произносила девушка, и через мгновение в усиленном темпе продолжала дальше. Рывки делались всё чаще, быстрее, и он, поражаясь собственной смелости, всё ласковей и настойчивей тёрся холодными щеками об её совершенные точеные ноги, лишь недавно узнавшие бритву, до тех пор, пока её спина вдруг не выгибалась, и миниатюрные щиколотки не начинали слепо тереться друг об друга, словно норовя сбросить фиолетовые китайские шлёпанцы, растоптать их, размазать по полу. Краткая процедура с бумагой — и она вновь исчезала за дверью, чтобы в следующий раз прийти уже с иной целью...



* * *



Ах, любовь — как ты порой жестока, ёбаный твой рот!.. Как же ты беспощадно ломаешь наши души, тела, судьбы, выворачиваешь наизнанку самое \"я\", засоряя наш разум своим архаически-амурным говном! В любовном порыве мы мечтаем взлететь до седьмого неба, кружить в облаках, стричь воздух крыльями и петь, дышать полной грудью и быть свободней всех птиц. Ах, эти птицы, ах — эта сладость полета. Птицы срут нам на голову, противно курлыча свои обманчивые песни. Мы, романтично увлажнив роговицы глаз, часами смотрим в небо. Мы мечтаем стать птицей и полететь. Каждый человек хочет этого хотя бы единожды за свою жизнь.

Унитаз не представлял себе, что такое полёт. Поразмыслив над всеми известными ему вариантами, он захотел стать человеком.

Унитаз прямо-таки грезил этим, вытеснив остальные мысли на второй план. Он приобрёл рассеянность и стал чаще засоряться, провоцируя людей на замечания типа \"давно пора выбросить это хлам\".. Ради своей цели он, один бог ведает как, умудрился выучить человеческую речь и временами делился своими знаниями с приближенными — умывальником и дверным замком. Они, не всегда его понимая, временами посмеивались над ним, и в их кругу он окончательно утвердился в роли \"чудака\" на букву \"м\". Не то чтобы дверной замок был снобом или занудой — нет, это было не так, просто он был здесь самым старшим, и, навидавшись за свой век всякой всячины, теперь предпочитал никому не показывать своих чувств. Своё любимое выражение \"меньше знаешь — крепче спишь\" — он цитировал в ответ почти на любой вопрос. Имелся ещё сливной бачок, который постоянно гудел что-то себе под нос — весьма легкомысленный тип, но с дверным замком они дружили, а потому унитаз подозревал, что он на деле не такой уж и раздолбай. Остальной же народец вроде лампочек, розеток и вантуза состоял из полных уже дурачков, которые день и ночь над ним хихикали, и говорить с ними о чем-либо не имело вообще никакого смысла. Так что все упрёки в свой адрес унитаз пропускал мимо бачка и продолжал тренировки. И, надо заметить, он достиг-таки в этом деле значительных успехов. Понимать человеческую речь на деле было не так уж и трудно. Теперь, например, при словах \"где же эта эстонская пьяная морда\" унитаз сразу же умолкал. И когда приходил сантехник, то уже не находил в нем никакой поломки, отчего после ухода последнего, унитаз слышал до мистического странное, как заклинание, выражение \"этот пидор кроме водки ни в чем разобраться не может\", которое относилось к сантехнику — теперь он это настолько ясно понимал, что позволял себе расплыться в злорадной ухмылке. Он так радовался своим успехам, что весь его корпус чуть подрагивал от возбуждения. Какое-то странное удовольствие доставляло ему досаждать человеку, что-то будто глодало, терзало его душу, некая неудовлетворенность, с каждым разом все более заметная и неудобная...



* * *



А она в некоторых пор придумала новую игру — зайдя в туалет, Лена периодически пачкала своей мочой какую-то бумажку и потом с интересом наблюдала за тем, как та меняет цвет. Теперь она уже нечасто задерживалась у него на коленях, убегая прочь при первых же звуках телефона, на которые ещё совсем недавно не обращала никакого внимания. Унитаз недоумевал. Он напрочь отошел от общества, ибо теперь как унитаз он теперь уже не годился, но и не состоялся как человек — и в конце концов тихо сошел с ума. Просто и незаметно.



* * *



В конце концов наступила весна. Закончив к этому времени институт, Лена стала работать. И вот тогда же к ним начал ходить этот странный молодой человек — пиджак, серые брюки и серьга в ухе. Ещё через время она надолго пропала.



* * *



Унитаз впал в спячку. Это не был сон — скорее кома. Её он больше не встречал, лишь однажды, как ему показалось, унитаз видел сон, где растрепанная, повзрослевшая Лена, упрямо шевеля губами, стояла босиком посреди туалета и долго смотрела на облитую мочой бумажку. Финал у сна был странным — спрятав бумажку в карман, Лена села ему на колени и, спрятав лицо в ладонях, безутешно заплакала. Ночная квартира молча внимала её слезам. Пораженный душевной летаргией унитаз слышал эти необычные, остро-болезненные звуки впервые, отчего странный сон плавал в памяти до самого рассвета. Но утром рядом никого не было.



* * *



Голоса из другого мира.

— ...а вот тут обои надо бы подклеить, покоробились что-то. Видать, из параши сыростью тянет.

— Унитаз что-то совсем плох стал. Менять пора...

— Ну, Миш, я тебе давно говорила. Пора что-то делать с этим дерьмом. Треснутый весь и течет постоянно, перед людьми стыдно. Я вот галочку ставлю, завтра подыщу что-то приличное.

— Ну...

— Вот, давай без ну, хоть Ленке-то раз подарок по хозяйству сделай, а то одни украшения в голове... куда годится?..

— Ладно, пиши, уговорила. Только с мягким сиденьем чтоб.

Унитаз спал. Ему снились слёзы. Дверной замок, лампочка и бачок молчали в темноте, затаив дыхание. Розетка с ужасом смотрела на них своими глазами-дырочками. Где-то за стеной неотвратимо капала вода.



* * *



Тамада торжественно поднял бокал и произнес:

— Горько!

— ГОРЬКААА!!! — повернув к изголовью стола свои потные, красные от алкоголя морды, дружно закричали гости на Алекса и его невесту. Алекс в очередной раз посмотрел на свою суженую, и, приподняв фату, молча вонзил язык в ее зубы. Она не сопротивлялась. Руки невесты были беспомощно прижаты к животу, так, словно её тошнило. Не исключено...

Морды же, повращав несколько секунд пьяными зенками в их сторону, вернулись к недоеденным салатам, обильно политым желудочным соком и слюнями. Кто-то тихо рыгнул.

— Че приуныли? — воскликнул пьяно Александр, — это ваше дерьмо! Что ж вы? Жрите! Жрри... те... ва... ше... га... вно! — он замахал рукой, расплескивая шампанское из бокала.

Все, кто еще был в состоянии воспринимать его болтовню, рассмеялись. Лишь далеко на задворках квартиры унитаз что-то простонал в своей тёмной келье. Сегодня он очнулся от своей спячки, привлеченный суматохой за дверями. Хмельные гости один за другим заскакивали в туалет и деловито обгаживали его полужидкими экскрементами. Унитаз глотал это всё, стараясь не встречаться взглядом с дверным замком. День двигался к вечеру, но что там снаружи на самом деле происходит, он до сих пор не знал.

В туалете царило оживление. Трубы постоянно гудели друг другу, что, мол, кто-то умер. Бачок