Жыли-были, кароче, старик са старухой. В диревне и причом очень давно, хотя хуле об этом гаварить – фсе и так знайут, што сказке песдец скока лет. Ну вот, бля, в те вримина, жызни нихуя не было настаящей – разруха в стране, царь, сцука, биспридельничает. Паследний кусок хлеба, блять, и тот забирает у бедных и нищястных. А уж пра вотку хуле и говорить, не было ийо вапще. Хотя фсе-таки, наверное, патамушта ищо Миндилеев не радился. И сыра не было, и шпротов не было, и бля ваще. Ну дифицыт кароче.

Вот, кароче, царь заходит к бапке с дедом. А они, несматря на такую хуйовую жызнь, йебуца на печке. Ну царю так ниудобно стало, што песдец. Нет, ну он канешно биспридельщик ниибацца, но не да такой же степени, штоп людей паследней радасти лишать. Решыл царь тактична падаждать пока они найебуцца. Час ждет, два ждет, заглянул в дверь – йебуцца, ну ладно… Ждет ищо сутки, пириадически заглядывает – один хуй йебуцца… Ищо через час царскае тирпение кончилось. Зашол он в избу и так нинавящива замечает: «Кхе-кхе, бля, добрый день нах, я вам не памешал? Дарагие маи бабушка и дедушка, у миня слажылось фпичитление, што вы не друг друга йебете, а мне мазги. Не саблагавалите ли вы слезть с печки, пажаласта». Вежливый как песдец, ну на то и царь. А если все цари, блять матом ругацца будут, нахуй тагда никакая дипламатия нинужна.

Ну кароче врубились бапка с дедкой, што нихуя их номер не прашол и слезли с печки. «Здравствуй, сцука, царь дарагой! За чем пажалавал? Уж не пазырить ли на нас и падрачить, анананист йобаный, пажаласта?». Надо заметить, што бапка с дедкой, хотя и были бедные, но тоже ниибацца вежливые. «Да вот такая хуйня, мои верные подданные, проходил мимо, дай думаю зайду, отниму у вас паследний кусок хлеба, пажаласта». «Ну а хуле, блять, мы другой хуйни ат тибя, виликий самадержец, и ни ажыдали. На вот. Подавись, сцука паганая, пажаласта. Штоп ты сдох на следующей неделе, дасвиданья». «Так. Што у нас на следующей ниделе? Ага, блять. Канцерт гусляров ниибацца. Нет, бапка и дедка, абламитесь пажаласта, ищо пажыву. Дасвиданья».

Так и ушол, падла, с паследним куском хлеба, блять. Жрать, наверное, иво будет. Ну да хуйсним. Вапще скаска пра другое. Ну кароче, астались бапка и дедка без паследнево куска хлеба. Абломно, блять. Ну можете прицтавить сибе, да? Йебешся сутки ни за хуй, жрать хочецца, а тут, бля, аблом такой жосткий. Сидят кароче, гарюют. И тут деду умная мысль пришла в голову: «Бапка, бля, а давай ты калабка сделаешь! Захаваем, а? А то чото блять жрать вдруг захателось…». «Йобнулся, ты дед, савсем или ищо не савсем? Из чево я тибе иво изгатовлю? Муки – хуй, яиц – хуй, патсолнечнава масла – хуй. Или ты хател не кОлобок, а кАлобок?». «Гамно сама жри, дура. Канешна же, я хател кОлобок. А ты йесли такая неврубная паслушай мой ниибацца граматный савет: подмети в хате и в сусеках, а то бля песдец как неубрано, с одной стараны, а с другой стараны, кагда в сусеках падмитать будешь, абрати внимание, пажаласта, на пол, там инагда мука пападаецца».

На том и парешыли. Гиниральная уборка принисла муки дахуище. Ну не то штоп савсем дахуище, но на кОлобок хватит. Ну начались чюдеса куленарнава искусства и после хитрых манепуляцый на свет паивился гирой нашева павествавания. Румяный такой, песдатый, мяхкий ва фсех атнашениях и очень палажытельный. Лежыт, бля, на акошке астывает. У деда слюнки текут, как у сабаки Павлова. Бапка за тарелками палезла, барматуху какую-то галимую на стол паставила, празник, типа. Села рядом с дедом и фтыкает в кОлобок, буквальна взглядом пажырает.

