Пару месяцев назад, в первые дни февраля я со своим знакомым заехал в автосервис за какими-то делами. Там было кафе и я, с утра не успевший позавтракать, пригласил своего приятеля составить мне компанию. Мы уселись за низенький деревянный столик, объяснили нелюбопытной худенькой официантке с измученным лицом свой заказ и в ожидании кофе, который попросили принести в первую очередь, занялись какой-то беседой.
– Михалыч! Привет! Ты не узнаешь меня? – услышал я за спиной неестественно громкий голос, заставивший обернуться и уже отходившую от нас официантку. От двери к нам шел весьма полный и краснолицый высокий человек в распахнутом пальто и с вихляющимися от широких шагов длинными хлястиками пояса. – Ну что ты? Не узнал? – повторил он, притом протягивая ко мне руки, словно собираясь обнять. И я в самом деле узнал своего одноклассника – Виктора, с которым не виделся с давно уже минувших школьных времен. Я знал о нем из каких-то третьих уст, что он поступил в Тимирязевскую академию, что у него были проблемы со здоровьем – то ли с сердцем, то ли с почками и т.д. – то есть я знал то, что обычно бывает известно о ставшем уже посторонним человеке, и чего не держишь в голове. Но Витю – маленького, скромного и серенького, боявшегося отвечать у доски и как-то особенно, до самых корней волос красневшего, когда его спрашивали учителя, а он не знал ответ – тихого троечника, сидевшего всегда «н а камчатке» - я совсем не ожидал увидеть таким. Он шумно двинул стул к нашему столику, резко и сильно пожал руки и мне и моему товарищу, который откинулся назад и всматривался в него внимательным удивленным взглядом, уселся, поправляя пальто, чтобы не задевало истоптанный пол, выложил на стол поцарапанный мобильный телефон и толстый новый кожаный бумажник, и уже знакомым, своим новым, неприятно-громким голосом начал рассказывать о себе.


Выяснилось, что он работал какое-то время в колхозе агрономом, потом умерла его мать, он переехал в Москву и по совету отца открыл на рынке палатку. Сначала продавал молоко, которое закупал где-то по дешевке, потом кофе в пакетиках, затем перешел на сухих каких-то кальмаров и т.д. Случайно узнанные подробности этой его рыночной жизни просто поразили меня.
- Слушай, а где ты так? - спросил я показывая на его перебинтованную выше локтя руку.
- Да баба укусила.
- Что?
- Девка. У нас тоже на рынке работает. Мы втроем ее позвали. Ну, выпили, она сначала не хочу мол, а как раздели, начали ее, давай кусаться. Я ее за руки держал. Вот укусила до крови. Ну я ей, правда, в табло бы-ы-щ кулаком. К врачу пришлось ходить, деньги платить, она мне потом еще дала за то, что время потратил. "А если не дашь,- сказал ей, - я тебя по кругу пущу, айзерам отдам пока не отработаешь.
Мы с приятелем переглянулись. Не знаю как у меня, а у него было на лице такое выражение, будто он увидел привидение. Потом, увлекшись, Виктор рассказывал и о других приключениях, о каких-то снятых малолетках, которых «разводили за кафе» - это в том духе, что, мол, сводили в кафе, а потом привозят домой и говорят: давайте деньги или того… А у них денег не бывает обыкновенно… Это у них даже расчет (и расчет постоянный): «шлюху снять на троих 4 тысячи стоит, даже на вокзале, а тут за 600 рублей и молодые» и т.д. и т.п.
Как-то к нему обратилась на рынке женщина с просьбой одолжить ей 2 тысячи рублей, потому что иначе ее выселили бы из съемной квартиры. «Я ей говорю: пошли в контейнер, я тебе дам тогда 2 тысячи. И что – пошла, а куда деваться, у нее дочь двухлетняя. Ну мы втроем. Дешево – по 700 рублей. А потом ее на работе кинули, покупатель фальшивую бумажку дал, ну опять прибежала к нам – мол, дайте денег, с хозяином расплачиваться нечем, а мне ребенка еще кормить».
Потом он, быстро бегая пальцами с черными каемками ногтей по клавишам телефона, показывал записи с матерящимся Жириновским (и громко ржал сам, отчего на его вспотевших глянцевито-блестящих обвисших щеках выступили белые пятна), потом какие-то ролики из камеди-клаба и т.д. – и опять ржал. Я смотрел на его красное лицо с вишневыми полными потрескавшимися губами, с желтыми прокуренными зубами, на дергавшийся от смеха полный живот, на пальцы с грязными ногтями, и какое-то животное омерзение, особенно когда я представлял как он лез этими руками и губами, пьяный, быстро дышащий, к женщинам, охватывало меня. Принесенный нам кофе так и остыл на столе. Распрощавшись с Виктором, мы вышли из кафе и, шокированные, долго еще не говорили друг с другом ни слова. У меня осталось ощущение существования некоего параллельного мира, далекого от нашей, кажется, благополучной и спокойной вселенной. И этот параллельный мир сформировал из Вити, с которым я дружил в школе, которому давал «Трех мушкет еров» в золотистой обложке – книгу, которая стоит сейчас на полке передо мной, который научил меня играть в шахматы и который ездил с отцом в дом-музей Алехина и хотел стать шахматистом, мерзкого купчишку из драмы Островского, какое-то сластолюбивое насекомое из Достоевского.
И что делать? Вымыть руки, отделиться в свой спокойный, уютный Тибет и наслаждаться тишиной и спокойствием?.. Или что?