крышевать.
− Я боец, и мой путь — путь воина, - сказал я.
− Хуйня на постном масле, - сказал он, - ты же сам только что сказал, что ты литератор.
− Понимаешь, - попробовал объяснить я, - еще японцы и китайцы считали, что если человек занят каким-то искусством, неважно каким, то он покоряет один и тот же Путь.
− Так, - кивнул он, не понимая, куда я клоню.
− Ты мог рисовать кисточкой хуйню всякую на рисовой бумаге, мог плавать, мог фехтовать мечом или палкой, мог стихи слагать, это не имело значения, чтобы тs не делал, ты пытался достичь Совершенства, - объяснил я.
− Поэтому литератор, - пояснил я, - ну, тот кто пишет всякую хуйню кисточкой на рисовой бумаге, он тоже Боец.
− Вот хуйня-то, - сказал он.
− Феерическая, - подтвердил я.
− Знаешь, - сказал он, - мне такой трепач тем более нужен. Ну, в Сорренто-то. Будешь нас идейно от полиции отмазывать.
− Не могу, дела, - сказал я.
− Ну, а куда ты едешь? - спросил он.
− На турнир «Кровавый спорт», - сказал я.
− Вы там типа сражаетесь, как в кино этом? - мне попался подкованный попутчик.
− Ага, - сказал я.
− Блядь, но почему ты такой накачанный? - спросил он.
− Да я просто бомбилой при валютке подрабатываю, - объяснил я.
− Блядь, странный ты литератор, - сказал он.
− Это для денег, - сказал я, - а Путь для души.
− Ладно, - сказал он, внезапно на что-то решившись. - Я возвращаюсь завтра по этой же дороге, есть одно дельце в Кишиневе, если что, стой у городского супермаркета у дороги, я подберу.
− Буду в хорошей форме, подожду, - сказал я.
− Блядь, у вас ТАК все серьезно? - спросил он.
Мне не хотелось его пугать.
Так что я даже и не намекнул, КАК у нас все серьезно.

ххх

Мероприятие было замаскировано под праздник весны и земледелия, так что на входе крутились какие-то прошмандовки в национальных костюмах. В волосах у каждой были ленты цвета флага Молдавии. Каждая — прошмандовка, не лента — напоминала одновременно и Чепрагу и Ротару, только помоложе, да поблядовитее. А поблядушка с внешностью Ротару это как проститутка, загримированная под Зыкову.
Национальное оскорбление, подумал я, и разозлился.
Девки встречали приезжих мамалыгой с солью. Я попробовал, сплюнул, и похлопал поблядушку по жопе. Отодвинул охрану и зашел в зал. А уж там никакого антуража не было. Только пара свечей — для духов погибших бойцов, - татами в центре на небольшом возвышении, да зрители вокруг. Зрители в массе своей и были бойцами. Я огляделся. Кивнул парочке знакомых лиц. Ко мне подошел распорядитель.
− Лоринков, Молдавия, - сказал я.
− Ваш бой через пять минут, - сказал он беспристрастно.
Я молча кивнул. Опять эта ебанная китайская страсть к сюрпризам.
− Кто соперник? - спросил я.
− Узнаете на ринге, - сказал он, - разминайтесь.
− Каков порядок боев? - спросил я.
− Мы слышали, вы любите сладкое, - сказал он, и это была правда.
− Так что сильнейшие останутся вам на десерт, - сказал он.
− Если, конечно, вы раньше не попадетесь кому-то, кто любит бифштексы, - сказал он с гадкой восточной улыбочкой.
Херов шутник. Я отвернулся, снял с себя рубашку, - выгляжу я, благодаря подработке, на десять баллов, - и быстро размял суставы. Ударили в гонг. Я вышел.
− Лоринков, Молдавия, - сказал кто-то сверху из судейских.
Я поклонился. Навстречу мне вышел суховатый мужик лет сорока-сорока пяти. Коротко стриженный. По глазам видно, приходилось страдать, да и повидал кое-чего в жизни. Значит, нормальный мужик. Я подавил в себе симпатию, потому что это был соперник.
− Этот год мы объявляем юбилейным, - преподнес сюрприз собравшимся судья.
− По правилам юбилейного года боя проигравший погибает, - напомнил судья правила юбилейного года.
Блядь. Я ТЕМ БОЛЕЕ подавил симпатию. Он, судя по его виду, сделал то же самое. О кей.
− Чак Паланик, США, - сказал рефери.
По залу пробежал шепоток. Блядь. Первый бой с одним из лучших. Вечные фокусы. Ладно, подумал я, с другой стороны, никто не просил тебя залупаться и на каждом углу пиздеть о том, какой ты блядь неебаться великий. Или ниибаться? Я подумаю об этом, если останусь в живых, решил я. С другой стороны, подумал я, как раз Я-то сейчас, - в отличие от него, - в наилучшей своей форме.
В гонг ударили еще раз.
Мы с Палаником бросились каждый к своей машинке. У нас было по пятнадцать минут. Я написал рассказ про хореографа, который спился, обидевшись на Бога. Чак слажал — вот что значит быть звездой, и не держать себя в форме. Накалякал опять что-то про имплантанты, трансвеститов, мордобой, и рак крови, и как его боится главный герой. Это было похоже на домашнее задание курсов писательского мастерства.
− Победитель Лоринков, Молдавия, - сказал судья то, что и так было всем очевидно.
Чак, надо отдать ему должное, не выебывался. Коротко мне поклонился, и лег на татами. Я взял машинку — старая, тяжелая, потому и брал, - и в три-четыре удара разможжил ему башку. Тело уволокли. Я позволил себе выдохнуть в полную силу.
− Фух-хуф, - сказал я.

ххх

Они не были оригинальны, и — как в кино «Кровавый спорт» - старались в первых боях стравить сильнейших с новичками, но непременно, чтобы бойцы были похожи по стилю и манере боя. Сначала какой-то какой-то мерзкий носатый француз — то ли Бедродер, то ли Бедбер, - разнес башку толстому, сыроватому на вид парню из России, написавшему хуйню про офисного работника. Зал покойного справедливо освистал, потому что на «двоечках» бой на выиграешь. Потом пришла очередь французишки: его мастерки уложил блестящим рассказом американец МакКинерни.
− Вуаля, - развел руками носатый, ложась на татами.
Ох уж эти лягушатники. Вечно им хочется повыебываться, даже на плахе. Американец поступил с ним гуманно, просто сломал шею точным ударом тяжеленного ноут-бука, ребром прямо между позвонков. Я поаплодировал. Маккинерни мне кивнул. Сам Маккинерни знал меня. Я понял, что мои шансы серьезны.
Следующим моим соперником был Уэлш.
− Лоринков, Молдавия, Ирвинг Уэлш, США, - сказал судья.
Снова американец, подумал я, заходя на татами. Ебанная империя зла! Маккинерни мне подмигнул. Уэлш написал рассказ про тетку, которая была мужиком, и поэтому трахалась только в задницу, потому что искуственное влагалище было у нее в шрамах. Это был явный плагиат у самого себя. Я ожидал чего-то получше. Мне даже жаль стало, что я потратил на него свой рассказ про маньяков в небольшом городке. Уэлш лег, и я спросил его:
− Почему ты не боролся?
− Чувак, меня заебала наркота и я здорово устал от литературы, - сказал он.
Что же. Сильного соперника надо уважать. Я постарался отправить его на Парнас как можно безболезненнее. Тело уволокли и я вскинул руки. Поймал пристальный взгляд из зала и мне стало неприятно.
На меня в упор глядел Сароян.

ххх

− Ну, что, парень? - спросил он меня, когда