, Обещав, что архирей Примет сам ее прилично И прошенье примет лично. После в зал ее отправил И в компании оставил Эконома-старика, Двух пресвитеров, дьяка. Встали все со страхом рядом. Сам отправился с докладом. И вот из царственных дверей Показался архирей. Взор суров, движенья строги. Попадья тут прямо в ноги: - Помоги, владыко, мне. Но прошу наедине. Лишь поведать свое горе, - Говорит с тоской во взоре. И повел ее аскет В свой отдельный кабинет. Там велел сказать в чем дело. Попадья довольно смело Говорит, что уж лет пять Поп не мог ее ебать. Хуй его уж не годится, А она должна томиться Жаждой страсти столько лет. Был суровый ей ответ: - Что же муж твой что ли болен? Иль тобою недоволен? Может быть твоя пизда Не годится никуда? - Нет, помилуйте, владыка, - Отвечает тут затыка, - Настоящий королек, Не угодно ли разок? Тут скорехонько Ненила Архирею хуй вздрочила, Юбку кверху подняла И сама под ним легла. Толстой жопой подъезжала, Как артистка поддавала… Разошелся архирей Раз четырнадцать над ней. - Хороша пизда, не спорю. И помочь твоему горю Я готов и очень рад, - Говорит святой прелат. - Все доподлинно узнаю, Покажу я негодяю. Коли этаких не еть - Значит вкуса не иметь. Быть глупее идиота. Как придет тебе охота - Полечу тебя опять… Чур, как нынче поддавать. И довольна тем Ненила, Что от святости вкусила, Архирея заебла - Веселей домой пошла. А его преосвященство Созывал все духовенство Для решенья многих дел. Между прочим повелел: Чтоб дознанье учинили Об одном попе Вавиле. Верно ль то, что будто он Еть способности лишен? И об этом донесенье Дать ему без промедленья. Так недели две прошло. Спать ложилося село, Огоньки зажгли по хатам… Благочинный с депутатом К дому попа подъезжали И Вавилу вызывали. - Здравствуй, сельский поп Вавила, Мы де вот зачем пришли: На тебя пришел донос, Неизвестно кто принес. Будто хуем не владеешь, Будто еть ты не умеешь, И от этого твоя Горе терпит попадья. Что на это нам ты скажешь? Завтра утром нам покажешь Из-за ширмы свой елдак, Чтоб решать могли мы так: Можешь ли ебать ты баб? Или хуй совсем ослаб? А теперь нам только нужен Перед сном хороший ужин. Подан карп, уха стерляжья… Спинка в соусе лебяжья… Поболтали, напились, Да и спать все улеглись. На другой день утром рано Солнце вышло из тумана. Благочиный, депутат Хуй попа смотреть спешат. Поп Вавила тут слукавил И за ширмою поставил Агафона-батрака, Ростом в сажень мужика. И тогда перед попами Хуй с огромными мудями Словно гири выпер вон Из-за ширмы Агафон. - Что-то мать с тобой случилось? Ты на это пожурилась? - Благочинный вопросил И Ненилу пригласил. Посмотреть на это чудо, - Тут и весу-то с полпуда, И не только попадья, Но сказать дерзаю я, Что любая бы кобыла Елду эту полюбила. И не всякая пизда Это выдержит всегда. - Ах, мошенник, ах, подлец. Обманул он вас, отец. Это хуй ведь Агафона, И примета слева, вона… Бородавка, мне ль не знать? Что ты врешь, ебена мать? Так воскликнула Ненила, И всему конец тут было. Анонимный автор ПИСЬМО К СЕСТРЕ (Приписываемое Баркову) Я пишу тебе, сестрица, Только быль- не небылицу. Расскажу тебе точь в точь, Шаг за шагом брачну ночь. Ты представь себе, сестрица, Вся дрожа, как голубица, Я стояла перед ним, Перед коршуном лихим. Словно птичка трепетало Сердце робкое во мне, То рвалось, то замирало… Ах, как страшно было мне. Ночь давно уже настала, В спальне тьма и тишина, И лампада лишь мерцала Перед образом одна. Виктор вдруг переменился, Стал как-будто сам не свой, Запер двери, возвратился, Сбросил фрак с себя долой. Побледнел, дрожит всем телом, С меня кофточку сорвал… Защищалась я несмело - Он не слушал, раздевал. И бесстыдно все снимая, Он мне щупал шею, грудь, Целовал меня, сжимая, Не давал мне вздохнуть. Наконец, поднял руками, На кроватку уложил. “Полежу немного с Вами”, весь дрожа он говорил. После этого любовно Принялся со мной играть. А потом совсем нескромно Стал рубашку поднимать. И при этом полегоньку На меня он сбоку лег. И старался по-маленьку Что-то вставить между ног. Я боролась, защищалась, Отбивалася рукой - Под рукою оказался Кто-то твердый и живой. И совсем не поняла я, Почему бы это стало: У супруга между ног Словно вырос корешок. Виктор все меня сжимая Мне покоя не давал, - Мои ноги раздвигая, Корешок туда совал. Я из силы выбивалась, Чтоб его с себя столкнуть. Но напрасно я старалась - Он не дал мне и вздохнуть. Вся вспотела, истомилась И его не в силах сбить, Со слезами я взмолилась, Стала Виктора просить. Чтоб он так не обращался, Чтобы вспомнил он о том, Как беречь меня он клялся Еще бывши женихом. Но моленьям не внимая, Виктор мучить продолжал: Что-то с хрустом разрывая Корешок в меня толкал. Я от боли содрогнулась… Виктор крепче меня сжал, Что-то будто вновь рванулось Внутрь меня. Вскричала я. Корешок же в тот же миг Будто в сердце мне проник. У меня дыханье сжало, Я чуть-чуть не завизжала. Дальше было что - не знаю, Не могу тебе сказать. Мне казалось: начинаю Я как будто умирать. После этой бурной сцены Я очнулась, как от сна. От какой-то перемены Сердце билось, как волна. На сорочке кровь алела, А та дырка между ног Стала шире и болела, Где забит был корешок. Любопытство - не порок. Я, припомнивши все дело, Допытаться захотела: Куда делся корешок? Виктор спал. К нему украдкой Под сорочку я рукой. Отвернула… Глядь, а гадкий Корешок висит дугой. На него я посмотрела, Он сложился грустно так. Под моей рукой несмелой Подвернулся как червяк. Ко мне смелость возвратилась - Был не страшен этот зверь. Наказать его хотелось Хорошенько мне теперь. Ухватив его рукою, Начала его трепать. То сгибать его дугою, То вытягивать, щипать. Под рукой он вдруг надулся, Поднялся и покраснел. Быстро прямо разогнулся, И как палка затвердел. Не успела я моргнуть, - На мне Виктор очутился: Надавил мне больно грудь, Поцелуем в губы впился. Стан обвил рукою страстно, Ляжки в стороны раздвинул, И под сердце свой ужасный Корешок опять задвинул. Вынул, снова засадил, Вверх и стороны водил, То наружу вынимал, То поглубже вновь совал. И прижав к себе руками, Все что было, сколько сил, Как винтом между ногами Корешком своим водил. Я как птичка трепетала, Но не в силах уж кричать, Я покорная давала Себя мучить и терзать. Ах, сестрица, как я рада, Что покорною была: За покорность мне в награду Радость вскорости пришла. Я от этого страданья Стала что-то ощущать. Начала терять сознанье, Стала точно засыпать. А потом пришло мгновенье… Ах, сестрица, милый друг, Я такое наслажденье В том почувствовала вдруг. Что сказать про то нет силы И пером не описать. Я до смерти полюбила Так томиться и страдать. За ночь раза три бывает, И четыре, даже пять Милый Виктор заставляет Меня сладко трепетать. Спать ложимся, первым делом Муж начнет со мной играть, Любоваться моим телом, Целовать и щекотать. То возьмет меня за ножку, То мне грудку пососет… В это время понемножку Корешок его растет. А как вырос, я уж знаю, Как тут надо поступать: Ноги шире раздвигаю, Чтоб поглубже загонять. Через час-другой, проснувшись, Посмотрю, мой Виктор спит. Корешок его согнувшись Обессилевший лежит. Я его поглажу нежно, Стану дергать и щипать. Он от этого мятежно Поднимается опять. Милый Виктор мой проснется, Поцелует между ног. Глубоко во мне забьется Его чудный корешок. На заре, когда так спится, Виктор спать мне не дает. Мне приходится томиться, Пока солнышко взойдет. Ах, как это симпатично. В это время корешок Поднимается отлично И становится как рог. Я спросонок задыхаюсь, И тогда начну роптать. А потом, как разыграюсь, Стану мужу помогать. И руками, и ногами Вокруг него я обовьюсь, С грудью грудь, уста с устами, То прижмусь, то отожмусь. И сгорая от томленья, С милым Виктором моим Раза три от наслажденья Замираю я под ним. Иногда и днем случится - Виктор двери на крючок, На диван со мной ложится И вставляет корешок. А вчера, представь, сестрица, Говорит мне мой супруг: Прочитал я в газете О восстании славян. И какие только муки Им пришлось переживать, Когда их башибузуки На кол начали сажать. - Это верно очень больно? - Мне на ум пришло спросить. Рассмеялся муж невольно И… задумал пошутить. - Надувает нас газета, - Отвечает мне супруг, - Что совсем не больно это Докажу тебе мой друг. Я не турок, и, покаюсь, Дружбу с ними не веду, А на кол, уж