Май.
На двери подьезда красным курсивом выведено торжествующее «Хуй».
Рядом обьявление: «Продам рекупиратор», а чуть ниже: «Снему квортиру».
Снему квортиру…Нерусские либо удавкомовцы. Что лучше: голосистое восточное семейство с перспективой локального демографического взрыва засчёт приезда ещё пары-тройки родственников-наркоторговцев или вечные жалобы соседей на музыку и пьяный ор падонков? Последнее нам, конечно, ближе…Тут и так на площадке народ подобрался интересный. Вот например в сороковой квартире.

Подружки – соседки Оля Сыпь и Таня Люэс*. Сначала все думали, что они сёстры и работают кем-то типа официанток. Приходят не всегда или поздно, яркий макияж, общая, присущая в нашей стране лишь сфере обслуживания, смачно - хамоватая манера общения. А потом выяснилось, что нет. Неофициальные не официантки. Сёстры печали. Работницы пизды и орала. Проститутки, вобщем.
Честные, вообщем-то девушки. Сыпь и из себя нихуя. Бодрая такая матрёшечка. Олечка. Почему «Сыпь»? Хуй иво знает, почему. Может, от зависти…Не, не из-за прыщей. Она милашечка. Жопка с два моих кулака. Больше семнадцати хуй дашь. В глазах, правда, - горе…Уже двушку успела отмотать. Порезала кого-то. На дискотеке.

Раз пришли откуда-то ночью и синие в каку. Пока Олька искала ключи, Танька на ступеньки села, и задумчиво спросила:

- Слушай, а вот на хуй мы вообще хату на этом берегу сняли? Почему не на левом-то?
- Как почему, панамка? – Олечка чуть трезвее, - да потому что он ЛЕВЫЙ!

Сексуально хохочет. Так сексуально, что двое из пяти (две бабки не в счёт) подслушивающих соседей извлекают удилища и начинают интенсивно подсекать. Один из воздержавшихся был дряхлым, ссущимся прямо из живота дедом (в финскую болт отморозил), второй, Гарик, торговал героином и на всякий случай прослушивал все подьездные признаки жизни, а третий просто не стал.
Финский ветеран дед Толик открывает дверь, и более от скуки, вступает с девушками в разговор:

- И чего же вы разорались среди ночи?
- Паслушай. Те. Многоуважаемый. Мые. - Таня икнула, - У нас рамс с квартирой…Не можем туда попасть…Ви нид самбади хелп, кароче. Есть у тебя, батя, шконарь свободный? Или вскрой хабиру, с нас флакон.

- Ты на каком языке тёкаешь, ворона? Я тебя понимать отказываюсь.

- Она хочет сказать: Старче! Пусти переночевать. Любовью оплачу, - Олька опять хохочет.

-Ну, заходите, хуль,- дед впускает девчонок. Друзей у деда нет, детей тем более. А завтра праздник. Одному совсем тоскливо.

-Дед, а у тебя выпить есть что-нибудь?

-А тебе не хватит?

Выпить, конечно, нашлось. После второй рюмки Таньку развезло окончательно, уложили Таню спать.

А дед с Олькой на бедной, но чистой кухоньке, стали, поддав как следует, души друг другу приоткрывать, кто как мог. С красивой бабой так редко кто говорит – всегда подбитой кошкой прокрадывается либидо, но в данном случае деду от неё ничего надо не было.

Поэтому беседа получилась откровенная:

- Вот ты говоришь – любовью отплатишь…А что ты, девочка, знаешь о любви? Любо-о-овь. У вас, молодых, лет до двадцати пяти одна ебля.

А у меня такая любовь была, что вам бы всем вместе не приснилась.
Я её так любил, что готов был её пердёж вдыхать. А она, сука, душу светлую во мне не узрела, ей хуй был нужен, - тут у деда выпала одна слеза, он подошёл к раковине, и попытался умыться в очках. Снял, умылся. Крепко утёрся полотенцем.

- Знаю я вашу любовь – видел ёбаря твоего. Мордатый такой, на стеллерову корову, царствие небесное, похож.

- Димка что ли?
- Ну я хуй знает Димка-хуимка…С такой внешностью, что сразу видно - может так по жопе дать, что гавно носом хлынет. Мрачная такая, полуспортивная морда. На грязной, но крепкой шее. Я всё думал тогда, как тебе не впадлу с ним ну того…Ведь простейшая человеческая логика подсказывает, что ежели у человека и шея-то грязная, то про остальные, более половые места и говорить не приходится…

А Олька:

- Мужик должен быть чистым, но не совсем, понимаешь? Вкус у хуя всё-таки должен какой-то быть. А то как безвкусный палец стоматолога сосёшь. Я имею в виду любимого мужчину, конечно.

- Про вкус пизды мне нечего сказать. Забыл давно…

Налили ещё.

- Хороший ты дед. Душевный такой. Хочешь, в честь праздника я тебя, обслужу, да погоди, не спорь, БЕСПЛАТНО обслужу. Осуществим, так сказать, связь поколений. У меня у самой дедушка с войны не весь вернулся, без обеих рук, так что ты уж за суку продажную меня не держи, просто хочется тебе приятно сделать, а как по-другому, я не знаю.
- Спасибо, дочка. Как у вас с этим просто сейчас. В наше время, помниться, язык сотрёшь, пока уговоришь. Да только услуги твои мне давно не нужны.
- Не стоит что ли?
- Не в этом дело…
- Если плохо стоит или маленький, ты не комплексуй. Бывает, маленький, а резвый.

- Ты ещё скажи – мелкий хуй быстрей встаёт. Не в том дело, что маленький. А в том, что вообще нету. Осколком срезало. Пижжю, отморозил. И пальцы на ногах тоже.

Так они беседовали почти до утра, потом Олька срубилась прямо за столом. Дед, сначала пытался отнести её на кровать, но не осилил.
Сел напротив спящей Ольки, и как принцессой в детстве любовался. Потом наклонился над ней, и шумно втянул заросшими ноздрями её запах. Запах летнего неба.
Жаль девчушку. Вот Таньку как-то не жалко.

Подумалось, что вот…Жизнь прошла.

И очень хотел верить, что несмотря на всю пропащесть и кажущуюся необратимость ожидает Ольку нормальное, спокойное будущее. Будущее, в котором не будет больно и страшно. То будущее, за которое и хуй не так жалко. То будущее, в котором Олька с любимым мужиком будет совместно жужжать моторчиками по утрам. Он – бритвой, а она – феном.

Дед хотел было лечь спать, точнее лечь ворочаться и вздыхать, но вспомнил, что кровать занята. Побродил, шаркая, по квартирке своей убогой, подошёл к косо висящему отрывному календарю. Медленно оторвал листок с восьмёркой. Засопела во сне Олька. По улице, погромыхивая и вспугивая стаи заполошных майских воробьёв, проехал первый утренний трамвай, а Гарик в соседней квартире всё никак не мог попасть в измученную, затрамбованную вену.

*Люэс – сифилис.