и уснул. По настоятельным просьбам соседей по палате его на следующий день устроили отдельно. Я их вполне понимаю, такое раздражает. Не каждому приятно созерцать онаниста, который полчаса терзает свой детородный орган, уставившись в одну точку, делает двадцатиминутный перерыв — и снова за дело. Он даже не пытался как-то прикрыться. Его ближайшего соседа стошнило при виде тягучей спермы, стекавшей по пальцам. Парень их еще и облизал, смачно причмокивая, как будто ел мороженое, а остальное размазал ладонью по животу. В перерывах он сидел на кровати, считывая невидимый текст, скролил средним пальцем и бормотал: «Явас Ебу… Сссука пидарская…»



* * *



Илья еще и студентов к нему водил первое время. Все-таки у него своеобразное чувство юмора. Иду как-то по коридору и вижу: группа практикантов с Ильей во главе. Долгов открывает облупленную, когда-то серую, а ныне зеленую дверь. Я полюбопытствовал, пристроился в хвосте группы. Девушка, вошедшая первой, отчего-то взвизгнула.

Илья пропустил практикантов в просторную палату с высокими, белеными и украшенными барельефами потолками, полом в рассохшемся паркете и тремя железными койками. Подошел к мастурбирующему больному и по-семейному взъерошил ему волосы.

— В моей практике первый случай, когда после нейролептиков еще имеется энергия на онанизм, — с некоторой долей гордости сообщил Долгов. — Вообще мальчик очень интересный. Поэтому пока и в интернат не списываю, может, пригодится для работы. Если хотите, попробуйте с ним познакомиться. Ну и что вам там нужно по плану вашему. Я минут через сорок вернусь. Санитара сейчас позову, постоит у дверей. Женя, пошли отсюда.

Поправив одеяло, сбившееся в ком от интенсивных поступательных движений больного, Долгов быстро вышел из палаты. Спустя мгновение возник санитар, из-за цвета форменной одежды похожий на утопленника. Я поперся курить, а зря. Пропустил самое интересное.

Тот же санитар спустя некоторое время, зубоскаля, докладывал Долгову результаты знакомства студентов с «интересным мальчиком». Практиканты сидели насупившись. У девушки дрожали руки, худощавый очкарик, весь покрывшийся красными пятнами, нервно грыз ногти, не замечая этого. Илья равнодушно дослушал, отправил студентов домой и продолжил работу с остоебенившими историями болезней.



* * *



Долгов много чего еще рассказывал о нашем больном. Это похоже на какие-то сюрреалистические фильмы: жужжащие лампы дневного света, вытертый линолеум поверх паркета, тяжелый смех в сестринской. Оставив в сухом сумраке ординаторской теплое мерцание и уютный гул старенького ноутбука, Долгов вышел в отделение.

«Через полчаса отправить спать», — подумал он, проходя мимо застышего на подоконнике субтильного лысоватого мужичка, зачарованно разглядывающего желтый уличный фонарь.

Заглянул в пару палат. Все почти уже спали, некоторые шушукались перед сном. Услышав явно невечерний шум — глухую россыпь покатившихся предметов, — Долгов поспешил в палату «интересного мальчика».

Тот по-прежнему лежал в ней один — мы используем любую возможность спихнуть больных домой, на родственников.

Резко открыв дверь, Долгов обнаружил своего пациента ползающим по полу на карачках. Тяжелый шкаф, набитый старыми игрушками из детского отделения и доживающий своей век в обычно пустой палате, был зверски раскурочен — по паркету разбросаны пластмассовые персонажи советских мультфильмов, дебелые плюшевые зверята и прочая игрушечная пиздобратия. В резком белом свете их лица, морды выглядели агрессивными.

Грохот, привлекший внимание Ильи, произошел при вываливании из большой картонной коробки груды использованных, но зачем-то сохраненных пластмассовых шприцов.

Больной с остервенением запихивал машинки в большущего карлсона через прогрызенную в макушке дыру, при этом экстатично приговаривал: «Яваска, получай, сцуко! Жри, мозгоеб!» Долгов молча стоял в дверях, наблюдая краниальное изнасилование человечка с пропеллером.

Набив пустотелую игрушку до отказа, больной потерял к ней интерес. Заполз на койку, сунул руки в штаны. Железная сетка ритмично заскрипела.

Н-да…



Я думал, это полная версия происшествия. Илья досказал остальное позже, когда слегка выпил. Оказывается, он подошел к больному, пару раз ударил его по щекам. Не получив реакции, развернулся — и получил ощутимый щипок за ягодичную мышцу. Может, и это еще не вся правда — Илья скромный слишком.

В следующие дни пациент подвергся активному купированию возбуждения медикаментозными средствами, несмотря на то, что Долгов никогда не был особым сторонником фармацевтической психиатрии.

Для интересного мальчика наступили «серые аменазиновые будни».



* * *



Состояние нашего пациента значительно улучшилось. Он уже узнавал меня и Долгова, санитаров, сестер. В одно прекрасное утро, когда Илья делал обычный обход, больной обрел дар осмысленной речи. Я как раз курил на лестнице, Илья прибежал сияющий, как будто нашел штуку баксов. Я спрашиваю:

— Чего такой радостный?

— Он сказал, что его зовут Кецаль.

— Как-как?

— Кецалькоатль. Есть такое божество у древних ацтеков — белая змея с перьями вместо чешуи.

— Ну да, понял.

— Только он вместо «бог» произнёс «бохх». И еще глаза выпучил при этом.

— Ну чего с дурака возьмешь…

Я затянулся. Бросил окурок в жестяную консервную банку. Некурящий Долгов посмотрел на меня с привычным осуждением. Похуй.

Илья торопился убраться с неуютной кафельной лестничной площадки-курилки, тем более, что там не было окон – его это угнетало. Поднимаясь вверх по лестнице в наше отделение, он продолжал делиться новостями:

— Поспокойнее стал. Таких агрессивных психозов нет почти. Дрочить перестал. Ты к нему зайди, кстати, поинтересуйся по этому поводу. Зато иногда идет на осмысленный контакт. Я давеча по привычке спросил «Вы знаете, почему здесь находитесь?» Угадай, что ответил.

— Без пизды, Явас виноват. Ага?

— Ясное дело, Явас. Интересен сам факт осознания пациентом того, что он таки в психушке, лечится. Плакал потом чего-то… Заебался я с этими соплями-слезами. Терпеть не могу рыдающих психотиков, — я заметил, как Долгов напрягся.

— Ты чего? Тебе в отпуск пора.

— Пожалуй. Вот с Кецалем закончим — и хоть в Магадан. Так вот, он смог озвучить, что зовут его Кецалькоатлем. Что как только он отсюда выйдет, найдет Яваса, ну и понятно, что. Я спрашивал, кто такой Явас, — но он только матерится в ответ. Короче, нам тут развернуться негде. Это надо по другой линии лечить — найти там Яваса, устроить встречу… как в фильмах. Если, конечно, это загадочное Ебу существует.

— Да ну тебя, что за херня! Искать кого-то… Имеем посттравматический поздний синдром — его и лечим.

— Угу, — мрачно согласился Долгов и захлопнул дверь ординаторской, изолируя нас от шума работающего на полную телевизора в холле. — Вот и иди к нему, Женя, выясняй, где он башкой треснулся. Поработай шерлокхолмсом.



* * *



Илья давно жаловался, что в диспансере как-то скучно — тихие шизофреники, маразматики,