я ручаюсь, И тебя я посажу. Обхватил меня руками И на стул пересадил. Вздернул платье и рукою Под сиденье подхватил. Приподнял меня, поправил Себе что-то, а потом Поднял платье и заставил На колени сесть верхом. Я присела, и случилось, Что все вышло по его: На колу я очутилась У супруга своего. Это вышло так занятно, Что нет сил пересказать. Ах, как было мне приятно На нем прыгать и скакать. Сам же Виктор, усмехаясь Своей шутке, весь дрожал. И с коленей, наслаждаясь, Меня долго не снимал. - Подожди, мой друг Анетта, Спать пора нам не пришла. Не уйдет от нас подушка, И успеем мы поспать. А теперь не худо, душка, Нам в лошадки поиграть. - Как, в лошадки? Вот прекрасно! Мы не дети, - я в ответ. Тут он обнял меня страстно И промолвил: - Верно, нет. Мы не дети, моя милка, Но представь же, наконец, Будешь ты моя кобылка, А я буду жеребец. Покатилась я со смеху. Он мне шепчет: “Согласись. А руками для успеху На кроватку обопрись”. Я нагнулась. Он руками Меня крепко обхватил. И мне тут же меж ногами Корешок свой засадил. Вновь в блаженстве я купалась, С ним в позиции такой. Все плотнее прижималась, Позабывши про покой. Я большое испытала Удовольствие опять. Всю подушку искусала И упала на кровать. Здесь письмо свое кончаю. Тебе счастья я желаю. Выйти замуж и тогда Быть довольною всегда. Анонимный автор КОРОЛЬ БАРДАК ПЯТЫЙ (Приписывается Баркову) Хуевая трагедия в нескольких действиях Дворцовая зала с камином, около которого сидит король Бардак в парике. Ноги его покрыты бордовым пледом, поверх которого лежит старый морщинистый член. Король: (перекатывая член с ладони на ладонь) О, если б в час давно желанный Восстал бы ты, мой длинный член, То я поеб бы донну Анну И камер-фрейлину Кармен. Я перееб бы всех старушек, Я б изнасиловал девиц, Я б еб курей, гусей, индюшек И всех других домашних птиц. (с рычанием) Я сам себя уеб бы в жопу… Фу. Размечтался. Там стучат. Кармен, спроси, чего хотят! Принес какой-то хуй Европу! После продолжительного отсутствия разболтанной походкой вхо - дит Кармен. Подолом юбки протирая себе спереди между ног. Томно говорит: Кармен: Там, сударь, ебари пришли. Сосватать вашу дочерь. Меня в передней поебли - Скажу - не плохо очень. Король: Да, видно, сильные мужи, Просить скорее прикажи. Затем подумай о гостях - Нельзя встречать их второпях. Сходи-ка к повару Динару, Влей ему в жопу скипидару, Чтоб шевелился он живей, И был готов обед скорей. Кармен быстро убегает. Входят два жениха: один в плаще, шляпе со страусовым пером, при шпаге и с шикарными усами; второй - напоминает монарха, бледен, с горящими глазами, король приветствует их, предварительно убрав член. Король: Здорово, доблестные доны! Как ваши здравствуют бубоны? Как протекают шанкера? Как истекают трипера? Оба дона: Благодарим вас, ни хера! Твердеют потихоньку. Король: (обращается к расфуфыренному) Позвольте, с кем имею честь, Мне полномочия иметь? Дон Пердилло: Я перну раз и содрогнется И старый сад, и старый дом Я перну два - и пронесется По пиренеям словно гром. Сам герцог рыцарской душою Мои таланты оценил. Клянусь, Испании родимой Я никогда не посрамил. Король: (прослушав со вниманьем дона) А друг ваш тоже знаменит? Дон Пердилло: О да! В ином лишь роде, Он дрочит. Король: Где ж он сокрыт? Из темного угла доносятся кряхтенье и дребезжащий голос: Я тут… Постой… Кончаю вроде… Выходит из-за угла, застегивая штаны и, отстранив дона Пердилло, говорит: Я сам себя рекомендую. Я тоже много еб сначала, Потом же, давши волю хую, Я превратил его в мочало. И дам не надо. Ну и пусть. Теперь ебусь я наизусть. Возбужденный король, приподнявшись в кресле, протягивает руку дону Дрочилло. Король: О, дон Дрочилло, вы поэт. Дон Дрочилло: О, мой сеньер, напротив, нет. Сперва я ставлю пред собой Портрет нагой прекрасной девы, И под бравурные напевы Дрочу я правою рукой. Не много нужно тут уменья: Кусочек мыла и терпенье. С большим искусством я дрочу, и хуем шпаги я точу. На вопросительный взгляд короля продолжает: Я дон Дрочилло знаменитый И идеал испанских жен: Мой хуй большой, то зверь сокрытый, Когда бывает напряжен. Однажды был тореадором, Когда сломалась моя шпага, Я жизнь окончить мог с позором, Но тут спасла меня отвага. Тотчас, совсем не растерявшись, Свой длинный хуй я раздрочил И сзади поведя атаку Загнал быку по яйца в сраку, Бык, обосравшись, тут же сдох. Вся публика издала вздох. Сам Фердинанд, сошедши с трона, На хуй надел свою корону. И Изабелла прослезилась, При всех раз пять совокупилась. Тряслись столбы тогда у трона, С нее свалилася корона. Дон Пердилло и король: Скажите, дон нам не таясь, И не скрывая ничего: И королева усралась? И кончились тут дни ее? Дон Дрочилло: О, нет! Синьора Изабелла Перед народом только бздела, И чтоб не портилась порфира, Она терпела до сортира. Король жестом усаживает женихов на диван и сам начинает хвастаться: Король: Мечу подобный правосудья, Стоял мой член как генерал. Легко не только что кольчугу, Он даже панцырь пробивал. Тогда в разгаре жизни бранной, Во время штурма корабля, Я повстречался с донной Анной, И Анна сделалась моя. С тех пор блаженством наслаждался, Ее ебал и день и ночь. Недолго с ней я развлекался, И родилась Пизделла, дочь. С шумом распахивается дверь и вбегает донна Ана. За ней степенно входит дочь короля донна Пизделла с ведерным бюстом и лошадиными бедрами, которыми она на ходу игриво покачивает, не замечая гостей. Королева говорит королю. Королева: На рынке сразу ото сна Бродили не жалея ножек - Купили разного говна И полетань от мандовошек. А в модельном магазине Показал один приказчик Интереснейший образчик На великий хуй Дрочиллы. Но цену заломил такую, Что фору даст живому хую. Король: Немудрено. Вот дон Дрочилло. Королева: Ах! (с деланым смущением прикрывает ладонью лицо растопыренными пальцами). Король: Не торопись, о курва. Ведь знаю, ты под ним вспотеешь. Представь сперва Пизделлу, дура, А дать ему всегда успеешь. Чтоб отвести от себя внимание, королева вытаскивает на середину дочь и представляет ее донам. Королева: Простите! Дочь моя, Пизделла, Бордели все передрочила - Имеет золотой диплом… Ну, о гранд’ебле мы потом… Оба дона: Могу попробовать в новинку. Пизделла: Я не ебусь на дармовщинку. Папаша брать велел рубли, Чтоб на шарман не заебли. Занавес опускается на некоторое время и вскоре поднимается. Зрители видят на сцене то, о чем загробным голосом вещает кто-то невидимый. Голос: Бог упокой дона Пердилло - Погиб он как воин в бою. Погибла и донна Пизделла На дона Дрочилло хую. Видно победоносное лицо дона Дрочилло. Действие окончено. Медленно опускается занавес. Анонимный автор КОЛЫБЕЛЬНАЯ (Приписываемое Баркову) Спи мой хуй толстоголовый, Баюшки-баю, Я тебе, семивершковый, Песенку спою. Стал расти ты понемногу И возрос, мой друг, Толщиной в телячью ногу, Семь вершков в длину. Помнишь ли, как раз попутал Нас лукавый бес? Ты моей кухарке Домне В задницу залез. Помнишь ли, как та кричала Во всю мощь свою, И недели три дристала, Баюшки баю. Жизнь прошла, как пролетела, В ебле и блядстве. И теперь сижу без дела В горе и тоске. Плешь моя, да ты ли это? Как ты изъеблась? Из малинового цвета В синий облеклась. Вы, муде, краса природы, Вас не узнаю… Эх, прошли былые годы. Баюшки-баю. Вот умру, тебя отрежут, В Питер отвезут. Там в Кунст-камеру поставят, Чудом назовут. И посмотрит люд столичный На всю мощь твою. Экий,- скажут, - хуй отличный. Баюшки-баю. Анонимный автор ИСПОВЕДЬ (Приписываемое Баркову) - Отец духовный, с покаяньем Я прийти к тебе спешу. С чистым, искренним признаньем Я о помощи прошу. - Кайся, кайся, дочь моя, Не скрывай, не унывай, Рад я дочери помочь. - От младенчества не знала, Что есть хитрость и обман: Раз с мужчиною гуляла, Он завел меня в чулан. - Ай да славный молодец. Кайся, расскажи конец. К худу он не приведет: Что-то тут произойдет? - “Катя, ангел, - он сказал, - Я в любви тебе клянусь!” Что-то твердое совал, Я сейчас еще боюсь. - Кайся дальше, не робей, Кайся, Катя побыстрей. Будь в надежде на прощенье. Расскажи про приключенье. Что-то в ноги мне совал, Длинно, твердо, горячо. И, прижавши, целовал Меня в правое плечо. В то же время как ножом Между ног мне саданул, Что-то твердое воткнул, Полилася кровь ручьем. - Кайся, кайся, честь и слава. Вот примерная забава. Ай да