томительное ожидание. Каждый хотел, чтобы немец не дотянулся до этой деревеньки, так удачно спрятавшейся в этой глухомани. И, конечно же, каждый мечтал, наконец, пожрать.
Не прошло и сорока минут, как послышалось чьё-то шуршание. Все напряглись, но это оказался Никулин. Сразу же протянув Можаеву пистолет, отрапортовал:
- Всё в порядке, немцев нет, и не было, айда к столу.
- Деревня?
- Да вроде и не деревня, а как хутор, но большой - дюжина дворов, мужиков всех, годных к строевой, с месяц забрали в райцентр. Мобилизация. Одни бабы остались, детишки да старики.

У первого дома их встретили несколько перепуганных женщин. Скрестив на поясе руки, они молча смотрели на солдат, покачивая головами. Между ними сновали дети, для которых появление незнакомцев было явно в радость.
- Дяденька, дяденька, - прицепился к Можаеву белобрысый мальчуган лет семи, - Дяденька, а вы правда солдаты?
- Правда, правда, - отвечал ему тот.
- А ну-ко, отстаньте от людей, чертенята! - Зычно прикрикнула одна из женщин.
Дети, как воробьи, прыснули от солдат и, забежав в первый двор, спрятались за плетнём, так, что были видны их пальцы, вцепившиеся в ивовые ветки и моргающие между прутьев глазёнки. Никулин состроил злобную гримасу и цыкнул в их сторону, плетень ответил диким визгом и радостным смехом.
- Доброго здравия, - приветствовал женщин Можаев.
- Здрасьте, - за всех ответила баба, только что гонявшая детишек.
Остальные невнятно забормотали что-то приветственное.
- Мы подразделение Красной Армии, выходим в расположение регулярных частей, если можете помочь с провиантом, будем сердечно благодарны.
- Отчего не покормить, сразу вижу давно не жравши, одни глаза остались. Проходите к Ильинишне,- и, обернувшись к одной из женщин, махнула головой,- Веди к себе солдатиков, а мы поднесём у кого что есть.
Войдя в комнату, они неловко переминались у порога, но когда из печки пахнуло варёной картошкой, у Можаева голова закружилась посильней, чем от контузии. Пришлось, не дожидаясь приглашения, присесть на длинную лавку, стоявшую у стены. Остальные испытывали похожие чувства, так как тут же сели рядом.
Хата Ильинишны оказалась просторной, наверное поэтому их и определили к ней. Хозяйка, ещё молодая, но как всякая крестьянская баба, состарившаяся раньше времени от тяжёлой работы, ловко орудовала ухватом.
- Обождите родненькие, - приговаривала она, - Чай, с голодухи-то, совсем одичали.
Это были не вопросы, а своеобразное причитание. Ещё одна часть жизни русской женщины, вечный «Плач Ярославны».
- Уже готово почти, грею, грею, эко вас, издалеча идёте?
- С под Энска, - хрипло ответил Можаев.
- Эвона сколько прошли! – удивлённо замерла она,- А давно идёте то?
- Больше двух недель,- опять ответил Можаев и почему-то опустил глаза в пол.
- И, что, так и не ели ни где, неужто деревень не попадалось по дороге?
- Попадалось, да там уже немец был, а ели колосья хлебные, ягоды.
- Ой, родненькие, натерпелись то, и мой там как сейчас?! Прижав руки к щекам, закачала Ильинична головой.
- Да немца бьёт уже! Бодро встрял Никулин.
- Дай бог, чтоб быстрее уж прогнали супостатов.
- Скоро погоним, резервы подтянем и ударим всей мощью Красной Армии,- уверенно ответил Можаев.
Из печки появился чугунок с дымящейся картошкой. У Можаева в животе резануло так, что он непроизвольно согнулся.
- Ну, ешьте, ешьте, а я пойду пока принесу ещё чего, - и, глядя на побуревшую от крови Можаевскую гимнастёрку, добавила,- А вы ни как ранены?
- Да нет, порядок. Осколками задело. Царапины.
Когда она выходила, Можаев заметил, что глаза её влажно блестели.

