— Вот и они! Познакомьтесь, это наш школьный поэт Андрей Песдаков.

Мы переглянулись и сказали:

— Йобынаврот…

И отвернулись, потому что с вафлерами пацанам ваще общаца западло, не то что за руку здороваца.

А поэт сказал Люсе брезгливо:

— Это чо бля, исполнители, что ли?

— Да.

Он сказал, ломая руки:

— Неужели ничего не было покрупней? У них же бёдра худые, как у кузнечиков. Публика не поймёт такого оборота. Мы не соберём кассу! Блядь!

В довершение он ткнул карандашом куда-то мне в яйца и сплюнул, как бы говоря, что яйца ему тоже пришлись не по нраву. Мрачная с бодуна Люся взяла его сопливой ладонью в районе ширинки и сказала:

— Ну что ты пиздишь, Андрюша. У них как раз то, что требуется! — Она сжала руку в кулак, и этот Песдаков скорчился. — Побольше, чем у тебя, кстати!

Я застеснялся этих её слов, потому что понял, что она знает, что я неделю назад передергивал затвор, глядя как она синяя какает в мужской параше. Это наверно Мишка, сука, распиздел…

Я размахнулся и уебал Мишке по зубам, но он куда-то отошел, а вместо него пришел наш учитель пения Борис Сергеевич, и стоял рядом, слушая. И моя пиздюлина разъебала ему очки и опрокинула на спину, так что порвался фрак.

Я даже рот раскрыл. Но Борис Сергеевич был уже привыкший. Он полежал немного, оклемываясь, а потом стряхнул осколки очков с морды, встал на четыре точки и бодренько подполз к роялю:

— Нуте-с, начинаем! Где стихи? Йбт…

Он утвердился на стуле, сплюнул кровью и облизал лопнувшие в трех местах губы.

Андрюшка-вафлер вынул из кармана мятый кусок использованной тувалетной бумаги и сказал:

— Вот. Меня в сортире осенило после «кислой», и я быстро записал на подручных матерьялах. Размер и припев спизжен у Маршака, из сказки о сорокасантиметровом хуе: «Где это видано, где это слыхано...»

Борис Сергеевич подслеповато моргнул порезанным осколками ебалом:

— Читай вслух, блядь! Один хуй я без очков не вижу нихуа…

Он снова харкнул кровью. Видимо, я ему крепко в жало засадил. Ну йобт, хули под руку было лезть…

Морщась от запаха говна, исходившего от бумаги, наш вафлер стал читать:



Папа у Васи силен в наебалове:

Блядь приведёт и при Васе ебёт.

Где это видано, где это слыхано, —

Папа ебётся, а Вася сасёт?!



Мы с Мишкой так и прыснули. Конечно, у некоторых ребят родители мудаки: приводят домой блядей или йобарей и ебутся с ними бесстыдно, а детям не дают, и из них потом вырастают сексуальные маньяки. Дело известное. Ай да Андрюшка, здорово ебанул их по сусалам!

А Андрюшка читает дальше, так тихо и серьезно:



Белым размечена лента шоссейная,

Маня и Таня снимаются тут.

Где это видано, где это слыхано, —

Вместо уроков за деньги сосут?!



Опять здорово. У нас многие девки после уроков на теплотрассе пиздой торгуют, это факт. Говорят, к ним иногда даже директор захаживает, но только за услуги никада не платит, а на уроках потом воротит ебало, типо он их не знает и сосать давал не им, а Филиппу Киркорову… Вопщем, нам очень понравилось! Этот Андрюшка просто настоящий молодец, вроде Пушкина или Сорокина, даром что пидарас!

Люся нам пояснила, что мы каждый куплет должны как-нибудь проиллюстрировать для пущего смеха. И типо должны громко изобразить сосание, кабутто мы Вася и его папа или Маня-Таня со своим клиентом. Мы кивнули: хули непонятного…

Борис Сергеевич покрутил в руках разбитые очки и одобрительно покачал плешивой башкой:

— Ничего, бля, вопщем-то неплохо! А музыка будет самая простая, вот что-нибудь в этом роде. — И он взял Андрюшкины стихи и, тихонько наигрывая, пропел их все подряд. Только пел он очень противно и под какую-то странную музыку. У меня зародилось нехорошее предчувствие, и я сказал:

— Это на Маршака вроде не похоже.

