в допотопные кафтаны и шаровары.
- Гвидон Салтанович, может его эта… тово… в печь? – буднично спросил детина, докусав ногти.
- Не надо. А впрочем, давай, только печь не топи, проедемся кой-куда, - холеный, названный Гвидоном Салтановичем, поднялся, превратился в осу и исчез в решетке вентиляции.
- Ай-ай, - закачал головой старик, - такой молодой, тебе бы дев ласкать, изюм кушать… После печи да после Гвидона Салтановича, долгих лет ему и сладких дней без счету, ты изюм даже жевать не сможешь, не то что дев ласкать…
- Да я же говорю, - скулил Костик, когда близнецы засовывали его в разинутую пасть свежевыбеленной русской печи, - Ленку я еб, Паровозиху, фамилии ее не помню, но показать могууу…
Заслонка захлопнулась с лязгом выпадающей из орудия снарядной гильзы, Ежик оказался в темноте, плотной и непробиваемой.
- Маруська, вытащи, Христом-богом прошу, - запричитал Костик.
- Раньше надо было думать, властитель хуев, - мрачно отозвалась вошь. – Против Хоттабыча – хуй с ним, потягалась бы, пердун он старый, да и бороду бережет. Емеля – это, блять, орех твердый, щука у него знаешь какая пропатченая! Хотя можно было бы попробовать, старая она уже, даром что хорохорится, может, и вышло бы что. Двое из ларца – вообще тупицы, им бы только кулаками махать. Но князь Гвидон – это тебе не хуй собачий. В мошкару превращаться – это для него так, зевота. Сотрет и вытряхнет. Попал ты, Ежик. Попытка государственного переворота, да. Покушение на должностное лицо при исполнении… Долбоеб ты.
Трясло и колотило в печи нещадно.
- Ну хотя бы… еще обезболивающего…
Маруська не ответила, но в кровь Ежику, как накануне, на допросе, втекла откуда-то холодная волна, омыла изнутри избитое тело, пробежала по издерганным нервам…
Ежик отключился.


Гвидон положил на стол папку с докладом.
- В разработку взяли? – коротко глянув на стенограмму допроса, осведомился Путин. – Сотрудничать согласен?
Гвидон кивнул.
Путин повертел в руках платиновый «паркер», нахмурился.
- А что, блоху… никак не забрать?
Гвидон пожал плечами.
- Выебать ему надо кого-то… Из ребят никто не хочет. А иначе – никак. Мандавошка, Владимир Владимирович, что поделать.
Путин опять нахмурился.
- И как вы решили его задействовать?
- Есть кой-какие идеи, Владимир Владимирович…


В решетку вентиляции влетел комар. Покружился по комнате, сел на табурет и распух, раздулся в размерах – крылья выросли в руки, жало стало породистым носом с горбинкой, тонкие лапки стали крепкими ногами в щегольских сапожках. Поморщившись, Гвидон Салтанович взял со стола бутылку «хенесси», глотнул, не сводя цепкого взгляда с вытянувшегося по стойке «смирно» Ежика.
- Дело есть, Ежов…

Вошь бесилась, кусалась и вопила:
- Долбоебы! Все долбоебы! Ты долбоеб! Они долбоебы! Ты хоть представляешь, на что ты подписался?

Вошь бесилась, кусалась и вопила:
- Долбоебы! Все долбоебы! Ты долбоеб! Они долбоебы! Ты хоть представляешь, на что ты подписался?
- Не ссы, прорвемся, - хмуро ответил Ежик. – выбора нет.
- Да ты охуел! Свиток Конфуция! Из мавзолея Мао! Вся мудрость мира – в трех словах! Да, блядь, Чингиз-хан ебнулся умом, когда прочитал! Европу – чума сожрала, когда Хранителя Свитка разбойники под Парижем зарезали! Поднебесную тогда же на куски раздербанили, тысячелетнюю империю – за двадцать лет!
- Че-то я не слышал такого…
- И хуй когда услышал бы! Короче, говори Гвидону, что я не смогу.
- Ты же слышала. В топку кинут. На колобки для бедных. На шаверму. Вместе с тобой.
- Мудак!
И Ежик услышал вдруг, как Маруська по-бабьи совершенно, с надрывом, разрыдалась.
- Ну ты чего, Марусь… Ну не надо… - у Ежика неожиданно тоже резануло глаза, он сморщился и тихо, солидарно с вошью, заплакал.


А Пекин готовился к Олимпиаде. Милиционеры стояли на каждом шагу, строгие и непробиваемые. Сновали рикши, носились автомобили, щелкали фотоаппаратами бородатые и толстые европейские туристы. На некоторых туристах словно стоял, отпечатанный невидимыми чернилами, знак ГОСТа и серийный номер – этих Ежик привык уже не замечать, они сопровождали Костика от самой Москвы – в аэропорту, в самолете, в гостинице. Иногда в двух-трех метрах от Ежика пролетал то шмель, то овод, немыслимый в загазованном Пекине, но родной и успокаивающий.
Сегодня ночью был назначен Час Икс. Ежик нервничал и молчал. Вошь грызла пах и молчала тоже. За окнами гостиницы и ночью стоял гул огромного человеческого муравейника.
В половине первого Ежик вышел из гостиницы и направился к площади Тяньаньмэнь.


Мавзолей как-то жутко был подсвечен. Часовые у входа казались статуями, а статуи, скульптурные группы справа и слева от ведущей к входу каменной лестницы – гигантскими безмолвными часовыми, стерегущими то ли Мао от внешнего мира, то ли внешний мир от Мао.
Маруська не могла просто выдернуть Свиток из одного места и перенести его в другое, как это она делала с коньяком, банкнотами и омарами. Не могла она и сделать Ежика невидимым, чтобы он мог прошмыгнуть мимо часовых. Вместо этого она сделала другое.
От плотного ковра смога в пекинском небе отделилось облако густого дыма, спустилось на площадь Тяньаньмэнь и окутало Мавзолей Мао густым туманом. Еще дым не успел рассеяться, а часовые, сплющив желтые лица в печеное яблоко, весело хохотали, похлопывая друг друга по спине, и приседали в моменты особо резких приступов смеха. Подтянутый китайский офицер, потеряв фуражку где-то на бесчисленных ступенях Мавзолея, хохотал вместе с часовыми, долбя кулаками по источенному миллионами подошв граниту.
В кислородной маске, осторожный и напуганный, Ежик бочком пробрался мимо часовых, вежливо хихикая тычущим в него пальцами солдатам.
- Давай поживее, - шипела Маруська, - я, блядь, не железная, полчаса тебе на все про все…


- Так что там, говорите, так и написано – лаоваям светит хуй?
Гвидон Салтанович покачал головой утвердительно.
- Интересно, что бы это значило, - пробормотал Путин, собирая со стола бумаги в сафьянную папочку. – А как там наш Ежов, готов к дальнейшим подвигам?
- Да какой там, Владимир Владимирович. Отпустить просит.
- Ну, отпустить-то можно. Медальку там какую, подписку о неразглашении. А что с блохой делать будем?
- Есть одна идея, Владимир Владимирович…


- Леночка, мо-ло-дец! – кричали россияне, размахивая флагами, а тренер радостно вещал в микрофон с логотипом Первого канала:
- Мы и в Лондоне будем ставить рекорды и брать медали высшей пробы!
- Сдался им этот Лондон, - проворчала Маруська.
- Не пизди, - строго одернула Исинбаева и аккуратно, чтобы не дай бог не попалили телекамеры, почесала пах…

udaff.com