Летит тополиный пух.
«Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой! То мне страшно, то мне грустно, то теряю свой покой...»

***
Всех давно знаю, ко многому привык. Я тут - свой. В основном, благодаря Рашиду. Это он вызволил меня из бакалейного отдела, из подсобки, где я всю зиму каждый четверг фасовал крупы и конфеты.
Полукруглым совком черпать из ракорячившегося рядом мешка крупу и, следя за стрелкой весов, отмерять килограмм в бумажный пакет, затем сворачивать его края, загибая бумажные «уши» - занятие то ещё... Чуть веселее было с конфетами - после фасовки всегда оставалась горсть-другая, но и это в конце концов надоедало, а конфет уже не хотелось. Иногда в подсобку заходили грузчики – здоровенный Ромка и тихий, улыбчивый Слава. Если на фасовке была дефицитная гречка, они прятали пару пакетов под халат и совершали несколько ходок в подвал. В награду за молчание приносили мне спизженные из рыбного отдела консервы, шпроты или сайру. Но по числу пакетов можно было зашухериться перед Валентиной, да и дверь заведующей часто открыта.
Из жестяной консервной крышки, свернув её с одного конца полутрубочкой, я сделал подобие желобка, узкого в одной части, и широкого в другой. Мешок протыкался еще на складе. Гречка высыпалась по желобку в подставленную тару. Дыра была такая маленькая, что когда желобок вынимался, её практически невозможно было заметить.

«Далеко пойдешь...», - на перекуре похвалил моё изобретение Ромка. «Главное, чтоб не остановили слишком рано».
Я мужественно усмехнулся.
Слава, отложив газету, протянул руку к пустому молочному контейнеру – здоровенной клетке на колёсиках. Приоткрыл решётчатую дверцу. И хлопнул её о контейнер. Клацнул железной задвижкой.
Получилось похоже.
«От трёх до пяти», - подмигнул мне Слава и снова уткнулся в газету.

Оба грузчика – люди незаурядные. Ромка занимается культуризмом. Ему лет двадцать пять. Высокий, широкоплечий, со здоровенными руками. За раз он относит в камеру-холодильник по три коробки масла. Пятидесятикилограмовые мешки с сахаром хватает одной рукой и выбрасывет из подвала на лестницу. Там уже мы тащим их в подсобку. Густые усы и волнистая шевелюра делают его похожим на драгуна. Любимец женского персонала магазина, Ромка не курит и не пьет, впрочим, как и Слава. Хотя отдых они называют «перекуром», по солдатской привычке, объяснил Ромка.
Слава – любитель книг. Он старше Ромки лет на десять. Невысокий, жилистый. На одной лишь сдаче макулатуры – а её в магазине немерено, Слава собрал кучу подписных изданий. Выкупил почти всю серию «Всемирной литературы». Его хорошо знают в «Букинисте» на Сретенке. С ним мы часто спорим по поводу . Я поклонник Маяковского, раннего. Славик – ценитель Северянинова. Как-то раз, насмехаясь над ананасами в шампанском, я довёл Славу до того, что он бросил на пол лоток с глазированными сырками и полез в драку. Хорошо, Ромка расстащил нас и держал, пока мы не успокоились. Теперь избегаем острых тем, переключились на прозу и оба с удовольствием цитируем Гашека.
Почему-то раньше я думал, что грузчик – это вечно пьяный человеческий обмылок... Вообще, знакомство с миром торговли на многое заставляет смотреть иначе.

