dori me interino ayapare dorime
ameno ameno latire latiremo dori me
(Era - Ameno)

Поддерживая руками подол рясы, я медленно поднимаюсь вверх по винтовой лестнице, осторожно перешагивая через трупы. Наверху с регулярностью метронома хлопают выстрелы. Вот и люк на колокольню. Я перевожу дух, читаю молитву и осторожно приподнимаю тяжелую дощатую крышку. Тут же в лицо больно упирается обрез охотничьего дробовика.

– А, это ты, брат Савола. Я ждал тебя. Проходи и закрывай люк, а то сквозит. – Лонген кладет обрез рядом с собой и деловито перехватывает цевье автоматической винтовки. Каменный пол вокруг него усеян гильзами, левый рукав рясы почернел от крови.

Я ползком добираюсь до ближайшей колонны. Осторожно выглядываю из-за каменного выступа. Отсюда, с самой высокой точки монастыря, открывается круговой обзор на весь внутренний двор, заваленный мертвыми телами. Главные ворота распахнуты, недалеко от входа стоит полицейская машина с беспомощно открытыми дверцами и вращающимся на крыше проблесковым маячком. Рядом с машиной неподвижно лежит несколько тел в униформе.

Неожиданно кирпич перед моим лицом взрывается оранжевым крошевом. Прежде чем инстинктивно дернуться назад, я успеваю заметить блеск оптического прицела между зубьями крепостной стены, опоясывающей обитель.

– Прячь голову! – кричит Лонген – Я веду очень интересный богословский диспут с полицейским снайпером. Смотри, сейчас он снова выскажется, и я его окончательно опровергну.

Следующая пуля попадает в колокол у нас над головой, и уши закладывает от невыносимо низкого гула. Лонген быстро вскакивает на ноги и стреляет. Затем опускает винтовку и устало присаживается на корточки рядом со мной. – Шах и мат. Как обычно, мои аргументы оказались убедительнее. Мне будет его не хватать, он был на редкость достойным оппонентом … Пока у меня небольшая передышка, можно пообщаться. Итак, зачем ты пожаловал?

– Меня прислали святые отцы. Они сказали, что репутация монастыря в серьезной опасности, и тебя нужно остановить любым способом. – я краснею. – Поскольку мы с тобой дружим со времен сиротского приюта, ты вряд ли убъешь меня, как других братьев … они приказали мне заговорить тебе зубы, а потом застрелить … – я достаю из рукава рясы старый армейский револьвер и стыдливо протягиваю его Лонгену. – Прости, брат Лонген.

– Ну и хлам! Даже обидно, не могли подобрать для меня ничего более приличного. – сварливо бормочет Лонген. Повертев в руках обшарпанный ствол, он возвращает его мне. – А как же грех смертоубийства? Ведь братьям во Христе нельзя брать в руки оружие.

– Отец Настоятель сказал, что если я убью тебя, мой грех будет прощен … и если ты меня застрелишь, я попаду в рай.

– Отец Настоятель жжот кадилом! – Лонген трясется от хохота. – Так и вижу, как он снимает трубку и набирает внутренний номер на коммутаторе. «Алло! это Рай? … да, это Отец Настоятель ... забронируйте, пожалуйста, место на одну персону … нет, не из руководства, рядовой послушник, так что сойдет угловой эконом-класс, рядом с туалетом … имя – «брат Савола» … ага, диктую по-слогам, са-во-ла … ждите, скоро прибудет … кстати, во сколько у вас чекин?»

Мне совсем не до смеха. Я слышу приближающийся к монастырю вой сирен.

– У нас мало времени, брат Лонген, поэтому прошу тебя, покайся и сложи оружие, тебе некуда бежать! ... пусть ты попадешь в руки мирян, пусть тебя заточат в темницу или отправят до конца дней в дом скорби, но даже там ты сможешь день и ночь молиться … и, может быть, Бог простит тебя.

– Простит? За что? – Лонген с веселым недоумением смотрит на меня. – Я безгрешнее младенца.

– Издеваешься?! А трупы прихожан на площади? – мне становится не по себе. – Я уже не говорю об убитых тобою братьях!

– Глупец. – хмыкает Лонген. – Ты ничего не понимаешь. Это спасенные мною души. Каждый получил мое персональное благословение, а некоторые счастливчики – даже по два-три.

– Что с тобой случилось, брат? – тихо спрашиваю я. – Ты был идеальным послушником в семинарии. Ты знал священные тексты лучше любого из нас, даже лучше самих Отцов. А твое ангельское красноречие! «Лонген Золотые Уста», твоя слава гремела далеко за пределы нашей скромной обители. Помнишь, последний теософский диспут с богохульниками? Когда ты посрамил еретиков-пантелеймитов? Ты просто уничтожил их, довел до слез своим ораторским искусством. Они признали свое заблуждение, покаялись и смиренно вошли в лоно нашей истинной церкви! Ты доказал им ложности и несостоятельности их веры …

– А знаешь, что самое смешное? – Лонген криво усмехается. – Также блестяще я могу доказать ложность и нашей веры. Да и вообще, ложность любой религии, морально-нравственной концепции и системы взглядов. Да-да, не делай круглые глаза. Я жонглирую словами и идеями, я очень искусен в логике, словоблудии и фарисействе. Я могу доказать, что черное – это белое, а белое – это черное, туда и обратно несколько раз подряд. Я могу заставить толпу поверить в любый бред … поначалу меня это забавляло. Но потом наскучило.

Лонген вставляет новую обойму.

– Проблема в том, брат Савола, что разум и вера не уживаются в одной черепной коробке. Ты или думаешь, или веришь. Тебе это знакомо? «Вера слабеет!» – паникуешь ты и остеревенело штудируешь зачитанные до дыр фолианты. Как будто это может помочь. Поверь мне, я ОЧЕНЬ много прочел. Практически все, что нашел в огромной храмовой библиотеке. Но чем больше я читал, тем больше приходил в смятение. Дисковые пилы противоречий кромсали фундамент веры. Мертвые гиперссылки болтались в пустоте отрубленными кровоточащими конечностями. Кособокая конструкция трещала, никак не хотела превращаться в стройную систему и в итоге развалилась … я пришел в отчаяние и окончательно потерял веру … я понял, что вся мирская и духовная литература, претендующая на какое-то «откровение» или «истину» – чушь собачья, и именно в этот момент меня озарило. Головоломка наконец-то сложилась, и я понял Невыразимое. Я возликовал!!! И захотел поделиться им с остальными…

У ворот раздался какой-то шум. Лонген вскочил на ноги и сделал несколько выстрелов. – А, наконец-то… кавалерия подоспела.

Я осторожно глянул вниз. Перекатываясь между укрытиями, профессионально прикрывая друг друг, двор начали заполнять черные фигуры в бронежилетах и сферах.

– … как же я был глуп! Это оказалось лишь началом моих мучений. Женщина, носящая в чреве гиганта, страдает, но не может разрешиться от бремени. Так и я, оказался не в силах выразить словами то, что постиг. Ты можешь в это поверить?! Я, Лонген Золотые Уста, не мог выразить свои мысли! Думаешь, я не пытался? Я просиживал ночи в своей келье при свете лампады, исписывая кипы бумаги. Это был адский труд. – Лонген сокрушенно качает головой. – Человеческий язык оказался слишком бедным. Он по определению непригоден для описания Невыразимого, а никакого другого языка я не знаю. Но я не сдавался. Больше всего на свете мне хотелось именно этого – передать найденное мною сокровище миру. Я безжалостно редактировал написанное, вычеркивал лишнее,