Плохие мысли пусть уходят. Измена пусть уходит. Сконцентрируемся на хороших мыслях – ведь это семена завтрашних улыбок.

Сконцентрируемся. Какие же мысли у нас хорошие? Какие мысли у нас семена?

Деньги.
Почему, интересно, вспомнилось в первую очередь именно о них? Это как-то даже скучновато. Ну да ладно. Спишем на время.
Деньги. Смазка жизни. Их почти всегда мало, но ведь они почти всегда и есть. Хотелось бы их побольше. Машину, большие квартиры в паре достойных городов, несколько любовниц… Вот почему у всяких недалёких даунов денег жопой жуй, а у такого смышлёного, и неплохого, в общем-то, чувака, как я их так мало? Вот кто решает – кому и сколько? Я, может быть, тоже желаю повелевать и капризничать…
А убил бы за сорок тысяч долларов?
Убил бы и бесплатно, если бы грубо затронули мою семью. А за сорок тысяч – нет.
Стоп, стоп – хорошие же вроде должны быть мысли, а тут – «убил бы».

Любовь.
К жизни. Она есть, ведь умирать неохота. Но ведь разные же вещи – страх потерять жизнь и любовь к этой самой жизни. Абсолютно разные. Искренне любят жизнь немногие… Этому очень непросто научиться. Ведь требуются годы страданий, прощений. А кому это надо? Влачиться проще…

Любовь.
К маме. Мама, мамочка. Не верю, что сильная любовь к матери – обычное явление. Такую сильную любовь, как у меня, уверен, мало кто пережил бы…
Долгое время самой мучительной мыслью была мысль о том, что мама когда-то умрёт. Паника, лишение главной нити, разрыв невидимой пуповины, и юбки нет и больше не за что попридержаться, когда уносит... Очень важно было (как не кощунственно это прозвучит) найти что-то хорошее в неизбежно грядущей смерти родителей.
Нашёл всё-таки: перестанешь бояться смерти. Ведь там тебя будет ждать мама. А там, где мама – всегда хорошо.


Любовь.
К женщине. Вот я всё не пойму – дар это или наказание? Скорее всего - поровну и того и другого. А в целом…
Бежим на коротком поводке у природы, глухо приказывающей размножаться. Стараемся делать вид, что испытываем нечто высокодуховное. Стараемся настолько, что по временам действительно это испытываем… Делаем вид, что чем-то в этой сфере отличаемся от кошек, собак, свиней… И неважно, что эйфория, сопутствующая лебеде либидо, это скорее всего лишь побочное явление скрытых процессов, направленных на простое излияние семени в сторону матки. Скажем спасибо, что после совершения этого акта самка не отгрызает нам голову как это заведено у каких-то насекомых. Да и на это отгрызание, уверен, мы нанесли бы благородный муар романтической жертвенности. А чувства?
А как же.

На съёмной квартире в потасканной ванне, наполненной тепловатой, быстро окрашивающейся водой лежал в мокрых синих трусах и неторопливо резал. «Невой» (не вой, а режь) резал из-за тебя свои бирюзовые вены на кистях и ступнях. В тот момент казалось, что смерть – это умиротворяющий сон, и так устал от жизни, и очень хотелось уснуть. Пробки в ванне не было, лишь голая, ничем не заканчивающаяся цепь, и слив, словно тромбом, был заткнут какой-то бурой тряпкой.

Крайняя форма пошлейшего декаданса – лежать в нечистой ванне на какой-нибудь улице Дзержинского с бритвочкой. Было так тошно, что, казалось, из вен вместо крови потекут слёзы. Но нет, кровь. Жалкое, конечно, зрелище. И всё из-за такой мелочи – позавчера ты родила от меня маленького синенького мертвеца, которому я уже даже имя месяц как придумал. «Федя», в честь деда-артиллериста… Но не срослось, и теперь это имя окружает оградка кавычек.

