В кабинет директора школы вежливо постучали.

— Открыто, — буркнул Никольский, пряча фляжку с коньяком в верхний ящик стола.

Вошедший был высок, седовлас и носил очки в позолоченной оправе. Солидности в облик добавляли фетровая шляпа и плащ до пят.

— Здравствуйте, — проговорил он, быстро обежав глазами просторный кабинет и остановившись на его хозяине, — я из гороно.

Директор поспешил выйти из-за стола и подать гостю ладонь для рукопожатия.

— Так это вы Жмуркин? Хорошо, что вы приехали, а то я с утра опять в область звонил…

Пришелец снял шляпу:

— Я так понял, у вас какие-то проблемы с одним из учеников?

— Да, да, с тем мальчиком, которого вы прислали два дня назад!

Жмуркин вопросительно приподнял брови.

— Какого мальчика? Мы никого к вам не присылали…

— Но как же… Мексиканец, который беженец, или чёрт его разберёт, да вы же сами за него просили! Мне передавали от вас телефонограмму.

Жмуркин покачал головой:

— Тут какая-то ошибка. Был один мексиканец, которого мы собирались к вам распределить, но его буквально в тот же день выслали обратно в Южную Америку — там вроде кто-то из родственников тяжело заболел…

— Как же тут может быть ошибка!.. — протестующе взмахнул руками Никольский. — Документы ведь вы на него прислали! Хуан Игель Самаранч, у меня всё записано.

Он в волнении подскочил к холодильнику, плеснул в стакан воды из графина и, не предлагая гостю, выпил.

Жмуркин вежливо подождал, пока собеседник утолит жажду, после чего нерешительно поинтересовался:

— Документы правда прибыли? Я ведь вроде распоряжался, чтобы их не отправляли…

— Да, да! — Никольский порылся в картотеке, выудил оттуда файл с бумагами и зачитал:

— Хуан Игель Самаранч, пол мужской, 13 лет, родился в Мехико… так, тут дальше по-мексикански, видимо… Но общий смысл таков: принять и оформить.

— Ну, вообще-то секретарь мог чего-то и напутать. Знаете, вся эта бумажная волокита… — Жмуркин перевёл взгляд с Никольского на заваленный папками директорский стол и закончил. — Люди утомляются, и тогда случаются ошибки…

— Согласен, — тряхнул подбородками директор и неожиданно для себя самого предложил:

— Вы коньячку не желаете?

— Спасибо, я не пью на рабочем месте, — сухо отозвался Жмуркин, переведя взгляд на плакат, прикнопленный над директорским столом. Плакат изображал узкоглазого кудрявого негра красного цвета, одетого в украинскую вышитую крестиком рубашку, шаровары и валенки. Картинку органически обрамляли слова: «Первая интернациональная школа имени Чарльза Дарвина — семья всех народов мира!»

Осознав, что совершил оплошность, директор поспешно спохватился:

— Да я тоже в рабочее время… ни-ни... просто за встречу хотел предложить… ну… — он проследил за взглядом гостя и добавил: — А это наш плакат. Ученики младших классов на день учителя сочинили. Они у меня все молодцы, стараются. Ну, кроме этого, новенького.

Он облизал губы и озабоченно примолк.

— А он что, не успевает? — не переставая рассматривать плакат, Жмуркин покосился на директора одним глазом.

— Да он странный какой-то… Ни с кем не общается, молчит. Вечно что-то себе не уме… — директор покрутил руками, словно вылавливая в воздухе нужное слово. — В общем, как не от мира сего.

— Сейчас большинство подростков такие, — улыбнулся красному негру Жмуркин, незаметным жестом поправляя сползшие на миллиметр очки. — Хотя, конечно, встречаются подчас и трудные. — Он потер подбородок. — Что ж, пойдёмте смотреть вашего героя.

— Да, конечно. Мальчик сейчас как раз на уроках.

Директорский стол разорвался телефонным звоном. Никольский уже на ходу выхватил из мешанины папок серую телефонную трубку и коротко крякнул:

— Ну… Сейчас. Буду через 15 минут.

Они вышли, сверкнув табличкой «А.К. Никольский, директор».

В коридоре было тихо и сумрачно. Стену украшали плакаты, призывающие к борьбе за мир и интернациональную дружбу; возле каждой двери светились аккуратные табло с надписями на 10 языках, включая турецкий и латынь:



ТИХО! ИДУТ ЗАНЯТИЯ!



— А здесь, я вижу, ничего не меняется, — одобрительно обронил Жмуркин. — Великий Дарвин был бы доволен… Я десять лет занимаюсь школами, много чего видел — даже в Антарктиде посчастливилось побывать на открытии детприёмника — но такого порядка, как у вас, пока нигде не видел.

— Спасибо… — расцвел Никольский, — стараемся поддерживать статус… Всё-таки мы олицетворяем дружбу народов в стране, которая от этих самых народов долго пряталась за железным занавесом… «Айрон кёртн», как они это называют между собой… Интересно, на каком это…

Он затормозил возле одной из дверей и оглянулся на отставшего Жмуркина, шагавшего с невозмутимостью чугунного утюга.

— А ведь это английский, друг мой, — немного фамильярно буркнул Жмуркин. — Как же вы такого и не знаете.

— Так а что… Вы же сами директиву дали — переводить внутришкольное общение на эсперанто, вот я и учил его три года в Вене, пока дидактический двухтомник писал. Ну, директива-то директивой, а они всё равно на своём лопочут… Или на русском.

Гость хмыкнул.

— Значит ли это, что сложнейший по своей семантической структуре русский им приятней эсперанто — понимаете, языка, который в состоянии освоить даже обезьяна?

Никольский пожал плечами:

— А что тут рассуждать. Детей-то не обманешь, им живой язык нужен. А в эсперанто, если уж на то пошло, жизни не больше, чем в любом из языков программирования. Там ведь даже ругательства не предусмотрены. А детям — ну, им свободы хочется…

— И русский язык им всю эту свободу с радостью предоставляет, — вздохнул Жмуркин. — Я давно над этим задумывался, но от вас услышать, знаете, не ожидал… Надо будет как-нибудь обсудить это.

Директор раскрыл было рот, чтобы квакнуть что-то приличествующее случаю, но его опередила мобилка, запевшая в наплечном кармане гостя. Сделав двумя пальцами жест, по-видимому, означающий «две минуты», Жмуркин отошел к окну и равномерно забубнил в трубку.

Директор задумчиво стёр пальцем несуществующую пыль с дверного табло. На нём тут же загорелась надпись:



ИДЁТ УРОК РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ


ДО ПЕРЕМЕНЫ 10 МИНУТ


ПРОСЬБА НЕ МЕШАТЬ УЧЕБНОМУ ПРОЦЕССУ



Так и не уразумев, похвалило его начальство или отругало, Никольский приоткрыл дверь и заглянул одним глазом в класс.

Внутри процветала анархия настолько вопиющая, что директор раскрыл рот и едва не уронил папку. Перехватив её поудобней, он испуганно оглянулся на Жмуркина, — не смотрит ли тот. Но гость вместе с мобилкой ушагал метров на десять в обратную сторону, перейдя в разговоре на глухой рокот и после каждой фразы делая ладонью строгие рубящие движения.

Утерев выступивший пот, Никольский вновь прильнул к щели. На этот раз он сразу определил причину бардака: учителя, как всегда, не было на привычном месте. Он вообще отсутствовал в классе. За учительской кафедрой стоял негр, испещренный сделанными мелом татуировками, и запинаясь, бросал в класс разжеванную по складам «Лолиту» Набокова.

— Некий зловещий штиль дозволял сердцу