славный молодец. Расскажи теперь конец. - Он немного подержал, Хотел что-то мне сказать, А сам сильно так дрожал. Я хотела убежать. - Вот в чем дело состоит. Как бежать, когда стоит? Ты просящим помогай: Чего просят, то давай. - Он меня схватил насильно, На солому уложил, Целовал меня умильно И подол заворотил. - Ай да славный молодец! Кайся, расскажи конец. К худу он не приведет, Что потом произойдет? - Потом ноги раздвигал, Лег нахально на меня, Что-то промеж ног совал, Я не помнила себя. - Ну, что дальше? Поскорей Кайся, кайся, не робей. Я и сам уже дрожу, Будто на тебе лежу. Кайся,кайся,браво,браво! Кайся, кайся, честь и слава! Ах, в каком я наслажденьи, Что имела ты терпенье. - Сердцем к сердцу, губы вместе. Целовалися мы с ним. Он водил туда раз двести Чем-то твердым и большим. - Ай да славный молодец! Кайся, расскажи конец. Это опытный детина, Знал где скрытая святыня. - Мы немного полежали… Вдруг застала меня мать. Мы с ним оба задрожали, А она меня ругать. - Ах, хрычевка, старый пес, Зачем пес ее принес? Он немного отдохнул бы Да разок еще воткнул бы. - Ах, безумна,- мать вскричала, - Недостойная ты дочь. Вся измарана рубашка… Как тут этому помочь? - Берегла б свою, хрычевка, Что за дело до другой? Злейший враг она. Плутовка. Подождала б час-другой. - Так пошла я к покаянью: Обо всем тебе открыть, И грезам моим прощенье У тебя отец просить. - Дочь моя. Тебя прощаю. Нет греха. Не унывай. В том тебе я разрешаю, Если просят, то давай! Анонимный автор [Парафраз Баркова] *** - Ебена мать, - кричат, когда штурмуют, - Ебена мать, - кричит тот, кого бьют, - Ебена мать, - кричат, когда рожают, - Ебена мать, - кричат, когда ебут, "Ебена мать" под русскою короной, "Ебеной матерью" зовут и Агафона, Хоть знают все, что фоньку не ебут, Но все ж "ебеной матерью" зовут. "Ебена мать" - для русского народа, Что мясо в щах, что масло в каше, С ней наша жизнь намного веселей, И сказанное краше. Анонимный автор ГРИГОРИЙ ОРЛОВ (Приписывается Баркову) В блестящий век Екатерины, В тот век парадов и балов, Мелькали пышные картины Екатерининских балов. И хоть интрижек и историй Орлы пекли густую сеть, Из всех орлов - Орлов Григорий Лишь мог значение иметь. Оставив о рейтузах сказки, Что будто хуй в них выпирал, Я расскажу вам без прикраски Как Гришка милости сыскал. Увидев как-то на параде Орлова Гришку в первый раз Императрица сердцем бляди Пришла в мучительный экстаз. Еще бы. Малый рослый, крупный, Слепит в улыбке снег зубов И пламя взоров неотступно Напоминает про любовь Вот и причина, по которой Его увидев раз иль два, Екатерина к мысли скорой С ним о сближении пришла. Изрядно с вечера напившись С друзьями в шумном кабаке, Храпел Григорий, развалившись Полураздетым, в парике. Его толкает осторожно Прибывший срочный вестовой: “Мон шер, проснитесь, неотложно Приказ прочтите деловой”. - Какой приказ? - вскричал Григорий, Пакет вскрывая сгоряча, По строчкам взгляд летает скорый. И вдруг завыл, приказ прочтя. - Пропал, пропал. Теперь уж знаю. Погибло все, о мой творец! Меня немедля вызывают К императрице во дворец. Вчера дебош я с мордобоем, Насколько помнится, создал. И чуть не кончился разбоем Наш разгоревшийся скандал. Теперь зовут меня к ответу. Конец карьере. Я погиб. Иван! Закладывай карету, Присыпь мне пудрою парик. И вот, друзья, что дальше было: Подъехав робко ко дворцу, Ряд лестниц мраморных уныло Проходит он. Лицом к лицу Внезапно стражу встретил он, И видит дула:”Ваш пароль?” - Кувшин, - он был предупрежлен. Его ведут.. А в сердце боль. - Зачем ведут меня? Не знаю… И вызван на какой предмет? О, боже, я изнемогаю, Какой же мне держать ответ? И вдруг портьера распахнулась. Стоит отряд ливрейных слуг. Стоит царица. Улыбнулась: - Орлов? Ну, здравствуйте, мой друг. Гвардеец мигом на колени Пред государыней упал: - По высочайшему веленью Царица, я к вам прискакал. Казнить иль миловать велите - Пред вами ваш слуга и раб. Она лакеям:- Уходите! - Потом ему: - Да, я могла б Тебя нещадно наказать, Но я совсем не так злорадна. Мне хочется тебя ласкать, И ласка мне твоя отрадна. Дай руку, встань, иди за мной, И не изволь мой друг робеть. Не хочешь ли своей женой Меня немедленно иметь? Он ощутил вдруг трепетанье, Огонь зардевшихся ланит. Язык прилип к его гортани. Орлов невнятно говорит: - Ваше величество, не смею Своим поверить я ушам… К престолу преданность имею. За вас и жизнь, и честь отдам. Она смеется, увлекает Его с собою в будуар И быстро мантию меняет На легкий белый пеньюар. Царица, будучи кокеткой, Прекрасно знала к ним подход: И плавно, царственной походкой Орлова за руку ведет. Не знал он случая такого… Уж не с похмелья это сон? И вот с царицей у алькова Стоит подавлен, потрясен. - Снимите шапку и лосины, Не стойте, право, как тюлень. Орлов дрожит как лист осины И неподвижен, словно пень. Она полна любовной муки И лихорадочно дыша Ему расстегивает брюки. В нем еле теплится душа. Хоть наш герой и полон страху, Берет свое и юный пыл! Она спустила сплеч рубаху - И вмиг на месте он застыл… Вид тела молодого, плечи, Ее упругий, пышный бюст, И между ног, как залп картечи, Его сразил кудрявый куст. Исчезнул страх: застежки, пряжки Он сам с себя послушно рвет И ослепительные ляжки Голодным взором так и жрет. Звук поцелуев оглашает Роскошный, пышный будуар. Орлов оружье поднимает, В его груди уже пожар. Она его предупреждает И, нежной ручкой хуй держа, Раздвинув ноги, направляет… Орлов надвинул, весь дрожа… У изголовья милой пары Стоял Амур мой в стороне И напевал он страстны чары Моей возлюбленной чете. Амур, Амур, немой свидетель. Неописуемых картин. Скажи, не ты ли сцены эти Нам навеваешь? Ты один! У всех времен, у всех народов Любви поэзия одна. И для красавцев и уродов Она понятна и родна. И штукатур, и зодчий И светский барин, и босяк… Перед Амуром равен всяк И среди дня и среди ночи. Перед амуром нет различий, Санов и рангов - все равны. Ни этикетов, ни приличий… Есть только юбки и штаны. Однако, к делу. Продолжаю Описывать событий ход. Зачем я, впрочем, называю Событьем краткий эпизод? - Ой,ой! - она под ним занылы - Поглубже, миленький… вот так… Целуй меня.. Ах, что за сила, Преизумительный елдак. Ну что молчишь? Скажи хоть слово! - Но я не знаю что сказать… - Груби как хочешь, ну же, право… - Блядюга, еб же твою мать… - Ах, Гриша, это слишком грубо! Скажи, что я твоя, ну… блядь… Ах, милый. Как с тобой мне любо, Как хорошо… А тебе как? - Еще бы еть, снимая пенки… Я как орел вознесся ввысь… Ну, а теперь для переменки, Давай-ка раком становись. В разврате служит хмель опорой - Один философ говорил. Найдя вино в шкафу за шторой, Орлов бутылку мигом вскрыл. И, выпив залпом полбутылки, Орлов неистов, пьян и груб, Парик поправил на затылке И вновь вонзил в царицу зуб. Облапив царственную жопу, На плечи ноги положил, Плюет теперь на всю европу, Такую милость заслужил. Подобно злому эфиопу, Рыча как лев иль ягуар, Ебет ее он через жопу, Да так, что с Кати валит пар. Теперь Орлов без просьбы Кати, Как первобытнейший дикарь, Весь лексикон ебеной мати Пред нею выложил: - Ах, тварь! Поддай, поддай! Курвяга! Шлюха! Крути-ка жопой поживей! Смотри-ка родинка как муха, Уселась на спине твоей. Ага, вошла во вкус, блядища! Ебешься как ебена мать. Ну и глубокая дырища, Никак до матки не достать. Но он не знал, Катюше сладко - Ордов ей очень угодил, И длинный хуй, измяв всю матку, Чуть не до сердца доходил. Ебет Орлов, ебет на диво, О жопу бряцают мудя, Хуй режет лучше,чем секира - Огнем, огнем горит пизда. - О, милый, глубже и больнее, - Она шептала впопыхах, С минутой каждой пламенея, Паря как будто в облаках. - Что ты там делаешь, скажи-ка? Она любила смаковать, Во время каждой новой ебли Себя словами развлекать. - Что делаю? Ебу, понятно… - Орлов сердито пробурчал. - Ебешь, ебешь…Скажи как внятно. - Ебу, - как бык он прорычал. Ебу, ебу, какое слово? Как музыкально и красно? Ебанье страстное Орлова Пьянит,как райское вино. Но вот она заегозила Под ним как дикая коза, Метнулась, вздрогнула, заныла, При этом пернув два раза. Орлов, хоть был не педерастом, Но все ж при этом пердеже Задумал хуй, торчащий клином, Засунуть в жопу госпоже. Хуй был с головкою тупою, Напоминающей дюшес… Ну как со штукою такою Он к ней бы в задницу залез? Там в пору лишь пролезть