— Да, - признался Борис Сергеевич, — мне показалось, что «Щелкунчик» Бориса Моисеева по душевному настрою импонирует этим стихам больше, чем Маршак.

— Ну-у, — полез в залупу Мишка, — неужели никакой другой музыки нету? От этой у меня жопа просто разрывается почему-то.

Я его горячо поддержал, потому что от этих звуков у меня тоже анус неподецки забеспокоился, однако Борис Сергеевич почему-то наотрез отказался менять музыку.

— Но я буду делать вставки из «Рамштайна» и Мэнсона, — доверительно сообщил он, и даже наиграл нам пару аккордов.

Получилось очень ловко и пиздато, мы сразу успокоились и даже захлопали в ладоши. А Борис Сергеевич подслеповато сощурился и сказал:

— Нуте-с, а где же наши исполнители?

Люся показала на нас с Мишкой:

— Вот они!

— Вот же мы! — обиженно завопил Мишка, брызгая слюнями ему в лицо. Он вообще неслабо возбудился со всех этих дел, наш Мишка.

— Щас-щас, — сказал учитель пения, начав нас похотливо общупывать, типо он слепой и хочет удостоверица, что это мы.

«У нево с утра глюки» — шепнула Люся, обдавая моё ухо тучей могильного смрада. Я отрешенно кивнул.

— Ну что ж, — сказал Борис Сергеевич, переходя к Люсиным сиськам и хватая их всей пятерней, — у Миши хороший слух и чуткий, нежный язык... Правда, Дениска поет хуевато.

Я сказал:

— Зато пержу громко.

И перданул так, что на первом этаже в столовке завяли фикусы.

Но шутка почему-то не была понята, и Люся в назидание переебала мне по шее бутылкою, отчего там что-то хрустнуло, и я до конца дня ходил с перекошенной головой, пуская слюну.

А потом Борис Сергеевич тронул клавиши, и мы начали повторять эти пиздатые стихи под музыку и повторили их, наверно, раз пятьдесят или тысячу, и я очень громко орал, когда доходили до сосущего Васи, потому что это была про меня песня, про меня! — и все меня успокаивали и делали замечания:

— Ты не волнуйся! Ты тише, бля! Чо, ваще ахуел, атмарозок! Спокойней! Не надо так громко, тебя же не в жопу ебут в конце канцов!

Особенно горячился вафлёр Андрюшка. Он всё там копошился где-то сзади и с сожалением повторял, что меня ведь не в жопу ебут, и чего-то там терся чем-то об мою задницу и шуршал, и его голос с каждым куплетом становился всё довольней и прерывистей, а потом совсем замолчал, и мне вдруг помокрело, бутто я поносом жидким себе в штаны пукнул. Но я пел только громко, я не хотел петь потише, потому что настоящее пение — это именно когда громко! И именно кабутто в жопу ебут! А иначе не интересно.



* * *



...И вот однажды, когда я пришел в школу, я увидел в раздевалке объявление примерно таково содержанийа:



АХТУНГ НАХ!

Сегодня на большой нах перемене

в малом зале состоится выступление

стрип-танца-караоке

«Сосать все возрасты покорны»!

В программе: децкое софт-порно —

для вас смеёца и строчит дуэт малышей!

На злобу дня!

Пашли все нахуй мудаки!



И во мне сразу что-то екнуло. В районе яиц. Мне их на Пасху отбили пацаны из соседнего района, в шутку, чтобы они просто посинели, кабутто их покрасили. Дикий такой перформанс, аж срать захотелось, как вспомнил...

Я побежал в класс. Там сидел Мишка и смотрел в окно, где на снегу еблись две облезлые собаки.

Я сказал:

—