я завтра на сутки заступаю... Можно ведь сделать так, чтобы Эльве после курса лечения остался у меня в лазарете, на обслуге?
- У тебя же Миронов на обслуге…
- Ему на днях звонок. Как раз успеет дела передать. Да и стену мне там одну надо оформить… Парацельс там… Нужен именно человек, умеющий рисовать.
- А чего тебе именно этот Эльве-то сдался? Возьми кого-нибудь побойчее… А этот… Разве ты не видишь? Без пяти минут чушкарь.
- Ты понимаешь, тихий, спокойный парень… Попавший в совершенно чужеродную для себя среду… Причём, попавший, я почти уверен, совершенно безвинно. Почему сразу «чушкарь»? Сидеть ему недолго. Хочется как-то, я не знаю, помочь, поучаствовать.
- Ты там что, нажрался, что ли?
- Куда нажрался, только из-под капельницы. Трезв, как я не знаю кто.
- Трезвый? Ну, Борька, ты бля филантроп… Всегда этим меня удивлял… Ты этого Эльве ещё домой к себе возьми пожить. Вот не могу я понять, почему тебе не похуй до какого-то там задрота… Их же бля тысячи… А, стоп, понял… Тебя с воли за него попросили, да?
- Да нет же, нет… Так ты поможешь мне забрать его к себе?
- Ну, это дело-то непростое... Не так-то всё и просто, знаешь ведь… Бюрократия и так далее.
- Это ты намекаешь на что-то, так? Я проставлюсь, ты не беспокойся…
- Надо это дело лично обсудить, вот что я тебе скажу, лично, а не по телефону.
- Ну, лады, завтра буду на территории, забегу к тебе.
- Ага, давай.




Костя снова на больничке. Дали таблетку аспирина и полтаблетки димедрола. Боль вроде бы утихает. Позвонил Хинин, просил его не трогать. Косте дали ещё таблетку димедрола. В больничке хорошо, относительно тихо.
Костя лежит один в отдельном боксе. Никого рядом нет. Это блаженство. Костя засыпает и спит почти двое суток подряд.


Снится ему широкое, полное облачного неба и ветра осеннее поле, посреди которого стоит тонконогий мольберт. Костя идёт против ветра к мольберту, что бы нарисовать что-то важное, например – вот эти облака, пока не уплыли. Косте не холодно и не жарко, только от встречного ветра побаливает лицо. Мольберт всё ближе. Становится видно, что на прикреплённом к нему листе уже что-то нарисовано. Подойдя ещё ближе, Костя с удивлением и облегчением видит, что это тот самый эскиз, который он не успел закончить из-за злополучного задержания. На эскизе летний вид из Костиного окна – много зелени, часть детской площадки, часть улицы и трамвай.
В руке у Кости оказывается кисть беличья. Сейчас-то, пока светла ночь и тихо, самое время эскиз завершить. Слева доносится крик:
- Э-э-э-эльве!

Костя поворачивается, но никого не видит, только пустое, уходящее в туман поле, в котором посвистывает ветер.
Вновь повернувшись к мольберту, Костя без особого удивления замечает, что это уже никакой не мольберт, а, конечно, конь белый. А на боку коня то ли вытатуирован, то ли просто нарисован краской Костин эскиз.
И вот Костя уже на коне верхом, и вместо кисточки в руке – камча. И умение скакать, дарованное во сне, приятнейшим образом сливается с восторгом пространства и движения. Костя громко смеётся, впервые за последний месяц, и ветер широкими спиралями уносит его смех далеко в пустоту.

- Эльва! – слышен сквозь рассыпающийся на атомы сон голос, - Эльва! Вставай давай! Да быстрее ты, мать твою!
- Что, что такое? – бормочет спросонья Костя, - Что случилось?


Косте очень жаль сна. Он неохотно открывает глаза, и видит зэка Миронова, больничного шныря. Миронов немолод и беззуб, и выглядит неважно. На лице его, тем не менее, улыбка.
- Да ничего не случилось. Вставай давай. Пойдём на.
- Куда?
- Будешь дела принимать. За меня тут, значит, остаёшься.
- А Вас куда?
- А меня это… Выпускают завтра. Свобода, брат, - Миронов ужасающе улыбнулся, - Думал, не дождусь уже на… Свобода!

http://stroybat-art.ru