мизинцу. Другая вышла бы игра, Когда б немного вазелинцу… Ведь растяжима же дыра. Он вопрошает Катерину: - Хочу я в жопу тебя еть. Да не войдет без вазелину… - Ах, вазелин? Он кстати есть… Нашлась тут банка под подушкой, Залупу смазала сама. - Ну, суй, дружок, да лишь макушку, Иначе я сойду с ума. - Ах, Катя, ты трусливей зайца, - Вдруг крик всю спальню огласил: - Ой, умираю,- он по яйца Ей беспощадно засадил. Она рванулась с мелкой дрожью, Хуй брызнул мутною струей: - Ах,плут, помазаницу божью Всю перепачкал малафьей. Хочу сосать,- она сказала И вмиг легла на Гришу ниц. Платочком хуй перевязала Для безопаски у яиц. Чтоб не задвинул он ей в горло И связок там не повредил. Как давеча дыханье сперло, Когда он в жопу засадил. Она раскрыла ротик милый. Он был красив, изящен, мал. И хуй набухший, толсторылый Едва ей в губки пролезал. Она сосет, облившись потом. Орлов орет: - Сейчас конец. - Она: - ну,нет. Хочу с проглотом. А ты не хочешь? Ах хитрец. Противный, милый, сладкий, гадкий… Под лоб глаза он закатил И полный рот хуиной смятки Императрице запустил. И связок чуть не повредила, Едва от страсти не сгорев, Всю малафейку проглотила, Платочком губы утерев. Орлов уж сыт. Она - нисколько. - Ты что ж, кончать? Ан нет, шалишь! Еще ебать меня изволь-ка, Пока не удовлетворишь. - Эге, однако, дело скверно. Попал я парень, в переплет. Не я ее - она наверно Меня до смерти заебет. Дроча и с помощью минета Она его бодрить взялась. Орлов был молод - штука эта Через минуту поднялась. А за окном оркестр играет, Солдаты выстроились в ряд, И уж Потемкин принимает Какой-то смотр или парад. - Мне нужно быть бы на параде, Себя на миг хоть показать… - Как трудно мне, царице, бляди И власть, и страсть в одно связать. И снова на спину ложится… И поднимает ноги ввысь… Кряхтит и ерзает царица Под ним как раненная рысь. Скрипит кровать, трещит перина, А на плацу проходит рать! О, славься ты, Екатерина! О, славься ты, Ебена мать! Анонимный автор ОТЕЦ ПАИСИЙ (Приписываемое Баркову) В престольный град, в синод священный От паствы из села смиренно Старухи жалобу прислали И в ней о том они писали: Наш поп Паисий, мы не рады, Все время святость нарушает: Когда к нему приходят бабы, Он их елдою утешает. К примеру, девка или блядь, Или солдатка, иль вдовица Придет к нему исповедать, То с ней такое приключится. Он крест святой кладет пониже И заставляет целовать. А сам подходит сзади ближе И начинает их ебать. Тем самым святость нарушает, Он нас от веры отлучает. И нам де нет святой услады - Уж мы ходить туда не рады. Заволновался весь синод, Сам патриарх, воздевши длани, Вскричал:”Судить, созвать народ. Средь нас не место этой дряни”. Суд скорый тутже сосоялся, Народ честной туда собрался… И не одной вдове, девице С утра давали тут водицы. Решили дружно, всем синодом И огласили пред народрм Отцу за неуемный блуд Усечь ебливый, длинный уд. Но милосердие любя, Оставить в целости мудя. Для испускания мочи Оставить хуя полсвечи. Казнь ту завтра совершить И молитву сотворить. А чтоб Паисий не сбежал, За ним сам клитор наблюдал. Старух ругают:”Вот паскуды. У вас засохли все посуды. Давно пора вам умирать, А вы беднягу убивать.” Всю ночь не спали на селе Паисий, клитор - на челе Морщинок ряд его алел - Он друга своего жалел. Однако плаху изготовил, Секиру остро наточил И честно семь вершков отмеря Позвал для казни ката-зверя. И вот Паисий перед плахой С поднятой до лица рубахой. А уд, не ведая беды Восстал, увидев баб ряды. Сверкнув, секира опустилась… С елдой же вот что приключилось: Она от страха вся осела - Секира мимо пролетела. Но поп Паисий испугался И от удара топора Он с места лобного сорвался Бежать пустился со двора. Три дня его искали всюду. Через три дня нашли в лесу, Где он на пне сидел и муду Святые псалмы пел в бреду. Год целый поп в смущенье был, Каких молебнов не служил, Но в исповеди час не мог Засунуть корешок меж ног. Его все грешницы жалели И помогали, как умели, Запрвить снова так и сяк Его ослабнувший елдак. Жизнь сократила эта плаха Отцу Паисию. Зачах Хотя и прежнего размаха Достиг он в этаких делах. Теперь, как прежде он блудил, И не одну уж насадил… Но все ж и для него, чтецы Пришла пора отдать концы. На печку слег к концу от мира. В углу повесил образок, И так прием вел пастве милой, Пока черт в ад не уволок. Он умер смертию смешною: Упершись хуем в потолок, И костенеющей рукою Держа пизду за хохолок. Табак проклятый не курите, Не пейте, братие, вина. А только девушек ебите - Святыми будете, как я. АНОНИМНЫЙ АВТОР ЛУКА МУДИЩЕВ Поэма Человек и человек — люди. Яйцо и яйцо — муди. Мои богини! Коль случится Сию поэму в руки взять — Не раскрывайте. Не годится И неприлично вам читать. Вы любопытны, пол прекрасный, Но воздержитесь на сей раз. Здесь слог письма весьма опасный! Итак, не трогать, прошу вас. Что ж, коли слушать не хотите, То, так и быть, её прочтите. Но после будете жалеть: Придётся долго вам краснеть! пролог Природа женщин сотворила, Богатство, славу им дала, Меж ног отверстье прорубила, Его пиздою назвала. У женщин всех пизда — игрушка! Мягка, просторна — хоть куда, И, как мышиная ловушка, Для нас открыта всех всегда. Она собою всех прельщает, Манит к себе толпы людей, И бедный хуй по ней летает, Как по сараю воробей. Пизда — создание природы, Она же — символ бытия. Оттуда лезут все народы, Как будто пчёлы из улья. Тебя, хуй длинный, прославляю, Тебе честь должно воздаю! Восьмивершковый, волосистый, Всегда готовый бабу еть, Тебе на лире голосистой До гроба буду песни петь. О, хуй! Ты дивен чудесами, Ты покоряешь женский род, Тобою создан весь народ — Юнцы, и старцы с бородами, И царь державный, и свинья, Пизда, и блядь, и грешный я… I Дом двухэтажный занимая, У нас в Москве жила-была Вдова, купчиха молодая, Лицом румяна и бела. Покойный муж её мужчина Ещё не старой был поры, Но приключилась с ним кончина Из-за её большой дыры. На передок все бабы слабы, Скажу, соврать тут не боясь, Но уж такой ебливой бабы И свет не видел отродясь. Несчастный муж моей купчихи Был парень безответно тихий, И, слушая жены приказ, Ёб в день её по десять раз. Порой он ноги чуть волочит, Хуй не встаёт, хоть отруби, Она же знать того не хочет — Хоть плачь, а всё равно еби. В подобной каторге едва ли Протянешь долго. Год прошёл, И бедный муж в тот мир ушёл, Где нет ни ебли, ни печали… О, жёны, верные супругам! Желая также быть вам другом, Скажу: и мужниным мудам Давайте отдых вы, мадам. Вдова, не в силах пылкость нрава И женской страсти обуздать, Пошла налево и направо Любому-каждому давать. Её ебли и пожилые, И старики, и молодые — Все, кому ебля по нутру, Во вдовью лазили дыру. О, вы, замужние и вдовы! О, девы! (Целки тут не в счёт.) Позвольте мне вам наперёд Сказать про еблю два-три слова. Ебитесь все вы на здоровье, Отбросив глупый ложный стыд, Позвольте лишь одно условье Поставить, так сказать, на вид: Ебитесь с толком, аккуратней: Чем реже ебля, тем приятней, И боже вас оборони От беспорядочной ебни. От необузданности страсти Вас ждут и горе, и напасти; Вас не насытит уж тогда Обыкновенная елда. Три года в ебле бесшабашной Как сон для вдовушки прошли. И вот томленья муки страстной И грусть на сердце ей легли. Её уж то не занимало, Чем раньше жизнь была красна, Чего-то тщетно всё искала И не могла найти она. Всех ёбарей знакомы лица, Их ординарные хуи Приелись ей, и вот вдовица Грустит и точит слез струи. И даже еблей в час обычный Ей угодить никто не мог: У одного хуй неприличный, А у другого короток, У третьего — уж очень тонок, А у четвёртого муде Похожи на пивной бочонок И зря колотят по манде. То сетует она на яйца — Не видно, точно у скопца; То хуй не больше, чем у зайца… Капризам, словом, нет конца. Вдова томится молодая, Вдове не спится — вот беда. Уж сколько времени, не знаю, Была в бездействии пизда. И вот по здравом рассужденье О тяжком жребии своём Она к такому заключенью Пришла, раскинувши умом: Чтоб сладить мне с лихой бедою, Придётся, видно, сводню звать: Мужчину с длинною елдою Она сумеет подыскать. II В Замоскворечье, на Полянке, Стоял домишко в три окна. Принадлежал тот дом мещанке Матрёне Марковне. Она Жила без горя и печали, И эту даму в тех краях За сваху ловкую считали Во всех купеческих домах. Но эта Гименея жрица, Преклонных лет