друг у друга в мотне.

− Ай хорошо! - сказал комендант.

Спустил, поправил пенсне, и махнул рукой, проезжайте, мол... Годо подмигнул семье, и пошел вперед, остальные потянулись за ним. За воротами всю семью сразу же побрили наголо — особенно сопротивлялся Индюк, - и переодели в полосатые костюмы.

− А что, уже спать? - сказал Годо.
− Работай, кретин, - сказали ему и дали кирку.

Годо с удивлением и огорчением узнал, что...

… в концентрационном лагере Аушвиц положено работать с 6 утра до 23. 00 вечера, слушать охрану, не звиздеть, кушать умеренно, и, напротив, не положено воровать и отлынивать от работы, предаваться обжорству и другим порокам. Это ужасно огорчило Годо. А Цара, наоборот, обрадовалась.

− Может, Аушвиц пойдет Годо на пользу? - сказала она деду Пугло.
− Тут он поймет, наконец, что такое режим, приучится к труду и расписанию, - сказала она.
− Я надеюсь, что концлагерь сделает из Годо настоящего Мужчину! - сказала она.

После этого семья отправилась на вечернее построение, где их немного покусали овчарки, а потом в каменоломни, рубить камни, и носить их к тачке, потом катить тачку на поверхность, и так много-много раз. К утру следующего дня Годо очень устал и попросился обратно. Охрана посмеялась и увеличила ему выработку. Так что на утреннем построении Годо слегка пошатывался.

− Ай что такой хмурый, - сказала Цара.
− Долбать мой лысый череп, - сказал Годо.
− Причем Буквально, - сказал он грустно.
− Гав-гав, - залаяли по-немецки овчарки.

Годо огляделся, за что немедленно получил штыком в колено. Превозмогая боль цыган стал косить глазом, чтобы осмотреться, и не крутить головой. Двор лагеря был полон колоннами в полосатых костюмах. Годо уже знал, что их колонна состоит из цыган. Соседняя была еврейская, и состояла из грустных кучерявых и наголо выбритых людей с большими носами. А русских колонн в лагере не было, потому что — Годо подслушал у охранников, - русских убивали сразу. И это, в принципе, устраивало Годо, потому что он однажды в России украл на ярмарке самовар, и его били до самой границы с Польшей. Годо не любил русских.

Одна колонна, у забора, была со значками в виде радуги.

− Это кто? - сказал Ай Пацан, очень повзрослевший за последние три дня.
− Я кто? Это ты кто! - сказал мужичок с накрашенными губами и значком радуги.
− Он пидор «я кто? это ты кто», - сказал Годо пацану.
− Извольте, отнюдь! - сказал мужчина с накрашенными губами.
− Я польский аристократ, пидор Геша Жупел фон Геленюрген , - сказал он.
− Ну и долбись в жупел, геша юрген, - беззлобно сказал Годо.
− Я в глобальном смысле спрашивал, - сказал Ай Пацан.
− Глобально это пидогры, - сказал Годо неодобрительно.
− Правильнее говорить геи, - сказала неодобрительно Цара.
− Геи и пидоры, - пошел на компромисс Годо.
− А за что их тут держат? - сказал Индюк.
− За дело, - сказал Годо.

Цыган был гомофобом. Как-то раз он украл на гей-вечеринке чайник, и его гнали до самой границы с Россией...

− А нас за что тут держат? - сказал Ай Пацан.
− Нас по ошибке, - сказал Годо.
− Товарищ Сталин все узнает, и обязательно нас выпу...
− Годо, это НЕМЕЦКИЙ лагерь, - сказала Цара.
− А, точно, немцы все узнают и выпустят нас, - сказал Годо.
− А пидары сгниют, и поделом им, - сказал он.
− А евреи? - сказал Ай Пацан.

