В детстве я была на редкость некрасивой девочкой.
Тут я себе, конечно, польстила из-за чистого врождённого эгоизма. Я была пиздецки страшной девочкой.
Очень страшной.
Неудачные экперименты с цветом волос привели к частичному облысению и шелушению лысины, сисек у меня тогда не было вообще никаких, а ноги всю жизнь были кривыми. Только в детстве ещё и тощими.
Меня жалели, и никто не хотел меня ебать. А мне было уже почти шестнадцать лет. И девственность моя меня угнетала. Сильно угнетала. Интереса к сексу у меня не было ни малейшего, ебацца мне совершенно не хотелось, мне нужно было только одно: вот этот самый огненный, блять, прорыв. Желательно, чтоб ещё и при свидетелях-подругах. А то они бы не поверили. Я разве ещё не сказала, что в детстве страдала водянкой мозга и ко мне применялась лоботомия? Нет? Тогда говорю: страдала и применялась. Теперь, когда все вопросы отпали – перейду к рассказу.

Мне было шестнадцать. И это единственное, что у меня было. Всего остального не было. Не было мозга, не было красоты и обаяния, не было сисек, не было даже волос. А ещё я не употребляла алкоголь. Поэтому из компании шпаны, сосредоточенно пьющей самогон на природе, меня очень быстро выпиздили. Настолько быстро, что меня никто и увидеть не успел. Возможно, оно и к лучшему. Юношеские угри и фиолетовые тени на моих веках только оттеняли моё несуществующее обаяние, и не способствовали сохранению психического здоровья окружающих.
Мне было шестнадцать. И у меня был дед-инвалид. А у деда были шесть соток в ахуительных ебенях, выданные деду государством за патриотизм и веру в социалистические идеалы.
Мне было шестнадцать. И я по три месяца в году проводила у деда на даче, окучивая картошку, собирая облепиху, и заливая норы медведок раствором стирального порошка. Друзей на даче у меня почти не было. Не считая хромой девочки Кати, которая страдала повышенной волосатостью в районе линии бикини, из-за чего тоже не пользовалась спросом у дачного бомонда в телогрейках, и подружки Маринки. Маринка, в отличии от меня, была красавицей брюнеткой, с длинными ногами, огромными глазами, восхитительными формами, и конечно же не девственницей. И это не я с ней дружила, а она – со мной. И исключительно в целях подчёркивания своей красоты моей лысиной.
Моё присутствие Маринке требовалось не чаще одного раза в неделю, и поэтому моим основным досугом оставались охота на медведок и выслушивание Катиных жалоб на повышенную волосатость.
В разгар очередного сезона охоты на огородного вредителя, скрипнула калитка, и в моих владениях появилась Маринка.
На Маринке были небесно-голубая футболка, кожаная юбка, и яхонтовые бусы.
А на мне - дедушкины семейные трусы, адаптированные для охоты на медведок, дедушкины же штиблеты, один из которых был адаптирован под дедушкин протез ноги, и заправленная в трусы бабушкина бордовая кофта с пуговицами-помпонами.
В руке у меня была лейка с умертвляющим аццким раствором.
- Привет. – Сказала Маринка, и оглядела мой вечерний туалет.
- Здравствуй, Марина. – Поздоровался с Маринкой мой дедушка, выходя из туалета. – Какой хороший вечер.
- Неплохой.- Согласилась Маринка. – Юрий Николаевич, а можно Лиде со мной погулять сегодня вечером?
- Отчего ж нельзя? – Вопросом на вопрос ответил дедушка. – Пусть идёт. Главное, чтобы не курила. А то костылём отпизжу. Я старый солдат, и не знаю слов любви.
Курить я тогда только начинала, причём, через силу. Организм упорно сопротивлялся и блевал, но я была настойчива. Последняя спизженная у деда папиросина «Дымок» была мною выкурена позавчера без особо серьёзных последствий. Разве что голова закружилась, и я смачно наебнулась на шоссе, и оцарапала нос.