уже девица, Свершая брачные дела, И сводней ловкою была. Наскучит коль купчихе сдобной Порой с супругом-стариком — Устроит Марковна удобно Свиданье с ёбарем тайком. Иль по другой какой причине Свою жену муж не ебёт, Та затоскует по мужчине — И ей Матрёна хуй найдёт. Иная, в праздности тоскуя, Захочет для забавы хуя — Моя Матрёна тут как тут, И глядь — бабёнку уж ебут. Мужчины с ней входили в сделку: Иной захочет гастроном Свой хуй полакомить — и целку Ведёт Матрёна к нему в дом… И вот за этой, всему свету Известной своднею, тайком, Вдова отправила карету И ждёт Матрёну за чайком. Вошедши, сводня помолилась, На образ истово крестясь, Хозяйке чинно поклонилась И так промолвила, садясь: «Зачем позвала, дорогая? Али во мне нужда какая? Изволь — хоть душу заложу, Но на тебя я угожу. Коль хочешь, женишка спроворю. Аль просто чешется манда? И в этом разе завсегда Готова пособить я горю! Без ебли, милая, зачахнешь, И жизнь те станет не мила. Такого ёбаря, что ахнешь, Я для тебя бы припасла!» «Спасибо, Марковна, на слове! Хоть ёбарь твой и наготове, Но пригодится он едва ль, Твоих трудов мне только жаль! Мелки в наш век пошли людишки! Хуёв уж нет — одни хуишки. Чтоб хуя длинного достать, Весь свет придётся обыскать. Мне нужен крепкий хуй, здоровый, Не меньше, чем восьмивершковый. Не дам я мелкому хую Посуду пакостить свою! Мужчина нужен мне с елдою С такою, чтоб когда он ёб, Под ним вертелась я юлою, Чтобы глаза ушли под лоб, Чтоб мне дыханье захватило, Чтоб зуб на зуб не попадал, Чтоб я на свете всё забыла, Чтоб хуй до сердца доставал!» Матрёна табачку нюхнула, О чём-то тяжело вздохнула, И, помолчав минутки две, На это молвила вдове: «Трудненько, милая, трудненько Такую подыскать елду. Восьмивершковый!.. Сбавь маленько, Поменьше, может, и найду. Есть у меня тут на примете Один мужчина. Ей-же-ей, Не отыскать на целом свете Такого хуя и мудей! Я, грешная, сама смотрела Намедни хуй у паренька И, увидавши, обомлела — Совсем пожарная кишка! У жеребца и то короче! Ему не то что баб скоблить, А, будь то сказано не к ночи, Такой елдой чертей глушить! Собою видный и дородный, Тебе, красавица, под стать. Происхожденьем благородный, Лука Мудищев его звать. Да вот беда — теперь Лукашка Сидит без брюк и без сапог — Всё пропил в кабаке, бедняжка, Как есть, до самых до порток». Вдова восторженно внимала Рассказам сводни о Луке И сладость ебли предвкушала В мечтах об этом елдаке. Не в силах побороть волненья, Она к Матрёне подошла И со слезами умиленья Её в объятия взяла: «Матрёна, сваха дорогая, Будь для меня ты мать родная! Луку Мудищева найди И поскорее приведи. Дам денег, сколько ты захочешь, А ты сама уж похлопочешь, Одень приличнее Луку И будь с ним завтра к вечерку». «Изволь, голубка, беспременно К нему я завтра же пойду, Экипирую преотменно, А вечерком и приведу». И вот две радужных бумажки Вдова выносит ей в руке И просит сводню без оттяжки Сходить немедленно к Луке. Походкой скорой, семенящей Матрёна скрылася за дверь, И вот вдова моя теперь В мечтах о ебле предстоящей. III Лука Мудищев был дородный Мужчина лет так сорока. Жил вечно пьяный и голодный В каморке возле кабака. В придачу к бедности мизерной Еще имел он на беду Величины неимоверной Восьмивершковую елду. Ни молодая, ни старуха, Ни блядь, ни девка-потаскуха, Узрев такую благодать, Не соглашались ему дать. Хотите верьте иль не верьте, Но про него носился слух, Что он елдой своей до смерти Заёб каких-то барынь двух. И вот, совсем любви не зная, Он одинок на свете жил И, хуй свой длинный проклиная, Тоску-печаль в вине топил. Но тут позвольте отступленье Мне сделать с этой же строки, Чтоб дать вам вкратце поясненье О роде-племени Луки. Весь род Мудищевых был древний, И предки нашего Луки Имели вотчины, деревни И пребольшие елдаки. Из поколенья в поколенье Передавались те хуи, Как бы отцов благословенье, Как бы наследие семьи. Мудищев, именем Порфирий, Ещё при Грозном службу нёс И, поднимая хуем гири, Порой смешил царя до слёз. Покорный Грозного веленью, Своей елдой, без затрудненья, Он раз убил с размаху двух В вину попавших царских слуг. Другой Мудищев звался Саввой, Петрово дело защищал, И в славной битве под Полтавой Он хуем пушки прочищал! При матушке Екатерине, Благодаря своей махине, В фаворе был Мудищев Лев, Блестящий генерал-аншеф. Сказать по правде, дураками Всегда Мудищевы слыли, Зато большими елдаками Они похвастаться могли. Свои именья, капиталы Спустил Луки распутный дед, И наш Лукаша, бедный малый, Был нищим с самых юных лет. Судьбою не был он балуем, И про Луку сказал бы я: Судьба его снабдила хуем, Не дав в придачу ни хуя. IV Настал вот вечер дня другого. Одна в гостиной ждёт-пождёт Купчиха гостя дорогого, А время медленно идёт. Под вечерок она в пахучей Помылась розовой воде И смазала на всякий случай Губной помадою в пизде. Хоть всякий хуй ей не был страшен, Но тем не менее ввиду Такого хуя, как Лукашин, Она боялась за пизду. Но чу! Звонок! О миг желанный! Прошла ещё минута-две — И гость явился долгожданный — Лука Мудищев — ко вдове. …Склонясь, стоял пред нею фасом Дородный видный господин И произнёс пропойным басом: «Лука Мудищев, дворянин». Он вид имел молодцеватый: Причёсан, тщательно побрит, Одет в сюртук щеголеватый, Не пьян, а водкою разит. «Ах, очень мило!.. Я так много О вашем слышала…» — вдова Как бы смутилася немного, Сказав последние слова. «Да-с, это точно-с; похвалиться Могу моим!.. Но впрочем вам Самим бы лучше убедиться, Чем верить слухам и словам!» И, продолжая в том же смысле, Уселись рядышком болтать, Но лишь одно имели в мысли: Как бы скорей ебню начать. Чтоб не мешать беседе томной, Нашла Матрёна уголок, Уселась в нём тихонько, скромно И принялась вязать чулок. Так близко находясь с Лукою, Не в силах снесть Тантала мук, Полезла вдовушка рукою В карман его суконных брюк. И от её прикосновенья Хуй у Луки воспрянул вмиг, Как храбрый воин пред сраженьем — Могуч, и грозен, и велик. Нащупавши елдак, купчиха Мгновенно вспыхнула огнём И прошептала нежно, тихо, Склонясь к нему: «Лука, пойдём!» И вот вдова вдвоём с Лукою. Она и млеет, и дрожит, И кровь её бурлит рекою, И страсть огнём её палит. Снимает башмачки и платье, Рвёт в нетерпенье пышный лиф, И, обе сиськи заголив, Зовёт Луку в свои объятья. Мудищев тоже разъярился; Тряся огромною елдой, Как смертоносной булавой, Он на купчиху устремился. Её схватил он поперёк И, бросив на кровать с размаху, Заворотил он ей рубаху, И хуй всадил ей между ног. Но тут игра плохая вышла: Как будто ей всадили дышло, Купчиха начала кричать И всех святых на помощь звать. Она кричит — Лука не слышит, Она сильнее всё орёт — Лука, как мех кузнечный, дышит И знай себе вдову ебёт. Услышав крики эти, сваха Спустила петли у чулка И говорит, дрожа от страха: «Ну, знать, заёб её Лука!» Но через миг, собравшись с духом, С чулком и спицами в руках Спешит на помощь лёгким пухом И к ним вбегает впопыхах. И что же зрит? Вдова стенает, От боли выбившись из сил, Лука же жопу заголил И жертву еть всё продолжает. Матрёна, сжалясь над вдовицей, Спешит помочь скорей беде И ну колоть вязальной спицей Луку то в жопу, то в муде. Лука воспрянул львом свирепым, Старуху на пол повалил И длинным хуем, словно цепом, По голове её хватил. Но всё ж Матрёна изловчилась, Остатки силы собрала, Луке в муде она вцепилась И напрочь их оторвала. Взревел Лука и ту старуху Елдой своей убил, как муху — В одно мгновенье, наповал, И сам безжизненный упал. эпилог И что же? К ужасу Москвы Наутро там нашли три трупа: Средь лужи крови труп вдовы, С пиздой, разорванной до пупа, Труп свахи, распростёртый ниц, И труп Лукаши без яиц. Три дня Лукашин красный хуй Лежал на белом покрывале. Его все девки целовали, Печален был их поцелуй… Вот, наконец, и похороны. Собрался весь торговый люд. Под траурные перезвоны Три гроба к кладбищу несут. Народу много собралося, Купцы за гробом чинно шли И на серебряном подносе Муде Лукашины несли. За ними — медики-студенты В халатах белых, без штанов. Они несли его патенты От всех московских бардаков. К Дашковскому, где хоронили, Стеклася вся почти Москва. Там панихиду отслужили, И лились горькие слова. Когда ж в могилу опускали Глазетовый Лукашкин гроб, Все бляди хором закричали: «Лукашка! Мать твою! Уёб!» …Лет через пять соорудили Часовню в виде елдака, Над входом надпись водрузили: «Купчиха, сводня и Лука». Приблизит. 