Первую картофелину Можаев не съел – вдохнул. Вторую уже попытался жевать, и тут почувствовал, что она обжигающе горяча. Когда потянулся к третьей, дверь отворилась.
Незнакомая женщина принесла здоровенную кринку молока и завёрнутое в ткань сало.
Следом за ней потянулись и остальные. На столе, волшебным образом, появились: хлеб, сметана, варёные картофелины «в мундире», и наконец, полутора литровая бутыль самогонки. Бойцы благодарили кивками головы. Сказать что-либо членораздельное не мог ни кто, по причине набитых ртов. Первый опомнился Можаев.
- Шибко пузо не набивайте, плохо будет.
- Может тогда, смажем, а, товарищ командир? - кое-как прожевав, с трудом выговорил Никулин.
- Только в целях профилактики возможных осложнений! - строго посмотрел на него Можаев.
- Всё будет согласно устному предписанию! - Горячо заверил его боец, и добавил, обращаясь уже к хозяйке, замершей у порога, - Нет у вас стаканчиков?
Та опять молча покачала головой и вышла.
- Незадача,- обескуражено пробормотал Никулин,- Как же нам её, болезную, поделить?
Тут появилась Ильинишна и молча поставила на стол два гранёных стакана.
- Ай, благодарю матушка!

Никулин аккуратно, боясь пролить даже капли, наполнил каждый приблизительно на два пальца, всё время косясь на Можаева, строго следившего за его действиями.
- Нормально так, товарищ командир? – спросил он наконец.
- Нормально,- отрезал Можаев, чувствуя, что ноги становятся ватными, а голова начинает откидываться назад.
- Разрешите тогда, - протягивая один стакан ему, а другой поднимая сам, продолжил Никулин, - Поднять эти стаканы за Победу?
- За Победу конечно, - поддержал «Дед». Лаврентьев с Колькой тоже одобрительно закивали.
Хоть Можаев и был против распития спиртных напитков с личным составом, но в данной ситуации это казалось ему необходимым. Поэтому он, чокнувшись с Никулиным, залпом отправил самогонку в желудок. Та прошла как огненная лавина.
Лаврентьев с «Дедом» выпили, крякая от удовольствия.
Когда очередь дошла до Кольки, тот смущённо замешкался.
- Я вообще-то не пью, - робко начал он,- То есть не пробовал ни разу…
- А в немца стрелял?
- Стрелял,- сокрушённо вздохнул он, - Только не попал с перепугу.
- Ну, мимо рта не промажешь точно! - захохотал Никулин, - А немцы у нас ещё будут, отыграемся.
Колька зажмурился и выпил залпом.
Через пять минут все спали беспробудным сном.
Вошедшая Ильинишна перекрестила их и тихо прошептала: «Храни вас бог».

Можаеву снился родной Ленинград. Как ребёнком, он ездил на Коменданский аэродром смотреть, на проносящиеся в небе самолёты. Все мальчишки во дворе хотели стать лётчиками, и он разумеется тоже, но врачи вынесли свой вердикт, и он попал в пехоту. С тех пор стрекотание моторов всегда ассоциировалось у него с несбывшейся мечтой детства. Вот и сейчас он слышал этот далекий мерный звук.
- Вставайте, вставайте,- кто-то настойчиво тряс его за плечо.
Можаев резко открыл глаза и тут же посмотрел на часы. 16 00. Они проспали пять часов.
Перед ним стояла бледная как смерть Ильинишна и показывала рукой в сторону окна. Можаев с удивлением отметил, что звук мотора не пропал вместе со сном. И, предчувствуя недоброе, бросился к окну. Осторожно выглянув, увидел стоящий мотоцикл. За рулём сидел человек в серой форме. Ещё один, не спеша, двигался в их сторону. Винтовка покачивалась в такт шагам. Вся фигура немца выражала крайнюю беспечность. Они явно не ожидали, что