- Что вы, Юрий Николаич? – Возмутилась Маринка, почти искренне, - Да разве ж мы изверги какие?
- Мы? – тут же метнул взгляд на костыль дед-ветеран. – Кто это – мы?
- Мы – это я, Лида, и двое очень приличных молодых людей с соседних дач.
- Это с каких дач? – Прищурился дед, и стал подбираться к костылю. – Уж не с люберецких ли?
Ребят с люберецких дач в нашем посёлке не любили. Вернее, не любили их в основном деды-ветераны. Те из них, чьи дети имели неосторожность ощастливить их внучками, а не внуками-богатырями. Наши с Маринкой деды были как раз из этого мрачного готического сообщества. Зато этих самых люберецких мальчиков очень любили мы с Маринкой. Маринка даже взаимно. А я обычно из кустов, на расстоянии. Особенно я любила мальчика Дениса, который меня, в свою очередь, активно ненавидел. Чуть меньше чем Дениса, я любила мальчика Гришу. Потому что он был весёлый, и никогда не давал мне подсрачников, со словами: «Пшла нахуй отсюда, уёбище». Отсюда я сделала вывод, что Грише я нравлюсь.
- Какие люберецкие?! – Ещё более искренне возмутилась Маринка. – Наши мальчики, московские. С «Таксистов».
«Таксисты» - дачный посёлок, состоящих из участков, выданных государством работникам шестого таксопарка был щедр на мальчиков-задротов навроде меня, но готическому сообществу дедов-ветеранов он не казался опасной территорией. Мой дед расслабился, и отвёл глаза от карающего костыля.
- С «таксистов» говоришь? Тогда пусть идёт. Только чтоб ровно в двенадцать была дома. Марина, с тебя лично спрошу, учти.
Беглый взгляд на дедов костыль заставил Маринку слегка вздрогнуть, но она всё равно уверенно пообещала:
- Даю честное комсомольское слово, Юрий Николаич! Дома будет к двенадцати, как Золушка.
- Пиздаболка, - шепнула я Маринке, когда мы с ней поднимались в мою комнату на втором этаже, - ты никогда не была комсомолкой.
- Ну и что? – Отмахнулась подруга. – Зато дед твой расслабился.
- А куда мы идём, кстати? – поинтересовалась я, ожесточённо размазывая жидкие фиолетовые тени под бровями.
- К Гришке и Максу.
- К Гришке?! – Моё сердце заколотилось, и я добавила теней ещё и под глаза.
- Да. Гришка, кстати, про тебя спрашивал.
Меня переполнили возбуждение и радость, поэтому я дополнительно размазала тени по щекам. Прыщи стали блестеть гораздо гламурнее чем раньше.
- А что говорил? – Теперь помада. Сиреневая помада с запахом гуталина. Купленная в привокзальном ларьке за тридцать рублей.
- Ну… - Маринка сидела на моей кровати, накручивая на палец прядь роскошных волос, - Спрашивал, придёшь ли ты…
- Приду, приду, Гриша… - Как мантру шептала я под нос, старательно маскируя свои проплешины клочками оставшихся волос. – Уже иду, Гришаня…
Мамина кофта с цветами, и джинсы с подпалиной на жопе, в форме подошвы утюга довершили мой сказочный образ.
- Идём же скорее! – Потянула я Маринку за руку, - Идём!
И мы пошли.
Темнело.
Возле сторожки сидела коалиция готических дедов, которая плюнула нам с Маринкой в спины, но попала почему-то только в меня.
Молча мы прошли мимо них, не здороваясь, вышли на шоссе, и зашагали в сторону люберецких дач. Я сильно волновалась:
- Марин, как я выгляжу?
- Хорошо. Очень великолепно. – Отвечала, не оборачиваясь, Маринка. – Гришка с ума сойдёт.
Вот в этом я даже не сомневалась.
Тем временем стемнело ещё больше. Поэтому я шла и радовалась ещё сильнее.
Макса и Гришку