1830–е гг. АНОНИМНЫЙ АВТОР ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН Роман в стихах «Это лучшее мое произведение…» А. С. Пушкин «Прими собранье пестрых глав, Полусмешных, полупечальных, Простонародных, идеальных, Небрежный плод моих забав, Бессонниц, легких вдохновений, Незрелых и увядших лет, Ума холодных наблюдений И сердца горестных замет». А. С. Пушкин глава первая Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Кобыле так с утра заправил, Что дворник вытащить не мог. Его пример другим наука: Коль есть меж ног такая штука — Не тычь её кобыле в зад, Как дядя — сам не будешь рад. С утра, как дядя Зорьке вправил — И тут инфаркт его хватил. Он состояние оставил: Всего лишь четверть прокутил. И сей пример другим наука: Что жизнь? Не жизнь — сплошная мука, Всю жизнь работаешь, копишь И недоешь, и недоспишь, Уж кажется, достиг всего ты, Пора оставить все заботы, Жить в удовольствие начать, И прибалдеть, и приторчать… Ан нет. Готовит снова рок Последний жесткий свой урок. Итак, пиздец приходит дяде. Навек прощайте, водка, бляди… И, в мысли мрачны погружён, Лежит на смертном одре он. А в этот столь печальный час, В деревню вихрем к дяде мчась, Ртом жадным к горлышку приник Наследник всех его сберкниг, Племянник. Звать его Евгений. Он, не имея сбережений, В какой-то должности служил И милостями дяди жил. Евгения почтенный папа Каким-то важным чином был. Хоть осторожно, в меру хапал, И много тратить не любил, Но всё же как-то раз увлекся, Всплыло, что было и что — нет… Как говорится, папа спёкся И загремел на десять лет. А, будучи в годах преклонных, Не вынеся волнений оных, В одну неделю захирел, Пошел посрать — и околел. Мамаша долго не страдала — Такой уж женщины народ. «Я не стара ещё,— сказала,— Я жить хочу! Ебись всё в рот!» И с тем дала от сына ходу. Уж он один живет два года. Евгений был практичен с детства. Свое мизерное наследство Не тратил он по пустякам. Пятак слагая к пятакам, Он был глубокий эконом — То есть умел судить о том, Зачем все пьют и там, и тут, Хоть цены все у нас растут. Любил он тулиться. И в этом Не знал ни меры, ни числа. Друзья к нему взывали — где там! А член имел, как у осла. Бывало, на балу, танцуя, В смущенье должен был бежать: Его трико давленье хуя Не в силах было удержать. И ладно, если б всё сходило Без шума, драки, без беды, А то ведь получал, мудило, За баб не раз уже пизды. Да только всё без проку было. Лишь оклемается едва — И ну пихать свой мотовило Всем — будь то девка иль вдова. Мы все ебёмся понемногу И где-нибудь, и как-нибудь, Так что поёбкой, слава богу, У нас не запросто блеснуть. Но поберечь невредно семя — Член к нам одним концом прирос! Тем паче, что и в наше время Так на него повышен спрос. Но ша. Я, кажется, зарвался. Прощения у вас прошу И к дяде, что один остался, Вернуться с вами поспешу. Ах, опоздали мы немного — Старик уже в бозе почил. Так мир ему! И слава богу, Что завещанье настрочил. Вот и наследник мчится лихо, Как за блондинкою грузин… Давайте же мы выйдем тихо, Пускай останется один. Ну, а пока у нас есть время, Поговорим на злобу дня. Так что я там пиздил про семя? Забыл. Но это всё хуйня, Не в этом зла и бед причина. От баб страдаем мы, мужчины. Что в бабах прок? Одна пизда, Да и пизда не без вреда. И так не только на Руси: В любой стране о том спроси — Где бабы, скажут, быть беде. Cherchez la femme — ищи в пизде. Где баба — ругань, пьянка, драка. Но лишь её поставишь раком, Концом её перекрестишь — И всё забудешь, всё простишь, Да только член прижмёшь к ноге — И то уже tout le monde est gai. А ежели ещё минет, А ежели ещё… Но нет, Черёд и этому придёт, А нас теперь Евгений ждёт. Но тут насмешливый читатель Возможно, мне вопрос задаст: «Ты с бабой сам лежал в кровати? Иль, может быть, ты педераст? Иль, может, в бабах не везло, Коль говоришь, что в них всё зло?» Его без гнева и без страха Пошлю интеллигентно на хуй. Коль он умён — меня поймет, А коли глуп — так пусть идёт. Я сам люблю, к чему скрывать, С хорошей бабою — в кровать… Но баба бабой остаётся, Пускай как бог она ебётся! глава вторая Деревня, где скучал Евгений, Была прелестный уголок. Он в первый день без рассуждений В кусты крестьянку поволок, И, преуспев там в деле скором, Покойно вылез из куста, Обвел своё именье взором, Поссал и молвил: «Красота!» Один среди своих владений, Чтоб время с пользой проводить, Решил в то время мой Евгений Такой порядок учредить: Велел он бабам всем собраться, Пересчитал их лично сам, Чтоб легче было разобраться, Переписал их по часам… Бывало, он ещё в постеле Спросонок чешет два яйца, А под окном уж баба в теле Ждёт с нетерпеньем у крыльца, В обед — ещё, и в ужин тоже! Да кто ж такое стерпит, боже! А мой герой, хоть и ослаб, Ебёт и днем и ночью баб. В соседстве с ним и в ту же пору Другой помещик проживал. Но тот такого бабам дёру, Как мой приятель, не давал. Звался сосед Владимир Ленский. Столичный был, не деревенский, Красавец в полном цвете лет, Но тоже свой имел привет. Похуже баб, похуже водки, Не дай вам бог такой находки, Какую сей лихой орёл В блатной Москве себе обрёл. Он, избежав разврата света, Затянут был в разврат иной. Его душа была согрета Наркотика струёй шальной. Ширялся7 Вова понемногу, Но парнем славным был, ей-богу, И на природы тихий лон Явился очень кстати он. Ведь мой Онегин в эту пору От ебли частой изнемог. Лежал один, задёрнув шторы, И уж смотреть на баб не мог. Привычки с детства не имея Без дел подолгу пребывать, Нашел другую он затею И начал крепко выпивать. Что ж, выпить в меру — худа нету, Но мой герой был пьян до света, Из пистолета в туз лупил И, как верблюд в пустыне, пил. О, вина, вина! Вы давно ли Служили идолом и мне?.. Я пил подряд — нектар, говно ли И думал — истина в вине. Её там не нашел покуда, И сколько не пил — всё вотще8. Но пусть не прячется, паскуда! Найду, коль есть она вообще. Онегин с Ленским стали други… В часы свирепой зимней вьюги Подолгу у огня сидят, Ликёры пьют, за жизнь пиздят. Вот раз Онегин замечает, Что Ленский как-то отвечает На все вопросы невпопад, И уж давно смотаться рад, И пьёт уже едва-едва… Послушаем-ка их слова: «Куда, Владимир, ты уходишь?» — «О да, Евгений, мне пора!» — «Постой, с кем время ты проводишь? Скажи, ужель нашлась дыра?» — «Ты угадал. Но только… только…» — «Ну, шаровые!9 Ну народ! Как звать чувиху эту? Ольга? Что? Не даёт? Как, не даёт?! Ты, знать, неверно, братец, просишь. Постой, ведь ты меня не бросишь На целый вечер одного? Не ссы! Добьёмся своего! Скажи, там есть ещё дыра? Родная Ольгина сестра?! Сведи меня».— «Ты шутишь».— «Нету! Ты будешь тулить ту, я — эту! Так что ж, мне можно собираться?» И вот друзья уж рядом мчатся. Но в этот день мои друзья Не получили ни хуя, За исключеньем угощенья. И, рано испросив прощенья, Летят домой дорогой краткой. Мы их послушаем украдкой: «Ну, что у Лариных?» — «Хуйня. Напрасно поднял ты меня. Ебать там никого не стану, Тебе ж советую Татьяну».— «Татьяну? Что так?» — «Друг мой Вова, Баб понимаешь ты хуёво! Когда-то, в прежние года, И я драл всех — была б пизда. С годами гаснет жар в крови, Теперь ебу лишь по любви». Владимир сухо отвечал, И после во весь путь молчал. Домой приехал, принял дозу, Ширнулся, сел и загрустил. Одной рукой стихи строчил, Другой — хуй яростно дрочил. Меж тем двух ёбарей явленье У Лариных произвело На баб такое впечатленье, Что у сестёр пизду свело. глава третья Итак, она звалась Татьяна… Грудь, ноги, жопа — без изъяна, И этих ног счастливый плен Мужской ещё не ведал член. А думаете, не хотела Она попробовать конца? Хотела так, что аж потела И изменялася с лица. И всё же, несмотря на это, Благовоспитанна была, Романы про любовь искала, Читала их, во сне спускала И целку строго берегла. …Не спится Тане: враг не дремлет, Любовный жар её объемлет. «Ах, няня, няня, не могу я, Открой окно, зажги свечу…» — «Ты что, дитя?» — «Хочу я хуя, Онегина скорей хочу!» Татьяна утром рано встала, Пизду об лавку почесала, И села у окошка сечь10, Как Бобик Жучку будет влечь. А Бобик Жучку шпарит раком! Чего бояться им, собакам — Лишь ветерок в листве шуршит! А то, глядишь, и он спешит, И думает в волненье Таня, Как это Бобик не устанет Работать в этих