и оно. – Юлька цокнула языком. – То-то и оно. Десять лет живём – а он всё никак не свалит, пидорас. Мы с бабой Валей отворот щас делаем. По всем правилам.
- И как? Есть результаты?
- А то! – Ершова тоже затушила сигарету, поискала глазами урну, не нашла, и бросила окурок под лавку. – Я его зельем специальным травлю. От него Толик в запой ушёл на месяц – я его дома всё это время не видала, а щас он в Кишинёв собирается. Мне баба Валя пообещала, что там ему гопники молдавские арматурой по башке дадут. Вот какое хорошее зелье.
- Ну ты и скотина, Ершова. – Возмутилась я. – Это ж грех-то какой: человека со свету сживать!
- Грех – это блядей домой таскать, пока я у мамы в гостях! Грех этих блядей ебать на моей кровати! И самый большой грех – это десять лет торчать у меня перед глазами! – Заорала Юлька, и неожиданно успокоилась: - Баба Валя, правда, чота прихуела в последнее время. Раньше за приём пятихатку брала, а теперь штуку. Да ещё за каждую хуйню деньги дерёт. Твой сахар мне в сто баксов влетел. Это не сахар, а какой-то золотой песок. Про овёс вообще молчу.
Я покраснела, и тоже щелчком отправила свой окурок под лавочку:
- Пойдём, Ершова. Мне ещё заклинания наизусть учить надо. И к ритуалу готовиться.
Юлька, вопреки моим ожиданиям, не заржала, а положила мне руку на плечо, крепко сжала, и многозначительно кивнула.

Дома я перерыла весь шкаф, в поисках нужного девайса для дьявольской мессы с участием меня и сахара, и не нашла.
- Мам! – Крикнула я из комнаты. – У тебя белая простынь есть? Новая и без рисунка чтобы.
- Единственную новую белую простынь… - В комнату вошла мама, - …я берегла для твоей первой брачной ночи. Хотела чтоб всё как у людей.
- У каких людей? – Я запихивала обратно в шкаф постельное бельё. – У ебанутых, которые простыню с утра на забор вывешивают?
- У нас забора нету. – Ответила мама, и я так и не поняла: если б забор был – она б простыню туда повесила что ли?
- А простыня есть?
- А простыня есть.
- Давай её сюда. Давай, и не спрашивай зачем. Я на ней буду строить своё счастье.
- Под девстенницу собралась косить? – С сомнением посмотрела на меня мама. – Я, конечно, не Станиславский, но ничего у тебя не получится.
- Посмотрим. – Я захлопнула дверь шкафа, и протянула руку: - Давай простынь.

На часах было без четверти двенадцать ночи. Если я всё правильно рассчитала, то пяти минут мне хватит для ритуала с сахаром и простынёй, и за десять минут я успею добежать до перекрёстка, на котором ровно в полночь сотворю заклятие и рассыплю овёс.
Я расстелила на полу простыню, скинула халат, и оставшись в одном пупочном пирсинге зачерпнула горсть стобаксового сахара, и начала усердно втирать его в свои сиськи, приговаривая:
- Как сахар этот бел и сладок – так чтоб и тело моё белое было таким же сладким для мужа моего неверного. Чтоб как без сахара человек жить не может – так чтоб и без грудей моих молочных жить не мог мой муж неверный. Как…
Скрипнула дверь, и в приоткрывшейся щели показался голубой глаз младшей сестры Машки. За долю секунды этот глаз оценил обстановку, и вытянулся из щели как перископ.
- Лида, ты ёбнулась? – Дверь распахнулась и на пороге появилась сестра. Вся целиком. – Ты чего это делаешь?
- Без грудей моих молочных жить не сможет мой супруг неверный! – Отчаянно крикнула я, поняв уже, что сбилась с текста, и что ритуал теперь надо проводить заново.
- Почему не сможет? – Удивилась сестра. – Ты-то, вон, как-то живёшь всю жизнь без грудей молочных. Ну и Вовка проживёт. Тем более, что он с тобой уже и не живёт.
- Иди отсюда, дура! – Заорала я на сестру. – Я ритуал сотворяю! Я мужа возвращаю! А ты пришла и всё испортила, бестолочь!
Машка устыдилась, присела на корточки, собрала с простыни сахар и протянула мне:
- Так это… Дверь надо закрывать. Раз ритуал у тебя. Хочешь, я тебе этим сахаром спинку потру, а?
Я завыла.
- Без сахара Вовка жить не может, сука неверная, и без сисек Лидкиных не проживёт, потому что сдохнет от скуки. – Зачастила Машка, размазывая по моей спине сахар. - Ты катись-катись, сахар, по грудям Лидкиным молочным, и прикати нам обратно мразь неверную, и зарплату его большую. Как-то так?
- В общем-то, всё так. – Я шмыгнула носом. – Даже лучше чем в бумажке написано. Про зарплату очень верно всё сказала.
- А дальше что? – Сестра горела желанием помочь, и исправить свой косяк.
- Дальше сахар этот надо собрать, а когда сюда Вовка придёт – как угодно этим сахаром надо его накормить.
- Я могу его за руки держать, а ты тогда в рот ему сахару сыпани. Пусть жрёт. – Выслужилась передо мной Машка.
- Проще компот сварить, и угостить его. – Я озвучила здравую мысль, и сестра со мной согласилась.

