1. Медный вор и пагубная страсть.

Дед Костян, сосед Грини, - грузный, солидный с виду старикан. Вдовец. Редкий в России случай, когда самец переживает самку.
Схоронил свою Верочку три года назад. С тех пор бухает-отдыхает. Жизненное кредо у деда такое:
«А чего мне? Буду пить. Ну, - сдохну… Так и заебись. Верка-то там меня уже наверно заждалась».

До чего всё-таки радуют взгляд хорошо одетые старики. Вот и деду Костяну удавалось пить и не опускаться. И одевался он по последнему слову стариковской моды: нейтральные сенильные брючки, хорошо сохранившаяся советская рубашка, просторные сандалии, дымчато-серый пиджак, и ослепительная, словно чайкин кал, белая кепка.
Исключительно аккуратный дед.
Наследственность, к сожалению, оказалась лишь частичной: его сыну Мишке, сорокатрёхлетнему сутулому субъекту с беглыми, рыскающими глазами, исключительности не хватило вообще - ему удавалось лишь пить. Мишка недавно освободился – отбывал двушку в колонии за кражу цветных металлов. Из себя - астенического телосложения мужичонка, и не дурак вроде, а всё равно – горький пьяница. Работает каким-то подсобным рабочим (зам. технички) в каком-то гараже. Там же и живёт, так как квартиру у него технично отмутило государство, подло, но вместе с тем изящно воспользовавшись его отсидкой.
Недопив, Мишка часто приходит к отцу за вдолгом:
- Батя, выручи полтОсом до получки. Бля буду отдам.

Дед Костян суров к сыну:

- Да иди ты под спину, апельсин! Не позорь мой славный род. И чего вот ты пьёшь, мерзкая твоя морда? Ведь знаешь же, скольких уже эта синяя кака сгубила.
- Да знать-то я знаю, батя, - Мишка, подтягивает гнусно-зелёные треники и грустно смотрит на родителя, - Но вот как увижу её, водку-то, так меня аж колотит всего блядь… Я аж не могу весь внутри… Ты бы занял мне денежку, батя.
- На хуй иди.

------------------------------------------------------------------


2. Чёрный террор. Синий террор.

Однажды прочёл дед Костян в газете про захват школы. Засадил с горя утреннюю чекуху и сидит с бабульками на лавочке у подъезда, реагирует:

- Да когда же эти басмачи ебливые додумаются госдуму блядь захватить, хуй им в сумку? Хули всё школы, театры да больницы-то нахуй?
Ссут што ли? Я бы с удовольствием поглядел, как эти педжаки зажравшиеся - депутаты будут перед чуреками на коленях ползать. И всем, всему российскому народу бы было интересно. Это я тебе бля буду в натуре. А потом штоб штурм понеудачней. С газом там, многочисленными толстыми жмурАми и рекламой.

Дед расчувствовался, заелозил. Пьян старче. Сварливо говорит своему сыну-синяку Мишке, который сидит рядом в робе робкой надежды попасть в число приглашённых на сеанс распития следующей чекухи (не попадёт):

- Сигарету мне!

Мишка, желая угодить неласковому отцу, торопливо достаёт мятую «Приму-ностальгию», протягивает. Дед капризничает:

- Живую, блядь!

Мишка покорно прикуривает ему сигарету.

Гриня, наблюдая всё это с балкона – благо второй этаж, спрашивает:

- Дед, а ты чё сегодня такой важный?
- А ты какой? Неважный? - сварливо ответствовал старый, - отьябись, пока я тебе пару хуёв в уши не запинал.

Три бабки, поняв примерно, какое сегодня у деда настроение, кряхтя поднимаются с лавки, и отчаливают, дабы не стать обьектами наезда. Он ведь по синей воде не разбирает, кого хуями угощать. Дед кричит вслед:
- Петровна, штой-то у тебя выпало?
Петровна, крепкая осанистая бабка, заполошно оглядывается, смотрит, что это у неё могло выпасть.