скоростях? Так нам приходится в гостях Или на лестничной площадке Кого-то тулить без оглядки. Вот Бобик кончил, с Жучки слез И вместе с ней умчался в лес. Татьяна ж у окна одна Осталась, горьких дум полна. А что ж Онегин? С похмелюги Рассолу выпил целый жбан — Нет средства лучшего, о други! И курит топтаный долбан11. О, долбаны, бычки, окурки! Порой вы слаще сигарет! Мы же не ценим вас, придурки, Иль ценим вас, когда вас нет. …Во рту говно, курить охота А денег — только пятачок, И вдруг в углу находит кто-то Полураздавленный бычок. И крики радости по праву Из глоток страждущих слышны! Я честь пою, пою вам славу, Бычки, окурки, долбаны! Ещё кувшин рассолу просит, И тут письмо служанка вносит. Он распечатал, прочитал — Конец в штанах мгновенно встал Себя недолго Женя мучил Раздумьем тягостным. И вновь, Так как покой ему наскучил, Вином в нём заиграла кровь. В мечтах Татьяну он представил, И так, и сяк её поставил… Решил: «Сегодня ввечеру Сию Татьяну отдеру!» День пролетел, как миг единый. И вот Онегин уж идёт, Как и условлено, в старинный Тенистый парк. Татьяна ждёт. Минуты две они молчали… Подумал Женя: «Ну, держись!..» Он молвил: «Вы ко мне писали». И гаркнул вдруг: «А ну, ложись!» Орех, могучий и суровый, Стыдливо ветви отводил, Когда Онегин член багровый Из плена брюк освободил. От ласк Онегина небрежных Татьяна как в бреду была. В шуршанье платьев белоснежных И после стонов неизбежных Свою невинность пролила. Ну, а невинность — это, братцы, Воистину — и смех, и грех. Ведь, если глубже разобраться, Надо разгрызть, чтоб съесть орех. Но тут меня вы извините — Изгрыз, поверьте, сколько мог. Теперь увольте и простите — Я целок больше не ломок. Ну вот, пока мы здесь пиздили, Онегин Таню отдолбал, И нам придётся вместе с ними Скорее поспешить на бал. О, бал давно уже в разгаре! В гостиной жмутся пара к паре, И член мужчин всё напряжён На баб всех, кроме личных жён. Да и примерные супруги В отместку брачному кольцу, Кружась с партнёром в бальном круге, К чужому тянутся концу. В соседней комнате — смотри-ка! На скатерти зелёной — сика12, А за портьерою в углу Ебут кого-то на полу. Лакеи быстрые снуют, В бильярдной — так уже блюют, Там хлопают бутылок пробки… Татьяна же после поёбки Наверх тихонько поднялась, Закрыла дверь и улеглась. В сортир летит Евгений сходу. Имел он за собою моду Усталость ебли душем снять, Что нам не вредно б перенять. Затем к столу Евгений мчится, И надобно ж беде случиться — Владимир с Ольгой за столом, И член, естественно, колом. Он к ним идёт походкой чинной, Целует руку ей легко. «Здорово, Вова, друг старинный! Je vous en prie13, бокал „Клико“!»14 Бутылочку «Клико» сначала, Потом зубровку15, хванчкару16 — И через час уже качало Друзей, как листья на ветру. А за бутылкою «Особой»17 Онегин, плюнув вверх икрой, Назвал Владимира разъёбой, А Ольгу — ссаною дырой. Владимир, поблевав немного, Чего-то стал орать в пылу, Но, бровь свою насупив строго, Спросил Евгений: «По еблу?..» Хозяину, что бегал рядом, Сказал: «А ты поди поссы!» Попал случайно в Ольгу взглядом И снять решил с неё трусы. Сбежались гости. Наш кутила, Чтобы толпа не подходила, Карманный вынул пистолет. Толпы простыл мгновенно след. А он — красив, могуч и смел Её меж рюмок отымел. Затем зеркал побил немножко, Прожёг сигарою диван, Из дома вышел, крикнул: «Прошка!» И уж сквозь храп: «Домой, болван!» глава четвертая Meтельный вихрь во тьме кружится, В усадьбе светится окно. Владимир Ленский не ложится, Хоть спать пора уже давно. Он в голове полухмельной Был занят мыслию одной И под метельный ураган Дуэльный чистил свой наган18. «Онегин — сука, блядь, зараза, Разъёба, пидоp и говно! Как солнце выйдет — драться сразу! Дуэль до смерти! Решено!» Залупой красной солнце встало. Во рту с похмелья — стыд и срам… Онегин встал, раскрыл ебало И выпил водки двести грамм. Звонит. Слуга к нему вбегает, Рубашку, галстук предлагает, На шею вяжет чёpный бант… Двеpь настежь — входит секундант. Не стану приводить слова. Не дав ему пизды едва, Сказал Онегин, что пpидёт, У мельницы пусть, сука, ждёт! Поляна белым снегом крыта. Да, здесь всё будет шито-кpыто. «Мой секундант,— сказал Евгений.— Вот он — мой друг, monsieur Chartreuse»19. И вот друзья без рассуждений Становятся между беpёз. «Миpиться? На хуй эти штуки! Наганы взять прошу я в руки!» Онегин молча скинул плед И также поднял пистолет. Он на врага глядит чрез мушку… Владимир тоже поднял пушку, И не куда-нибудь, а в глаз Наводит дуло, пидаpас. Евгения менжа20 хватила, Мелькнула мысль: «Убьёт, мудило! Ну подожди, дружок, дай срок!» — И первым свой спустил курок. Упал Владимир. Взгляд уж мутный, Как будто полон сладких гpёз. И, после паузы минутной, «Пиздец!» — сказал monsieur Chartreuse. глава пятая Весна для нас, мужчины, мука. Будь хром ты, крив или горбат, Лишь снег сойдёт — и к солнцу штука, А в яйцах звон!.. Не звон — набат! Прекраснейшее время года, Душа виолою21 поёт, Преображает нас природа: У стариков и то встаёт!.. Лист клейкий в пальцах разотрите, Дела забросьте все свои, Все окна — настежь! Посмотрите — Ебутся лихо воробьи! Вокруг неё — прыг-скок, по кругу, Все перья дыбом, бравый вид! Догонит милую подругу — И раком, раком норовит! Весной, как это всем известно, Блудить желает каждый скот, Но краше всех, скажу вам честно, Ебётся в это время кот. О, сколько страсти, сколько муки, Могучей сколько простоты Коты поют… И эти звуки Своим подругам шлют коты… И в схватке ярой рвут друг друга — В любви сильнейший только прав! Лишь для него стоит подруга, Свой хвост с готовностью задрав. И он придёт, окровавленный — То право он добыл в бою! Покровы прочь! Он под вселенной Подругу выдерет свою. Нам аллегории не внове, Но всё ж скажу, при всём при том, Пусть не на крыше и без крови, Но не был кто из нас котом? И, пусть с натяжкою немножко, Но в каждой бабе есть и кошка. Я пересказывать не стану Вам всех подробностей. Скажу Лишь только то, что я Татьяну Одну в деревне нахожу. А Ольга? Что ж, натуры женской Не знал один, должно быть, Ленский: Ведь не прошел ещё и год, А Ольгу уж другой ебёт. Уж Ольгиным другой стал мужем, Но не о том, друзья, мы тужим, Знать, так назначено судьбой. Прощай же, Ольга, бог с тобой!.. Затягивает время раны. Но не утихла боль Татьяны; Хоть уж не целкою была, А дать другому не могла. Онегина давно уж нету — Бродить пустился он по свету. По слухам, где-то он в Крыму, Теперь всё по хую ему!.. «Но замуж как-то нужно, всё же, Не то — на что это похоже? Ходил тут, девку отодрал, Дружка убил да и удрал!» — Твердила мать. И без ответа Не оставались те слова. И вот запряжена карета, И впереди — Москва, Москва… глава шестая Дороги! Мать твою налево!.. Кошмарный сон, верста к версте… Ах, Александр Сергеич, где вы?.. У нас дороги ещё те!.. «Лет чрез пятьсот дороги, верно, У нас изменятся безмерно»,— Так ведь писали, помню, вы? Увы! Вы, видимо, правы!.. Писали вы: «…дороги плохи, Мосты забытые гниют, На станциях клопы да блохи Заснуть минуты не дают…» — И на обед дают говно… Теперь не то уже давно. Клопы уже не точат стены, Есть где покушать и попить, Но цены, Александр Сергеич, цены!.. Уж лучше блохи, блядью быть!.. Однако ж сей базар оставим, И путь к Татьяне свой направим, Затем, что ветер сладких грёз Нас далеко уже занёс. Я рад бы обойтись без мата, Но дело, видно, хуевато: Село глухое и — Москва… У Тани кругом голова. В деревне новый ёбарь — это Затменье, буря, конец света. Здесь ёбарей — как в суке блох: Кишат, и каждый, бля, неплох! Ей комплимент за комплиментом Здесь дарят (мечутся не зря!) И, ловко пользуясь моментом, Ебут глазами втихаря. Один глядит едва, украдкой, Другой — в открытую, в упор, Походкой мимо ходит краткой… В углу давно и гул, и спор: «Да я б влупил ей, господа!» — «Нет, чересчур она худа!» — «Так что же, я худых люблю И этой, верно уж, влуплю».— «Нет, эту вам не уломать!» — «Так что ж, я лгу, ебёна мать?!» — «Посмотрим!» — «Хули там, смотри!» — «Так что же, господа, пари? Вы принимаете, корнет?» — «Я захочу, так и минет Она возьмёт, чёрт побери!» — «Так что, пари?» — «Держу пари!» — «Вы искушаете судьбу!» — «Через неделю я ебу!» — «Минет, минет… А если нет?» — «А если нет — всё отдаю И целый месяц вас пою!» — «Что ж, вызов принят! По рукам! А.С.