на руки – очередной опыт не удался или остался не завершенным. Выспавшиеся за день мыши только того и ждали. Они уже давно научились по ночам выбираться из аквариума, – приставляли небольшую раздвижную лестницу – шатались по квартире, оскверняли углы, а под утро таким же образом забирались обратно. Иван Григорьевич, конечно, об этих прогулках не знал. Так произошло и в ту ночь. ¬¬Единственное, неуклюжий Кутя не смог аккуратно втащить лестницу обратно, – она вывалилась из его рук и упала, опрокинув две бурые колбы с каким-то невкусными препаратами.
Жидкости перемешались, образовав состав обладающий удивительными свойствами. Лужица распространилась по столу и достигла рукава рубахи Ивана Григорьевича. Иван Григорьевич проснулся, удивлённо посмотрел на опрокинутые колбы и лесенку, на спящих притворным сном мышей и ничего не понял. Когда утром он решил застирать рубаху, то обратил внимание на некоторую странность. Рукав стал словно бы легче, невесомее, и как будто бы даже стремится взлететь к потолку. Рассмотрев рукав под микроскопом, Иван Григорьевич чуть было не поседел от счастья. Под химическим воздействием в ткани произошли странные превращения: она невероятным образом изменила свою структуру и приобрели изумительную лёгкость и прочность. Иван Григорьевич решил единолично эксплуатировать эти свойства в целях личного блаженства. Состав он назвал «И-16». Вскоре от старости или ещё от чего умерли в своём аквариуме Кутя и Игорь, ничего более интересного в своей жизни не совершив.
Ошеломительные возможности, открывшиеся благодаря случайной находке Ивана Григорьевича, наконец-то сделали возможным вплотную ухватиться за его давнюю, детскую мечту. А мечтал он о настоящих, летучих крыльях.
Иван Григорьевич разработал и собрал несколько опытных моделей, используя в качестве основного материала капрон пропитанный «И-16», а в качестве каркаса тонкие титановые трубки. Год был потрачен на подбор оптимального размера и подходящей формы. По виду они напоминали крылья уссурийского махаона.
Ещё два мучительных года Иван Григорьевич провёл испытывая и совершенствуя конструкцию. Приходилось ездить в неблизкое Подмосковье, ночевать в палатках, оврагах, землянках и каждую ночь прыгать с водокачек, заброшенных военных антенн, или красно-белых усилителей радиосигналов. Ещё год тренировок в горном Крыму и Иван Григорьевич стал чувствовать себя в воздухе достаточно твёрдо.
Изобретение своё Иван Григорьевич никому не показал – решил некоторое время пользоваться сам. Какое-то время он люто постился, чтобы максимально сократить телесный груз для полётов. Это ему удалось, и теперь он без особого труда поддерживал в теле четырёхпудовый вес при росте почти сто девяносто четыре сантиметра.
Ночью Иван Григорьевич летал в обтягивающем черном трико и водолазке, а для дневных полётов изобрёл себе два лёгких костюма – один для яркой погоды, другой когда хмуро; в дождь Иван Григорьевич не летал – от воды было тяжело, да и страшно – в любую секунду молнией порвать может.
Взлетал он, обычно стоя в поле за домом, растопырив крылья и напыжившись против ветра, благо места вокруг Рыбинского моря ветреные. Зрелище, конечно, было устрашающее. Его несколько раз тайком наблюдал пастух Гриша Мацацуев, большой мастер пригубить. Так как Гриша видел вознесение гигантского нетопыря всегда будучи «под газом», рассказывать об этом он никому не решался и быстро седел курчавым волосом от этой неразрешимой загадки.

Иван Григорьевич на шаг отошел от зеркала и потрогал его тяжелую дубовую раму. Дом ему достался случайно. Увидев объявление в бесплатной газете, Иван Григорьевич позвонил и сразу, не торгуясь, купил участок с домом, неподалёку от Рыбинского водохранилища, которое местное население называет морем. Деревня, как и многие в этой местности была пустая, вымирающая. Называлась она Прозорово.
Почти все безделушки из дома хозяйка-старушка вывезла, но оставила почему-то на столе фотографию в рамке: «Писатель Солженицын обдумывает новый срок». Иван Григорьевич внимательно осмотрел рамку, щёлкнул бородатого мыслителя по лбу и отнёс его обдумывать новый срок в кладовкк. «А пусть больше не порочит окружающий мир!» – нравоучительно подумал Иван Григорьевич.
Практически всю старую мебель Иван Григорьевич порубил в сарае на дрова, и поставил свою – совсем немногочисленную для своих скромных нужд – верстак, два шкафа с инструментами и телевизор. Рулоны с капроном и ёмкости с «И-16» он хранил в кладовке под кроватью.

Однажды, маскируясь среди облаков, похожих на бараньи рёбра, он зорко увидел, как волосатая старушка, шедшая верх по дороге в церковь, уронила платок. Осмотревшись, Иван Григорьевич спикировал, вцепился в платок и, подняв пыль, ушел в сторону. Проворным крюком облетев дорогу, он обогнал старушку и положил платок на бабусином маршруте, но старушка прошла, платка своего не заметив.
От огорчения Иван Григорьевич на мгновенье замер, потом торопливо замахал крыльями и, удаляясь от деревни, запел шершавым голосом: «А дым отечества мне сладок и приятен!»
В этот вечер он от досады бесчеловечно наелся чеснока и потом невыносимо страдал – просыпался ночью от плотного запаха, нависшего в кладовке, кашлял и задыхался. Не дождавшись рассвета, он вскочил, тщательно натёрся болиголовом, представил себя невидимым, надел крылья и бесшумно полетел над низкой землёй…
Он парил над скучным утренним морем, грыз яблоко и тяжело задумывался над мрачными судьбами деревенских людей. Иван Григорьевич был скромным мужчиной и поэтому ему хотелось творить добро, но незаметно и инкогнито. Но как? Сделаться ночным грузчиком? Вечерним почтальоном? Глупо как-то и не масштабно.
Ничего не придумав, он выкинул недоеденное яблоко в воду и рыбы с удивлением рассматривали тяжелый, качающийся плод; некоторые, особо смелые, – подплывали и пробовали его на вкус.

2-го июля под гнётом цирроза пал сосед Николай Гаврилович. Николай был спокойным мужиком и большой докуки от него Иван Григорьевич не терпел.
А вот соседом справа был Миша Стёжкин. Человек он был тоже пьющий, но живучий, с блудливым чубом на небольшом лбу. Раз в месяц, примерно, привозил он себе на дом подругу Веру из райцентра, и они до утра стучали каблуками и пели песни похожие одна на другую.
«И как им не скучно ерунду голосить?» – думал тревожный Иван Григорьевич, вертясь и почёсываясь под желтым одеялом. Обычно после Мишиных посиделок он не высыпался, утром долго смотрел телевизор, тихонько что-то шептал, а вечером полётов не устраивал, сидел и пил чай – чашку за чашкой. Но на следующий день, выспавшийся и окрепший, как огурец на грядке, Иван Григорьевич чтобы поскорее угнать время, весь день бестолково суетился на огороде, часто заходил в кладовую, где на стене топырились готовые взмыть крылья. Иван Григорьевич трогал их и никак не мог дождаться сумерек, чтобы встать в поле, почуять нужный ветер и медленно, торжественно подняться в остывающий воздух.
По выходным дням Иван Григорьевич любил посещать недостроенное