Маленькая детская рука выводит на бумаге карандашом неровный, зубчатый от поправок овал. Затем пририсовывает к нему ещё один, поменьше. Потом четыре разнонаправленные линии конечностей, кончающихся хаотичными пучками пальцев. Голова успешно обрастает волосами, толщиной в нарисованную руку, и длиною в половину этой руки. Точки глаз, косая палочка рта. Готово.
- Мама, смотри!
- Кто это, Костенька?
- Это ты!
- Похоже!
- Да!
- Ну, теперь нарисуй кого-нибудь ещё…
- Бабушку?
- Бабушку не надо. Нарисуй вот, к примеру, лошадку.




Хинин Борис Николаевич. С ударением на первом слоге. Работал врачом в ИТК-15, был дважды в разводе. Носил чин капитана и часто выпивал, бывало, что и с утра. Жил гражданским браком с милейшей русской женщиной, русской настолько, что пьянство мужа принималось ею как неминуемая и в чём-то даже психологически необходимая данность.
Почему-то пьянство никак не сказывалось на внешних данных Хинина – благородная благообразность русского офицера, выправка, стильная, аккуратным образом развивающаяся седина всегда аккуратно причёсанных волос, умный, твёрдый взгляд – всё это было при нём всегда, невзирая на общее состояние.
Человеком он был незлым и незлопамятным. Соответственно, жить ему временами было тошно и нелегко. Отсюда ли пьянство?
Некоторых удивляет тот факт, что хорошие люди пьют. А может быть именно водка… Хотя нет, вряд ли. Ведь плохие пьют тоже.
По жизни капитан медслужбы Борис Николаевич Хинин шёл с юмором, словно с посохом.
Предстательную железу именовал железой «блистательной», клятву Гиппократа – «клятвой гепатита», и вообще был сторонником шероховатого медицинского юмора.

Заключённые в своём большинстве уважали его, ведь в нём совершенно не было двойственности, а там это очень хорошо и сразу чувствуется. Он часто угощал их просроченными, но от того не менее питательными таблетками, а местные умельцы со сдержанной ответной любезностью то и дело дарили ему самодельные ножики, иконки, чётки. Несколько раз они по его обезоруживающе прямой просьбе подделывали Хинину различные безобидные документы, вроде охотничьей лицензии, причём делали это безукоризненно. По одной, поэтапно подновляемой охотничьей лицензии Хинину удавалось добывать до десяти оленей. Это было выгодно.
А однажды заключённый Симаков аккуратно вскрыл кодовый замок шикарного заграничного кейса, подаренного Хинину коллегами на юбилей. Сам Хинин отворить кейс был не в силах, ибо код придумал и применил в самый разгар юбилея, причём код этот казался ему абсолютно ясным и простым, и казалось, что забыть его невозможно вообще никогда.



Костя Эльве, студент графического факультета и прямой потомок покойного ныне заведующего городской библиотекой, попал в эту колонию по причине подлой, недопустимой лени следователя, который никакие Костины показания не хотел даже слушать, не то, что там проверять. Попал всего на год, если на минуту представить, что за решёткой бывает понятие «всего».

Сдуру взял на себя чужую траву. Кости в той квартире вообще не должно было быть – зашёл к неблагонадёжному соседу позвонить, топтался себе в коридоре, беседовал с мамой по телефону. Сосед с друзьями, похохатывая, дымили чем-то на кухне. Вдруг треск, шум, крик. Как позже выяснилось, это сосед сверху, сам бывший сотрудник милиции, проявив утомительную бдительность, вызвал коллег по причине противозаконного запаха, доносящегося из вентиляции, а так же позднего хохота, из вентиляции доносящегося тоже.
Костя даже повернуться не успел, как его сразу же дважды ударили сзади по голове. Пришлось упасть. Затем, с заполошным криком: «Всем лежать, милиция!» по Костиному туловищу пробежал какой-то тяжёлый каменноногий человек. А потом Костю больно держали, после чего на голову вообще надели тёмный мешок. Самым для Кости мучительным в этом всём испытании был маленький, трогательно тревожный мамин голос, доносящийся из валяющейся на полу телефонной трубки:

- Сынок? Что там за шум? Костенька? Алё?

А Костя не мог ответить, потому что трубку отобрали, и во всём мире есть только Костина лопающаяся от боли голова, чьим-то угловатым, пятидесятитонным коленом прижатая к грязному полу соседской прихожей.

Сосед, вместе со своими друзьями, что были у него в гостях, с удовольствием и облегчением свесили оба стакана имевшейся у них казахской анаши на Костю. Все трое указали на него. Костина трава. Как в дверь ломиться начали – он её и скинул. Да. Тем более что и нашли её в прихожей, на полке, возле которой стоял Костя. Всё очевидно.
А Костя так оторопел, что совершенно не сумел отмазаться, тем более что отмазка «Я только позвонить зашёл» выглядела крайне неубедительно.

Соседка, баба Оля, приглашённая в качестве понятой, только ахнула – Костик Эльве – преступник! Да ведь этого же не может быть!
- Может, - сурово обдав перегаром, ответствовал ей участковый, толком Костю никогда и не знавший, - в тихом омуте…
- Да ведь он же художник!
- Вот именно. Они же почти все наркоманы.

Обыск у Кости дома результатов не дал, но уже имеющихся двух стаканов было вполне достаточно.

- Да я ведь только позвонить зашёл! – растерянно повторял Костя.
- Все так говорят! – отмахивался пухлый, в дешевейшем тёмно-синем свитере, следователь, - А сами распространяют…
Следствие не продлилось долго. Следователем был ленивый, попивающий тип, которому всё было неважно и Костино дело представлялось предельно простым и кристально ясным.

- Говори, где купил, - нудил следователь на допросе.
- Да нигде я её не покупал! – в отчаянии повторял Костя, - Не моё это!
- Ну, тогда про условку можешь забыть.

Ни мама, ни её нищие друзья-педагоги сделать ничего не смогли.

А Костя только после оглашения приговора осознал, что же с ним, собственно, произошло. В голове всё вертелись слова следователя:
- Эт тебе ещё повезло, что оба стакана в одном пакете у тебя изъяли. Если бы в двух или больше – пиздец. Пиши торговля. Втрое больше. И ты мне ещё спасибо скажи, что в деле нету, как ты друзей своих угощал.

По всем параметрам выходило, что Косте повезло, но сам он этого как-то не чувствовал. И опять же, что значит – изъяли?
Милиционеры просто затолкали пакет избитому и оклеветанному Косте в карман, и на все его протесты отвечали несложными, но болезненными ударами.

Судебная машина без особого интереса жеванула безвкусного Костю пару раз, и, небрежно изъяв год полноценной жизни, а может быть, как знать, наоборот – добавив его, выплюнула в урну пенитенциарной системы.


На третий же день пребывания в колонии, Костя по простодушию вступил в с молодыми уголовниками в какой-то заведомо проигрышный для него спор-ловушку, и, конечно же, проиграл его. Был он парень добрый и стеснительный и жертвой являлся идеальной.
По стремительно меняющимся условиям глупого спора, неумело сопротивляющегося Костю сбросили с верхнего яруса на шахматы, бессистемно расставленные на полу. Неудачно приземлился спиною и ниже – в левую ягодицу глубоко вонзилось хищное острие чёрного слона (хорошо,