Видит кОлобок, што щас песдец сказке придет, сажрут его, бля, фсево таково палажытельного и песдатого. И пайдут па песде фсе иво двинацать подвигов, написанных на роду. Сажрут ни за хуй, и фсио, блять, нехуй читателю читать будет. Ну, думает, пора голос подать. «Здравствуйте, дарагие маи радители! Чо-то как-то падазрительно вы на миня смотрите, уж не захавать ли хатите? А вы фкурсе, што это статья? Бля, и охота вам астаток жызни на нарах парицца?». И поняли старики, што это не прастой кОлобок и даже не валшебный, а вапще крутой ниибацца оратор и решыли нихуя не жрать, патамушта он абищал вирнуть им все паследние куски хлеба и ищо свергнуть сцуку биспридельщика царя.

Вот так бапка и дедка во фтарой рас абламались пажрать, а колобок, радасный, што так технично найебал стариков, пакатил сибе па дарошке. Аднака, вы нихуя не падумайте плахого, он не пидрило какой-нибуть, штоп за базар свой не атвичать. Он беспесды гирой, и паэтаму фсе иво мысли были устремлены в будущее. В светлае будущее, где йесть место подвигу.

Часть 2. Эпически-оздоровительная.

И пашол наш ниибацца гирой по дарошке, но не по той, каторую нюхают через трубачку, и не по той, каторая вазникает на канечнастях ниразумных наркаманов в ризультате пастаяннай апколатости, а по абычной дарошке, каторую протоптали ногами. И в натуре, чо это я фсе про наркоманов да про апкурков? Фпесду! Дайошь здаровый образ жызни!

Ну вот, бля. Бежыт наш колобок трусцой по дарошке, ну типа, бигом от инфаркта, фперет к здаровью и фсе такое. Бежыт, а на фстречу косой, ну и апять же не тот косой, про каторый вы падумали, а просто заяц. Вид у ниво нищястный: зупки наружу тарчат, ушки вялые в бантик завязаны. И худенький такой, ручки тресуцца, глазки красненькие. Колобка увидел, аж затрясся весь: «Здра-а-а-фствуй, колобок! Иди суда, патрещим нимнога». «Ага, патрещим, у тебя вон фсё йеблище ф слюнях! Далбайоп ты, косой зайчик! И имоцый сваих нихуя тарить не умеешь. Оно ж бля у тя на йебле написано, што тебя отпустило и на хавчик пробило. Мне даже песенку тебе западло петь. Иди-ка ты нахуй просто так, без песенки. И падумай над сваей жызнью гнилой, пара тибе пиристраиваца, необходимо развивать пазетивное мышление, за здаровьем следить надо, маркоффку жрать. И вапще, пабежали со мной, фперет к здаровью! Бигом ат инфаркта!». Сказал колобок и запнулся: у зайчика ушы завяли савсем. Сидит, бля, как даос в горах, тока нихуя не прасвитленный, а наоборот пригруженный. Завис, бля, как винды глюкавые. Понял колобок, што прасыпаеца в нем талант ниибацца. И в массы пашол – учить и прасветлять. А зайчик, бля так и завис.

Идет колобок дальше, хотя песжу, канешна, бежыт трусцой. И на фстречу волк, и выгляд у нево не лутше чем у зайца, даже и хуже. «Колобок, колобок, я тибя сйем беспесды». «Вот так, бля, ни тибе здрасти, ни тибе дасвиданья, сйем, бля и фсё. Да ты савсем чилавеческое летсо патерял. Кокс башню срывает как песдец. Вежливасть прешде фсиво, серый. Бросай нахуй свой кокс и фперёт за здаровьем и бигом ат инфаркта. Физкультура, бля, залог симейнава щастья. (и загробным таким голосом) Бросай фпесду свой кокс». Ахуел волк, и глючица ему светлае будущее: он на алемпиаде, значок ГТО на груди. Вакруг адни алемпийцы, накачанные, бля, спартивные, и никто кокса не нюхает. По дарожкам (беговым, бля!) бегают, через планки прыгают. А вот баксёры ниибацца, сама вежливасть, йобнул аппанента в корпус, извинился, па йебалу попал, два раза извенился. Пазетиф кароче. И вдруг фся эта