На часах было без пяти двенадцать.
Я ойкнула, и начала быстро одеваться, попутно повторяя вполголоса заклятие, которое надо сотворить на перекрёстке через пять минут:
- В поле богатом есть нора засрата, там срамной порог, там живёт хорёк. Поди, дристунья, с той норы на соперницу мою коварную!
- А это ещё что? – Изумилась Машка.
- Это я щас на перекрёстке читать буду. – Пояснила я, застёгивая джинсы. – Я понос на Вовкину тёлку нашлю. Алый и буйный.
- А чо только понос? – Удивилась сестра. – А проказу наслать дорого очень? А язву сибирскую? А СПИД, сифилис и гарденеллёз?
- Сдурела? – Я даже перестала одеваться. – Нахуй мне потом Вовка нужен будет с таким букетом? Это ж вся его зарплата пойдёт на пожизненные таблетки! А понос это незаразно. Будет она дристать неделю, Вовке надоест, и он ко мне обратно придёт. Я-то не дрищу. Да и грех это – проказу насылать. – Спохватилась я в самом конце, высыпала себе в карман овёс, и открыла входную дверь:
- Ну всё. Я пошла.
- Я с тобой! – Засуетилась Машка. – На улице темно уже, а ты одна. Я тебя провожу.
- Бабка мне сказала, что после сотворения заклятия надо молча идти домой, и всю дорогу нельзя ни с кем разговаривать.
- И что? – Сестра уже застегнула куртку. – Я с тобой разговаривать и не собираюсь. Я просто тебя провожу туда и обратно. Идём, идём.
До перекрёстка мы добежали как раз к полуночи.
И откуда в такое время на дороге столько машин? Я ещё понимаю, был бы это центр города, так ведь самая окраина! Дальше только Крыжополь!
На светофоре зажёгся зелёный человечек, и поток машин с четырёх сторон замер на пятнадцать секунд. Я выскочила на середину перекрёстка, хапнула из кармана горсть овса, и воздела руки над головой:
- В поле богатом! Есть нора засрата! Там живёт хорёк! Дрищет под пенёк! Дристани и ты, моя соперница! – Я решительно швырнула куда-то овёс, и тут зелёный человечек сменился красным, и поток машин двинулся мимо меня.
Из каждого окна проезжающей мимо машины на меня смотрели большие глаза водителей. А кто-то даже откровенно ржал.
- Заново! Заново хуячь! – Закричала мне с тротуара Машка. – Ты всё неправильно сказала! Быстрее читай, валить надо!
- Срёт хорёк в своей норе! – Отчаянно завопила я. – Дрищет утром в конуре! Обдрищись и ты, моя соперница!
Машка на той стороне улице схватилась за голову, и начала тихо приседать.
- Почему мешаем дорожному