Жыла была адна женщино, и, бля, страх как ей захотелось рибёнка. А где его взять?
Падумала она и отправилась к аднаму стараму калдуну.
Хачу, гаварит, рибёнка иметь, где взять не патскажишь?
Отчего же! сказал калдун, доел ячьменную кашу и стал развязывать бичеву, держащюю его тирольские кожаные партки.

Хуяссе, калдун, падумала женщина!
Добрая женщина, это не простая каша, проговарил калдун, оглаживая свой пачаток. Не простая! Щас засажу тебе – увидешь, что будет!
Долго ли, коротко ли, но прошло минут двацать, и колдун кончил. Сыто рыгнул. И назвал цену:
Двенадцать скиллингов, мамаша.
Женсчина расплатилась и пошла домой.
Дома вдруг ей стало рыгаца ячьменём. С чего бы это, подумала бедная женсчино, и от этой мысли в песде у ней счёлкнуло.
Она удивлённо нагнула ебло к пилотке и увидела, что там всё распустилось – будто тюлюпан, но бутон ещё не раскрылся.
Какой славный цветок, сказала женщино и поцыловала сибе в пизду.
Вдумчивый читатиль в этот беспизды интригуюсчий мамент спросит, а не Алина ли Кабаева это была?
Отвечаю – х/з.



Тут в пизде у ней ещё рас счёлкнуло так нехуйова, и малые губы ваапсче вывалелесь наружу, и вроде воды отошли.
Женсчина пришла в неаписуемый ахуй. Гладь, а в пизде у неё на тубурете сидит девачка. Меленькая, што твой пиздец.
Карлица будет или лилипутка, падумала добрае женсчино. Достала штангенцыркуль, каторым её бывший муш мерил своё физио, и с точностью до десятых долей замерила эмбрион.
Дюйм росту. Женсчино охуело и в метрике записала дочь как урождённую Дюймовочку.
Зато Дюймовочка мало ела, плавала в тарелке, спала в пластмассавой хуйне от киндер сюрприза и пела ахуитильно (главное, тихо, как ни драла глотку, а это не вредно для материнских ушей).
У женсчине жыла галлюцыногенная жаба, та её лизала и дико пёрлась. Но жабе это надоело, и она в адну ис ночей, когда женщина дико триповала, спиздила Дюймовочку и встала на хода.
У жабы этой сын был – нарик тёмный, гадкий, противный – наркоман, хули. Мамашу лизал и пёрся! Ахтунк, бля.
Жил сынок жабий в притоне какомто натурально в тине, бля. Уёбак.
Коакс, коакс, брекке-ке-кекс. Тока и смог пидор проквакать, как увидел Дюймовочку. На кумаре был, сразу кинулся к мамаше и давай ей спину лизать.
Сговорились жаба с сынком и высадили дюймовочку на лист кувшинки, мол, хуй она куда денеца с подводной лодки.
Бедная крошка проснулась утром и видет – пиздец папала – наркоманы, жабы страшные, бля. А хули делоть - ломица некуда. Стала тоже панемногу жабу пализывать. Думала – хуйня, патом, если чо, шышками перекумарюсь.
Налижуца они, бывало, жабу и нормально Дюймовочке уже захорошеет ,так и сынок уже вроде не строхуило, и хуй у него тиной почьти не воняет. Сторчалась девка савсем. Села на систему.
То ли совсем заглючило бедняжку, то ли чо с экосистемой стало хуйова на плонете, но в тине ихней стали появляца пираньи. Девка вроде их даже стала понимать (глюки, ога) и пажалобилась рыбам, мол, злые изврасченцы, жабы ёбаные мамаша с сынком присадили её на наркотеги и ебут не атпускают.
Пираньи со зла, а я думаю, просто жрать хотели – погрызли все стебли у кувшинак и листок с девочкой паплыл па тиченею дальше, дальше…
Пашли на хуй, ёбаные наркаманы, заорала Дюймовочка что было сил, но её никто не услышал. Голосок был так хуйня у ниё, тонкий.
А листок всё плыл да плыл, и вот дюймовочка попала за границу.
На третий день её страшно закумарило. Начался бред и голлюцинации.