ПУШКИН * * * Орлов с Истоминой в постеле В убогой наготе лежал. Не отличился в жарком деле Непостоянный генерал. Не думав милого обидеть, Взяла Лаиса микроскоп И говорит: "Позволь увидеть, ........................... 1817 А.С.ПУШКИН ТЕНЬ БАРКОВА Однажды зимним вечерком В бордели на Мещанской Сошлись с расстриженным попом Поэт, корнет уланский, Московский модный молодец. Подьячий из Сената Да третьей гильдии купец, Да пьяных два солдата. Всяк, пуншу осушив бокал, Лег с блядью молодою И на постели откатал Горячею елдою. Кто всех задорнее ебет? Чей хуй средь битвы рьяной Пизду кудрявую дерет Горя как столб багряный? О землемер и пизд и жоп, Блядун трудолюбивый, Хвала тебе, расстрига поп, Приапа жрец ретивый В четвертый раз ты плешь впустил, И снова щель раздвинут, В четвертый принял, вколотил И хуй повисший вынул! Повис! Вотще своей рукой Ему милашка дрочит И плешь сжимает пятерней, И волосы клокочет. Вотще! Под бешеным попом Лежит она, тоскует И ездит по брюху верхом, И в ус его целует. Вотще! Елдак лишился сил, Как воин в тяжей брани, Он пал, главу свою склонил И плачет в нежной длани. Как иногда поэт Хвостов, Обиженный природой, Во тьме полуночных часов Корпит над хладной одой, Пред ним несчастное дитя — И вкривь, и вкось, и прямо Он слово звучное, кряхтя, Ломает в стих упрямо, — Так блядь трудилась над попом, Но не было успеха, Не становился хуй столбом, Как будто бы для смеха. Зарделись щеки, бледный лоб Стыдом воспламенился, Готов с постели прянуть поп. Но вдруг остановился. Он видит — в ветхом сюртуке С спущенными штанами, С хуиной толстою в руке, С отвисшими мудами Явилась тень — идет к нему Дрожащими стопами, Сияя сквозь ночную тьму Огнистыми очами. Что сделалось с детиной тут?» Вещало приведенье. — «Лишился пылкости я муд, Елдак в изнеможенье, Лихой предатель изменил, Не хочет хуй яриться». «Почто ж, ебена мать, забыл Ты мне в беде молиться?» — «Но кто ты?» — вскрикнул Ебаков Вздрогнув от удивленья. «Твой друг, твой гений я — Барков!" Сказало привиденье. И страхом пораженный поп Не мог сказать ни слова, Свалился на пол будто сноп К портищам он Баркова, «Восстань, любезный Ебаков, Восстань, повелеваю, Всю ярость праведных хуев Тебе я возвращаю. Поди, еби милашку вновь!» О чудо! Хуй ядреный Встает, краснеет плешь, как кровь, Торчит как кол вонзенный. «Ты видишь, — продолжал Барков, Я вмиг тебя избавил, Но слушай: изо всех певцов Никто меня не славил; Никто! Так мать же их в пизду Хвалы мне их не нужны, Лишь от тебя услуги жду — Пиши в часы досужны! Возьми задорный мой гудок, Играй им как попало! Вот звонки струны, вот смычок, Ума в тебе не мало. Не пой лишь так, как пел Бобров, Ни Шелехова тоном. Шихматов, Палицын, Хвостов Прокляты Аполлоном. И что за нужда подражать Бессмысленным поэтам? Последуй ты, ебена мать, Моим благим советам. И будешь из певцов певец, Клянусь я в том елдою, — Ни чорт, ни девка, ни чернец Не вздремлют под тобою». — «Барков! доволен будешь мной!» Провозгласил детина, И вмиг исчез призрак ночной, И мягкая перина Под милой жопой красоты Не раз попом измялась, И блядь во блеске наготы Насилу с ним рассталась. Но вот яснеет свет дневной, И будто плешь Баркова, Явилось солнце за горой Средь неба голубого. И стал трудиться Ебаков: Ебет и припевает Гласит везде: «Велик Барков!» Попа сам Феб венчает; Пером владеет как елдой, Певцов он всех славнее; В трактирах, кабаках герой, На бирже всех сильнее. И стал ходить из края в край С гудком, смычком, мудами. И на Руси воззвал он рай Бумагой и пиздами. И там, где вывеской елдак Над низкой ветхой кровлей, И там, где с блядью спит монах, И в скопищах торговли, Везде затейливый пиит Поет свои куплеты. И всякий день в уме твердит Баркова все советы. И бабы, и хуястый пол Дрожа ему внимали, И только перед ним подол Девчонки подымали. И стал расстрига-богатырь Как в масле сыр кататься. Однажды в женский монастырь Как начало смеркаться, Приходит тайно Ебаков И звонкими струнами Воспел победу елдаков Над юными пиздами. У стариц нежный секелек Зардел и зашатался. Как вдруг ворота на замок И пленным поп остался. Вот в келью девы повели Поэта Ебакова. Кровать там мягкая в пыли Является дубова. И поп в постелю нагишом Ложиться поневоле. И вот игуменья с попом В обширном ебли поле. Отвисли титьки до пупа, И щель идет вдоль брюха. Тиран для бедного попа, Проклятая старуха! Честную матерь откатал, Пришлец благочестивый И в думе страждущей сказал Он с робостью стыдливой — «Какую плату восприму?» «А вот, мой сын, какую: Послушай, скоро твоему Не будет силы хую! Тогда ты будешь каплуном, А мы прелюбодея Закинем в нужник вечерком Как жертву Асмодея». О ужас! бедный мой певец, Что станется с тобою? Уж близок дней твоих конец, Уж ножик над елдою! Напрасно еть усердно мнишь Девицу престарелу, Ты блядь усердьем не смягчишь, Под хуем поседелу. Кляни заебины отца И матерну прореху. Восплачьте, нежные сердца, Здесь дело не до смеху! Проходит день, за ним другой, Неделя протекает, А поп в обители святой Под стражей пребывает. О вид, угодный небесам? Игуменью честную Ебет по целым он часам В пизду ее кривую, Ебет... но пламенный елдак Слабеет боле, боле, Он вянет, как весенний злак, Скошенный в чистом поле. Увы, настал ужасный день. Уж утро пробудилось, И солнце в сумрачную тень Лучами водрузилось, Но хуй детинин не встает. Несчастный устрашился, Вотще муде свои трясет, Напрасно лишь трудился; Надулся хуй, растет, растет, Вздымается лениво... Он снова пал и не встает, Смутился горделиво. Ах, вот скрипя шатнулась дверь, Игуменья подходит, Гласит: «Еще пизду измерь» И взорами поводит, И в руки хуй... но он лежит, Лежит и не ярится, Она щекочет, но он спит, Дыбом не становится... «Добро», игуменья рекла И вмиг из глаз сокрылась. Душа в детине замерла, И кровь остановилась. Расстригу мучила печаль, И сердце сильно билось, Но время быстро мчится вдаль, И темно становилось. Уж ночь с ебливою луной На небо наступала, Уж блядь в постели пуховой С монахом засыпала. Купец уж лавку запирал, Поэты лишь не спали И, водкою налив бокал, Баллады сочиняли. И в келье тишина была. Вдруг стены покачнулись, Упали святцы со стола, Листы перевернулись, И ветер хладный пробежал Во тьме угрюмой ночи, Баркова призрак вдруг предстал Священнику пред очи. В зеленном ветхом сюртуке С спущенными штанами, С хуиной толстою в руке, С отвисшими мудами. — «Скажи, что дьявол повелел», — «Надейся, не страшися», — «Увы, что мне дано в удел? Что делать мне?» — «Дрочися!» И грешный стал муде трясти Тряс, тряс, и вдруг проворно Стал хуй все вверх и вверх расти, Торчит елдак задорно. И жарко плешь огнем горит, Муде клубятся сжаты, В могучих жилах кровь кипит, И пышет хуй мохнатый. Вдруг начал щелкать ключ в замке, Дверь громко отворилась, И с острым ножиком в руке Игуменья явилась. Являют гнев черты лица, Пылает взор собачий, Но вдруг на грозного певца, На хуй попа стоячий Она взглянула, пала в прах, Со страху обосралась, Трепещет бедная в слезах И с духом тут рассталась. - «Ты днесь свободен, Ебаков!» Сказала тень расстриге. Мой друг, успел найти Барков Развязку сей интриге - «Поди! Отверзты ворота, Тебе не помешают, И знай, что добрые дела Святые награждают. Усердно ты воспел меня, И вот за то награда» — Сказал, исчез — и здесь, друзья, Кончается баллада. ] Ьга Ъыгыч 1 Я памитник себе не рукотворный рукой своей мозолестой сковал. Чево Сергеич, был такой проворный Так хули ты закис затасковал ? Главою непокорной все тенулся ты к небесам мой ебаный Гвидон. Да только носом в сраку мне уткнулся И сморщелся как порваный гандон ! Пиздец мой Дон Хуан. То прямо с цеха тобой же сочененный Командор гранитной жопой на тебя на ехал И раздавил как тухлый помедор. 2 Писакам блядь пером возить что хуем себе на кайф обхаживать пизду. и западло горбатится в цеху им Ебена мать по тристо дней вгоду. Чегобы даже с ихной мельпаменой на сочиняли вжопу те козлы гоняй их пидарасоф по две смены Как ебаных аптачевать валы. Ты Пушкин хуй с горы а я рабочий ! Я не пером презнание кую. Я устанка хуярю днем и ночью. И честоплюеф видил нахую. Трудом себе я нахуй славу эту Горбом сирпом и молотом ковал. А что пером так то до марофету Подшкуревал и дырки зинковал. И похуй что я школу не кончал и ни какого нахуй там лицея. и в рихме нахуй мышцы не качал - Поэта миру дал всвоем лице я ! Июль 2000 года.