Да ладно тебе, малышка, первый блин кровавым комочком. Нельзя же лишать меня второго шанса. «Федя» же может попытаться ещё разок… Я вовсе не злой демон, как утверждает твоя маменька, вторгшийся в вашу жизнь, и мне тоже очень хочется, чтобы у нас с тобой всё было хорошо. И потом – с чего ты взяла, что трупик родился именно из-за меня? Может быть, дело не в тесте, а в печке? Ну и что, что я бывший алкоголик... Это всё в прошлом, и сейчас-то я в порядке. Организм за два года полностью очистился… Какая «генетическая память»? Я тебе говорю, что я в порядке. Может быть, это твой аппарат для испечения младенцев дал сбой. Да к чему сейчас в этом разбираться? Феди-то как не было, так и нет.
Резал, но плохо. А от слёзопотери не мрут. Слишком пьян? Труслив? И то, и другое…

Но это был ещё не конец истории с «Федей». Через какую-то неделю меня уже весело били четыре человека одновременно. Из-за тебя. Мне в тот момент не объяснили, за что. Просто накинулись в подъезде, и всё. Но я и так понял. Позже двоих я всё-таки нашёл, и, парадокс - поодиночке они казались совсем другими людьми, нежели тогда, в сопящей и бьющей меня ногами уверенно-слаженной массе.
Один из них, тот, которому я сломал кастетом веснушчатый нос, оказался твоим только что освободившимся младшим братом, несостоявшимся дядей «Феди», точнее – состоявшимся, но как бы это выразиться... Вот так своеобразно я познакомился с шурином. Нормальный пацан, так-то… Если бы не ебанутые обстоятельства.

А в октябре твой отец дважды выстрелил в меня из «Стражника». Неплохая, надо отметить, штука. Нокдаун, который всегда с собой. Хорошо, что на момент выстрела стрелок был в предынфаркнтном состоянии и попал всего один раз. Хотел в лицо, но мне удалось прикрыться. В руку, переживём. Странный с его стороны способ добиться счастья для любимой дочери. Горячо пообещал мне, что если я от тебя не отстану (а я не отстану) – то он натравит на меня вашего старого пса, Прибоя. Но Прибой настолько дряхл, что более страшной мне показалась бы угроза натравить на меня всех его блох.

Всего через месяц после инцидента с травматическим оружием, когда вроде бы всё немного успокоилось и утряслось, уже лично ты, после скоротечного скандала словно бешеная кошка вцепилась мне в лицо ногтями, покрытыми оплаченным мною же маникюром. Это было очень больно. Минутой позже я сломал себе палец, со средней силой ударив тебя по лицу. Палец сломал, потому что до последнего момента не знал: сжимать кулак или нет. Лучше бы сжал. Разодранное тобою лицо заживало полторы недели, сломанный о тебя палец – два месяца. Ловко же ты дала мне сдачи.

Как же они утомительны – эти признаки нашей любви. Я весь, словно зверем, изранен любовью. Зачем вы всей семьёй, словно злые насекомые, пытаетесь отъесть мне голову? Это некрасиво, в этом нет ничего хорошего, чистого, нужного. Я вынужден от вас защищаться, и защищаюсь я, как могу.

Расстаться? Ну уж нет. Это было бы слишком просто. Может быть, я и твоя ошибка, но ведь ошибка, которая хочет исправиться.

Одно знаю: если ты, глядя мне в глаза, хоть раз тихо и искренне скажешь, что любишь меня, что я тебе нужен, дорог – то я…

Да всё, что угодно я.
Выдержу сто выстрелов из травматики
Сломаю от пяти веснушчатых носов
Отобьюсь от своры псов
И пусть меня бьют даже не четверо, а три раза по столько
Да и ты можешь иногда вцепляться мне в лицо, я не против
Я выдержу всё это. И ещё много чего. Но чтобы выдержать – мне нужно, очень нужно хотя бы раз услышать от тебя.

Но я не слышу.
Слышу только, как ты плачешь