- Где выпало-то?
- Да всё уже, мухи расхватали, - сипло хохочет дед.

Мишка не уходит, потому что заканчивается обеденный перерыв, а бак всё ещё не заправлен. Дед не занимал ему ни разу, но больше Мишке попытаться более или менее честно поднять денег всё равно было негде, и смутная надежда на пробуждение у деда родственных чувств заставляет его жалобно канючить:

- Ну бааатя, ну займи полтишок до зарплаты.
- Полтишок? А писю с хохолком не хочешь понюхать? Полтишок тебе. Иди работать, распиздяй, не позорь мои седые подмышки.
- Ну бааатя…
- Иди нахуй по-хорошему, пока я тебе не ёбнул.

Мишка понуро уходит.
Дед, покашливая, закуривает, и назидательно изрекает:

- Не пей, Гриня. Ты и сам-то рождённый на бегу. А дети твои так и вообще голову в бутылке мыть будут.
- А сам чё пьёшь тогда?
- Ха-ха-ха. Ну ты спросил, ебать тебя в спину…

-------------------------------------------------------------


3. Дед Костян и «Удавком».

Дед Костян давно перестал расти вверх, но зато уверенно рос вперёд и назад (пузо и жопа). Нижние две пуговицы на утомлённой сотнями стирок домашней рубашке из соображений комфорта давно не застёгивались, да их, по правде сказать, и не было. Третья пуговица явно собиралась к ним присоединиться. При такой дрожжевой комплекции, дед парадоксально не любил пиво. Отзывался о нём так:

- Да хули мне бормотуха эта снотворная. Никакого натиска. И на ссаки похожа. Вот водочка – это да.
И презрительно добавлял:
- И ты посмотри, кто возле пивнухи всю дорогу пасётся. Там же сплошные Мишки.

Однажды шваброй (соседний балкон) постучал Грине в окно. Гриня высунулся. Дед, стоя с полотенцем на шее, скромно спросил:

- Извини за пидорский вопрос, но у тебя зеркальца случайно нету? Мне побрица. Своё расхуячил бляй. Лишку вчера хапнул, хуле там.

И Гриня со смехом давал деду зеркало.

Однажды чисто прикола ради Гриня спросил деда:

- Дед, а ты «удавком» втыкаешь?

А дед в ответ охуивИл его неожиданным вопросом:

- ЧЕМ втыкаешь?

Грине сразу представился некий мистический «удавОк», втыкание которого (скажем, в деревянную мишень) являло бы собой редкое мастерство, типа дартса.
Дед бы по-любому, всё время промахивался.

- Да так, ничем.

4. Юлин друг.

Девушку из-которой у Грини вот уже три дня не было настроения, но зато был устойчивый запой, звали Юлей.
Юля была стильной двадцатипятилетней дамочкой без явных комплексов, и в своём изяществе доходила до того, что занималась йогой и обесцвечивала волосы на лобке.

Как обычно – сначала любовь и сперма до потолка, - теперь же муки и стенания. Коварная кокетка осознала, наконец, что восток – это смысл её жизни, и нужен ей только восточный мужчина и предложила Грине быть просто её «подрУгом» (что в переводе с женского языка означает щадящий посыл нахуй), чем нанесла подлый удар сначала в сердце, затем в и без того перегруженную печень.
Ведь пьянство (так же как и наркомания) определяется простейшей формулой: сначала ты делаешь это, чтобы было хорошо, потом – чтобы не было плохо. Вот Гриня и делал.

Он угрюмо курил на балконе, ожидая облегчительного прихода от только что выпитых ста грамм (самый явный признак такого прихода – курить становиться в кайф). Дед вышел на свой балкон, явно прихода уже дождавшись, и весело изрёк:

- Паривет, ссыкун! Чо ты сегодня как подпиленный? Критический день?
- Дед, у меня сегодня ебохуервАное настроение, - Гриня тягуче сплюнул (а прихода всё не было), - Поэтому давай я тебя на хуй посылать не буду, а