Кривые, толстые ноги. Тяжело отвисшая жопа. Два или три, в зависимости от положения головы, подбородка. Странно (при такой дебелой комплекции) невыразительная острота бюста. Точнее выразительная, но значительно ниже, чем надо. Колонии прыщей. Эх, бля…
Анечка.
Ещё в школе покорно заняла всегда готовую принять новых ущербных нишу, которая есть в каждом классе. В нише уже были : рыжий перхотный мальчик, пару раз застигнутый за поеданием собственных соплей и серы, и за это почему-то презираемый; крошечный рахитный очкарик, прозванный Электроником. Такое ощущение,что он ошибочно забрёл из младших, ещё не поделенных на касты классов, да так и остался (учился, впрочем, парадоксально своей ботанической внешности, плохо); качественно заикающаяся и поэтому почти не разговаривающая легко краснеющая белёсая девочка; таджик с красочной родинкой в треть лица, впрочем вскоре оставленный на второй год. Ниша гонимых.
Период полового созревания, таящий в себе целый постыдно-приятный мир для остальных ровесников, явился для Анечки тяжёлым психофизическим испытанием. Плача, давила в ненавистное зеркало изнуряюще обновляющиеся прыщи, оставляя ногтями на коже такие ссадины, что уж лучше был бы прыщ; пыталась выработать такую походку, чтоб замаскировать ковбойскую форму ног; сильно и тщетно втягивала ягодицы; надевала поддерживающие и увеличивающие бюстгалтеры; сидела на нелепейших из диет; занималась по видеокассете улыбчивой зарубежной аэробикой, распространяя по комнате неудобоваримое амбре – и всё тщетно. Из всех мальчишек ею, кроме как для (различающихся лишь жестокостью) застёбов, не интересовался никто.
Даже на выпускном, несмотря на дорогущее платье, полкило косметики и мамин фен с ней никто не танцевал (лишь датый физрук, да и то-с целью утешения), чего уж там мечтать о суетливой подростковой дефлорации.
В институте ниша приопущенных была менее выражена, но всё же была. Аня, привычно заняв её, тайно влюблялась то в одного, то в другого смазливого однокурсника, мусолила по ночам сокровенные складки под одеялом, мечтая о безудержном сексе, о беспредельной ебле, о любви, наконец. Но те предпочитали стройных и симпатичных, и бремя опостылевшей девственности продолжало тащиться за Анечкой.
И как-то, на одной из студенческих вечеринок (из тех, где в одном углу хлещут дешёвую бодягу, во втором сосутся, в третьем курят недорогую траву, в четвёртом…про четвёртый лучше промолчать), куда Анечка попала случайно (зашла за конспектом), смутно знакомый субтильный юноша таинственно блеснув очками и икнув, пригласил её танцевать.
«А ведь мы учились в одном классе» дохнув как минимум трёхдневным перегаром сказал он, и она тотчас узнала лишь слегка возмужавшего (и, как выяснилось усилиями папы учащегося на соседнем факультете) Электроника.
После ещё ста грамм он конкретно окосел, и, осмелев, начал её неумело лапать, шептать нестерпимо-горячие нелепости, от которых Аня млела и таяла, сосать её уши, щёлкая зубами о серёжки.
Потом провожал её домой (взяли по пути нольпятую и шоколадку), а дома, как всегда в таких случаях (о, жизнь…) никого не оказалось…
Потоки нерастраченной, скопившейся за долгие годы, и начинавшей уже прокисать Анечкиной любви излились на Электроника могучим потоком такой силы, что уже через три месяца они расписались.
И несмотря на то, что жизнь с Электроником оказалось не совсем такой безоблачной, как виделось Ане (пил; долго не мог устроиться после института и от этого пил ещё пуще; обладал непростительно скоростным стилем секса; нажравшись, колошматил её лёгкими, словно картонными кулачками; изменял с такой же толстухой) пламя Аниной любви разгоралось всё ярче и ярче, рождая в её чертах тот самый отсвет…

udaff.com