злосчастный бланк, который незадачливый следователь принялся заполнять, когда вошёл Воеводин.
- Что там у тебя написано? «Ленин - жид»? Да ты что, совсем спятил? И подпись даже?!
И действительно, побледневший Васька с ужасом прочитал, что вождь мирового пролетариата, друг всех рабочих и крестьян, по его, Васькиному, мандату выходил самый официальный жид, и даже печать, поставленная им в бюрократическом запале об этом свидетельствовала. Проклятая буква «в» не успела принять свою стандартную для русского языка форму и превратилась в прописную «д». И хотя в этом был виноват как раз не Васька, а Воеводин, ворвавшийся в кабинет, всё равно почерк и печать, а главное проклятая подпись, указывали на то, что документ написан именно Васькой.
Воеводин выдернул документ из побелевших Васькиных пальцев.
- У меня полежит, до лучших времён, - и направляясь к выходу, у самых дверей не оборачиваясь бросил. – Зильберовичу - превед!
И вышел.

* * *

- Странные у тебя, Семён, отношения с этим Васькой, – сказал я Воеводину, когда мы вышли из здания ЧК.
- Нормальные, Отто Оттович, он спит и видит, как меня какая контра пристрелит.
- За что это он так?
- Классовая неприязнь, я ведь, как вы помните, из шахтёрской семьи на фронт попал. Хотя вы вот вроде как дворянин, а по мне я сотню таких как этот Васька на вас не променяю.
- Со мной-то понятно, - попытался отшутиться я, хотя признаюсь сказанное Семёном, было крайне лестно, - Тебя-то он за что так ненавидит?
- Говорю, классовая неприязнь, - упрямо гнул своё Семён, и я решил не пытать его более.
В конце концов, этот человек сильно рисковал, окружая меня своей заботой. В этом проявлялась ещё одна непонятная русская черта, когда бывало вцепится наш человек в кого-то, хоть в такого как он - горемыку, хоть в собаку или в икону какую-нибудь или в окоп свой с товарищами убитыми, и не руками, а душой своей непонятной ни попам, ни вождям, ни философам, а только богу нашему одному, и хоть режь его на ремешки, а от своего не отступит. Не отдаст!

Я следовал за Воеводиным по улице, перепрыгивая лужи, для разнообразия делая очередное движение в сравнении с манерой передвижения какой-нибудь шахматной фигуры. Семён же шёл твёрдою походкой, шагая широко и совсем не боясь ни грязи, ни глубоких луж.
Так мы дошли до казарм. Небольшое здание с облупившейся краской находилось на самой окраине городка. На вскидку там могло находиться не более двадцати человек. По факту их оказалось всего семеро. Двоих я уже видел, они вместе с Воеводиным дежурили у дома Петра Афанасьевича, а теперь остались охранять здание ЧК. Воеводин представил присутствующих. Дмитрий Петров - здоровенный детина, и, в противовес распространённому мнению о людях такой комплекции, явно не глупый. Пётр Кожухов - коренастый, кривоногий ростовчанин, Пятеренко - по всему видно не робкого десятка человек с косым сабельным шрамом через всё лицо.
Тихий Демьян. Я, признаться, первый раз встречал такую фамилию. Как выяснилось, он сильно обижался, если его по ошибке называли Тихоном.
И ещё боец, которого никто иначе как «КолЯда» не звал. Я так и не узнал, что это было: имя, фамилия или кличка.

- Отто Оттович, вот вам провожатый, - Воеводин указал на Пятеренко, - Проводит вас в дом Немоляева. Может, что приметите. О бумагах не беспокойтесь, про общежитие это я так, спать вам лучше всего у нас в казарме будет. В столовую через два часа на ужин милости прошу. Пятеренко вас проводит. И вот ещё, учитывая серьёзность обстоятельств, возьмите мой наган.
Воеводин протянул мне револьвер. На ручке было выгравировано «Семёну Воеводину от Отто Блумберга». Я проглотил невольный комок в горле.
- Семён, право слово, я тут как лицо сугубо гражданское, поэтому буду действовать в рамках отведённых законом.
- Ну что ж, - подмигнул мне Семён, и я, наконец, понял смысл его спектакля, - Отвечаете за академика головой! Выполнять!
- Есть, - гаркнули красноармейцы.
Воеводин сам взял мой саквояж и унёс в дом. Я же стоял на улице, рядом с робко переминающимся с ноги на ногу красноармейцем. Посреди грязной улицы на окраине незнакомого города, где трагически погиб (как все тут почему-то решили) мой старый друг Пётр Афанасьевич Немоляев, знаменитый физик-теоретик и блестящий математик. Я только сейчас осознал всю боль утраты. В небе, как бы отражая состояние моей души, собирались тучи, с пристани неслись далёкие гудки пароходов. Я посмотрел на Пятеренко.
- Пойдёмте к месту преступления.
Когда мы опять вошли в дом, первое, что я увидел, это отсутствие того предмета, который так врезался мне в память.

* * *

Вечером, после ужина, я поделился с Воеводиным своими соображениями. Точнее соображений пока не было, были только наблюдения. А материала, на основании которого можно было строить хотя бы догадки, катастрофически не хватало. Воеводин поражал меня желанием докопаться до истины, во что бы это ни стало. И признаться, он заразил меня этим. К концу разговора я твёрдо решил, что не уеду из Вышевска, пока не узнаю правды.
Прекраснейший вид на реку открывался с высокого берега, вдоль которого мы не спеша прогуливались, негромко беседуя. Но мы, казалось, не замечали всего этого великолепия русской природы.
-Зачем тебе это? – я серьёзно посмотрел на Семёна.
- Я солдат, мне война нужна… Без войны я пуля в стволе, а пуле лететь надо!
- А я вот хотел посоветоваться с Петром Афанасьевичем, у меня одно уравненьице никак не выстраивалось, думал - поможет…
- Поражаюсь я с вас Отто Оттович, у вас не голова – Сорбонна! А вот спроси кого, не знают вас.
- Не это главное, Семён. Как там Пётр I говорил - «А обо мне скажите, что жизнь ему не дорога – жила бы только Россия».
- А Россия-то похоже надолго завязла…
- Всё образуется, главное, чтобы крови поменьше было.
- И тут незадача, в гражданскую сами своих сколько поубивали.
- Значит, так Богу было надо, грехи у нас велики, вот и будем маяться сколько Он нам отмерил.
- Вы вот вроде учёнейший человек, а в Бога никак веруете? – с усмешкой спросил Воеводин.
- Ты знаешь, Бог и наука во мне совершенно прекрасно уживаются и не мешают друг другу. Я вот что думаю, как бы оно там не было, а нет в мире отечества более родного, чем наше, оно и есть наш Бог.
- Вот и я так думаю.
В молчании вернулись мы в казарму. Где я, наконец, вытянувшись на койке уснул мертвецким сном.

* * *
И приснился мне сон. Я шёл длинной железнодорожной веткой. Постоянно оглядываясь, не идёт ли сзади, на полном ходу, состав. И вместо того, чтоб просто отойти в сторону и тем окончательно обезопасить себя, продолжал упрямо перешагивать через шпалы. Так я брёл довольно долго, если конечно учесть, что время во сне относительно. Чтоб разнообразить путешествие, я принялся перепрыгивать со шпалы на шпалу, потом через одну шпалу. Потом, представив прыжок на соседнюю шпалу как точку, а прыжок через шпалу как тире, я стал «отпрыгивать» небольшие выражения. Это показалось мне забавным.
От скуки я перешёл на притчи царя Соломона. Увлёкшись окончательно, я забыл про всё на свете, глядя только