Заиграла тоскливая красивая музыка. Это в колонне евреев играл маленький мальчик с пальцами пианиста и лицом проныры. Музыка летела над лагерем. Охранники плакали... Индюк присел.. Кобыла Ибуца смахнула слезу. Крупным планом показали дрожащие пальцы маленького скрипача. Мир замер, сверху над лагерем застыла птица...

− Понимаешь, сынок, - сказал Годо, сдерживая слезы.
− Евреев держат тут потому, что они не такие, как все, - сказал он.
− И нас тут за это же держат, - сказал он.
− Евреи играют на скрипках и лелеют мечты о мировом господстве, - сказал он.
− А цыгане играют на скрипках и хер ложили на мировое господство, - сказал он.
− Ой вей, - закивали люди в еврейской колонне.

Флейта играла. Почему флейта, подумал Годо. Была же скрипка, подумал он. А, неважно, подумал он.

− Нацисты хотят видеть мир черно-белым, - сказал он.
− А мы — Разные, - сказал он.

Лагерь плакал. Охранники тактично отвернулись. Из еврейской колонны вышел мальчишечка. Славный пацан, подумал Годо. Уж я бы его в мирной обстановке обчистил, подумал Годо. Сейчас у пацана красть было нечего, он был голый и ужасно тощий, хоть ребрышки считай.

− Взгляните на мои пальцы! - сказал он.
− Я играл на скрипке, и был лучшим вундеркиндом Европы, - сказал он.
− В лагере они Изуродовали меня, - сказал он.
− Они заставили меня... - сказал он.
− Заставили играть на барабанах! - сказал он.
− Теперь мои руки изуродованы, - сказал он.
− Но мой дух не сломлен, - сказал он.
− Есть хочется, - сказал он.

Заплакал, упал и умер. Заключенные глядели равнодушно. Флейта играла. Индюк Жожо на всякий случай спрятался за спины Семьи. Те прикрывали его надежно. Любят меня, подумал Жожо. Съедим, когда туго будет, подумали они.

− Дамы и господа, - сказал громкоговоритель.
− Только что в Ленинграде упали замертво от голода сто пятьдесят семь детей, - сказал голос.

Собравшиеся зашушукались. Наконец, от колонны вышел представитель и сказал:

− Я, конечно, извиняюсь.
− Но хули нам со сводок с Восточного фронта? - сказал он.
− Мы бы хотели, чтобы свобода пришла с рынком, с Запада, - сказал он.
− Хули нам те ленинградские дети? - сказал он.
− Во-во, - сказал Годо.
− И пидары, тоже по херу, - сказал он.
− Сам ты по херу! - крикнул кто-то из пидаров.
− Мы за Гитлера, - крикнули они.
− А он ведь тоже пидар, так что это МЫ здесь по ошибке! - крикнули они.

Снова заиграла флейта. Охранники отвернулись. Перед строем вышел католический священник.

− Братцы, не ссорьтесь, - сказал он мягко,
− Когда брали голубых, я думал, не меня, когда брали евреев, я думал ладно, когда брали цыга... - сказал он.
− Короче блядь, - сказал кто-то из колонны военнопленных.
− Кто там залупается?! - крикнул охранник.
− А, англичане, им можно, - сказал он.
− … наконец, когда взяли за жопу меня, защитить меня было уже некому, - закончил священник под музыку флейты.
− Братцы, вот такая история, - сказал он.
− А правда что все попы пидары? - спросил Годо.
− Нет, братец, - сказал священник.
− Черножопое ты чмо, - сказал священник.
− А вот насчет цыган я в чем-то согласен, - сказал он задумчиво.
− Цыган, в принципе, можно было бы и поприжать, - сказал он.
− Ну, а я здесь по ошибке, - сказал он.
− Мы тоже здесь по ошибке, - сказали охранники и записали это на пленку с надписью «для Нюрнберга».

Скомандовали идти к ужину, и в столовой каждый заключенный получил двадцать граммов хлеба, и стакан кипятку. Настоящий