Мотыльки, майские жуки. Вроде она сосала ложноножку у майского жука на дереве. Страшный глюк. Так прошли лето и осень.
Стало холодно просто пиздец. Жуки то ли кудато съебали в тёплые края, то ли их и небыло? Хуй знает.
Рядом с деревом, на котором перекумаривалась дюймовочка, лежало большое поле. Конопля давно была убрана, одни голые, сухие стебельки торчали над землёй, да иногда попадался кропалик-другой смолы. А много ли карлице надо? Кинула на кишку 0.001 грамма и прись сутки.
Так она пришла в логово полевой мыши. Мышь жыла в тепле и накуренная, что твой Боб Марли. Помещение всё было завалено шишками и гашишем. На кухне в наёб жратвы.
Дюймовочка стала просить у мыши пахавать, мол, накурилась, жрать охота пиздец.
Ах ты, бедняжка! сказала полевая мышь: она была, в сущности, добрая старуха. Ступай сюда, погрейся, поешь да курни со мною!
Девочка понравилась мыши, и мышь сказала:
Ты можешь накуриваца у меня всю зиму, только убирай хорошенько мои комнаты да рассказывай мне сказки, я, када обсажусь, большая до них охотница.
Хуле не дунуть бошечег да не присесть на уши старой ебанашке, подумала девачка. А вслух сказала: забивай. Мышь достала бонг.
И Дюймовочка стала делать все, что приказывала ей мышь, и зажила отлично.
Скоро, пожалуй, у нас будут гости, сказала как-то полевая мышь, мой
сосед обычно навещает меня раз в неделю. Он живет куда лучше меня: у него огромные залы, а курит он только гидропон. Вот если бы тебе с ним замутица. Беда только, что он слеп и не может видеть тебя; зато ы должна рассказать ему самые лучшие сказки, какие только знаешь.
Но девочке мало было дела до всего этого: ей вовсе не хотелось выйти замуж за соседа, ведь это был слепой пидорас крот. Он в самом деле скоро пришел в гости к полевой мыши. Правда, он был укурен в жопу, и сослепу выебал мышь, а не Дюймовочку. Но компаньёнки ему не открыли глоза на это досадное (тока не для мышы) недоразумение.
По накурке он совсем не любил ни солнца, ни прекрасных цветочков, и отзывался о них очень дурно, он ведь никогда не видел их, только коноплю. Девочке пришлось петь, и она спела две песенки: "Владимирский централ" и "Мурку", да так мило, что крот совсем в нее влюбился. Но он не сказал ни слова, так он был укурен в сопли.
У крота этого была мёртвая птица в кладовой, рас Дюймовачка запарелась под ТГК, что он её убил и теперь ебёт в перепонки. У крота был хороший гидропон.
Крот с мышью, наебавшись, всячески чмарили ласточку и измывались над её трупом. Добрая Дюймовочка от нехуй делоть ночами стала растирать грудь птицы гашишным маслом и скоро случилось чудо – птица оклемалась и даже захавала нехуёва так зёрен канапли ис запасав крота, мативируя это тем, что каннабинол очень полезен для поднятия тонуса! (Кто бы спорил, ога).
Благодарю тебя, милая крошка! сказала больная ласточка. Меня так славно раскумарило. Скоро я совсем поправлюсь и опять вылечу на солнышко.
Бедную птицу жёсска глючило, какое нахуй солнтце в подземелье?
Ах, сказала девочка, теперь так холодно, идет снег! Останься лучше в своей теплой постельке, я буду дуть тибе паравозы. И Дюймовочка принесла птичке воды в цветочном лепестке. Бедное животное мучил сушняк.
Всю зиму прожила тут ласточка, и Дюймовочка с ней на постое пыжили. Ни крот, ни полевая мышь ничего не знали об этом, они ведь совсем не любили птичек, а любили тока ебаца в мрачном подъземелье и курить траву.
Когда настала весна, и пригрело солнышко, ласточка распрощалась с девочкой, и Дюймовочка ототкнула дыру, которую проделал крот.
Ласточка придлажила ей съебаца, но Дюймовачке было жалко бросать полевую мышь,