В магазине есть еще один подсобник. Витя-Зверь. Он работает только в мясном. Огромный пузатый мужик с вечно заспанными, заплывшими глазами. Вся его задача – принять фуру с мясом, закинуть в подвал и по мере надобности .доставить в разделочную. Кличку он получил за три своих главных качества. По словам Лауреата, у Вити «волчий аппетит», «медвежий сон» и «звериная ненависть к работе».
У Вити есть одна уникальная способность – животом он может вышибать запертую дверь. Что иногда он и проделывает, на спор. Выбирает кого-нибудь из заходящих к Рашиду клиентов и предлагает пари на бутылку.
Витя не очень любит людей. Пожалуй, единственный из клиентов Рашида, кого он не задирает и не трогает, это слепой Сан Саныч. Сан Саныч живёт в том же доме, где наш магазин, прямо над нами. Старый, но держится бодряком. Раза два-три в неделю заходит за пригоршней азу или парой котлет. Денег с него никто не берёт, хоть он всегда и протягивает свой кошелёк. Рашид в такие минуты хмурится и сует ему в кошелёк какую-нибудь деньгу.
На майские Сан Саныч напился и сильно ругался матом. Пиджак его больше походил на кольчугу или чешую от висевших на нём медалей. Когда Сан Саныч материл Сталина, медали печально позвякивали.
Витя всегда предлагает ему выпить, но пьяным Сан Саныча я видел лишь раз, перед Днём Победы.

Со мной Витя не общается. Я для него «сопляк». Да и мне на него насрать.

Другое дело – мясник Рашид.
Личность на весь район известная и уважаемая. Плотный, коренастый татарин. Степенный и рассудительный, как и любой человек, работающий с мясом.
Рабочий день Рашид начинает со стакана водки. В его шкафчике всегда хранится пара «Столичной», экспортной, «с винтом». И чистый гранёный стакан, который он тщательно споласкивает после каждого употребления.
Витя-Зверь пьёт обычно «андроповку» или «Русскую». На тех пробки обычные, «бескозырки». Когда отгибаешь ушко, надрывается небольшая полоска, тянешь её и пробка снимается. Если в пробку напихать хлебный мякиш и немного погнуть, краями внутрь, а надорванную полоску с ушком выпрямить вверх, получается туловище и голова верблюда. Остаётся воткнуть в мякиш четыре спички – и ноги готовы.
Русское оригами.
Когда я сделал первого верблюда, Витя-Зверь лишь хмыкнул. А вот Рашиду игрушка понравилась. Мясник поставил её на шкаф и сказал Витьку все пробки отдавать мне.
«Караван хочу», - улыбаясь во всё широкое лицо, подмигнул Рашид. «Ты, смотрю, парень с выдумкой. Иди к нам, чего ты в бакалее трешься...»
Рашид переговорил с заведующей Валентиной. Та, хоть и нехотя – пропал дармовой фасовщик – согласилась.
Уважаемый человек всё-таки просил.

Теперь моя жизнь наладилась.
Рашид учит меня искусству мясницкого дела.
«Смотри», - говорит он, срезая с бледно-желтой свиной туши расплывшееся пятно штампа. Выбрасывает кожу не в мусорный лоток, а в небольшой пакет у шкафчика. «Это второй сорт. Но в советской торговле всё должно быть только первого сорта. И людям нравится, и нам деньга лучше идёт».
Рашид укладывает тушу на плаху, берётся за топор и поводит плечами. Витя-Зверь лениво поднимается со стула, подходит к туше и придерживает её. Рашид взмахивает топором. При каждом ударе он громко «кхекает». Я заворожено наблюдаю. Топор входит глубоко в мясо, рубит кость и тут же взмывает вверх, чтобы снова обрушиться. В руках Рашида он кажется невесомым.
Минута-другая – и туша разделена на крупные куски. Они валяются на кафельном полу. Каждый из них Рашид придирчиво разглядывает. Укладывает на плаху выбранный. Взмах – «кхэк!» - и кусок располовинен. «Кхэк!» «Кхэк»!

Второй мясник, молчаливый Хафиз, водит тонким бруском по обвалочному ножу. Хафиз вечно хмурый, вечно заросший щетиной и совсем непьющий. По пятницам он не обедает с нами. Ходит в мечеть, что неподалёку, у «Олимпийского». Витя-Зверь и Рашид постоянно подсмеиваются над ним, но