большее по объему в результате одной-единственной прогулки не наскрести – факт.
Обычно Пилинков поступал просто: перетасовывал. Ставил с ног на голову привычные вещи, ради эстетически обоснованного абсурдизма. А потом, как уж получалось, наживлял идеи, и тем самым выворачивал текст до состояния придурковатого, но исполненного потайных смыслов моралите.
Например, девочка-гот могла бы испытывать противоестественное влечение к песочным пирожкам. Дожидаясь, когда выпачканных и уставших детей призовут в дома их матери, девочка-гот, например, быстро подходила к песочнице, воровато оглядываясь, набивала рот комками мокрого песка, а потом, расплачиваясь за слабость, долго и мучительно блевала.
А уличный пес и алкоголик в оранжевом камуфляже, допустим, могли бы быть воплощениями какого-нибудь шумерского двуликого бога, если, конечно, у шумеров были двуликие боги, Пилинков не очень хорошо ориентировался в мифологии Двуречья, и просто воспользовался ассоциацией на числе «два».
Ну и далее в этом же духе.

Посланный на хуй кондуктором за отсутствие денег на абонемент, Пилинков, размышляя о роли сюжета в тексте, предназначенном для психоаналитического, по существу, толкования, покинул автобус, оказавшись на незнакомой остановке. Никого и ничего примечательного вокруг не было, только снулые хрущевские коробки уставились подслеповато друг на друга через дорогу, да накрапывал дождь.
Пилинков приметил вывеску «Пельмени», и направился туда. Как правило, в пельменных к вечеру скапливаются всякие чудаки, и между этими чудаками проскакивают искры дурацких конфликтов. Пилинков был убежден, что конфликт является движущей силой не только крупной формы, но и рассказа, а потому ни секунды не сомневаясь в правильности принятого решения, потянул на себя ручку двери под обшарпанной фанерной вывеской, кое-как разрисованной неизвестным энтузиастом подворотенных рекламы и дизайна.

Как же мне надоел Пилинков. Уже и вышел на улицу, и уехал в ебеня, а до сих пор ничего не происходит. Пилинков, от тебя требовалось всего-то – набраться впечатлений, попасть в какую-нибудь заваруху, получить нож под ребро, на крайняк, и тем самым достигнуть творческого возвышения! Где твой креатив, ты же вроде бы многообещающе начинал, с этой девочки, пожирающей песок, а?

«Я не виноват, что окружающая меня реальность – уныла и безрадостна», - подумал Пилинков, и присел по соседству со столиком, за которым расположились двое подвыпивших маргиналов неизвестной породы, чокаясь гранеными стаканами, и шумно чавкая жирными от масла пельменями.

Пилинков, ты меня, кажется, не понял. Еще раз: от тебя требуется действие, хоть какое-то действие! Я пишу четвертую страницу, а ты все созерцаешь, все только готовишься впасть в свой дзенский транс. Ты не охуел ли?

«Нет», подумал Пилинков, и, ежась на сквозняке, повесил плащ на спинку пластикового стула, ножки которого разъезжались в стороны. Вялая, как на героине, буфетчица приняла заказ – два кусочка черного хлеба, порция пельменей с говядиной, полить майонезом. И двести граммов «Родниковой», конечно.

Пилинков, пидорас, мои пальцы устали дрочить твою меланхолию. Ты будешь погружаться в повествование, или так и останешься куском картона? Учти, я сделаю так, что ты сейчас блеванешь фонтаном желчи, причем она будет едкой, как у Чужого. Смотрел «Чужого»?
«Смотрел», - пронеслась мысль, и Пилинков рассеянно, не в силах сосредоточиться на привычном, вроде бы, подслушивании разговора за соседями.

В общем так, если ты сейчас же не придумаешь что-нибудь, я тебя заебошу. Ты у меня сначала воткнешь себе вилку в глаз, на глазах этих опоек, потом пойдешь, и заставишь бабу за стойкой слизать желток твоего глаза с вилки, а сам будешь напевать «Кукарачу», ты понял меня? Конан-Дойль тоже расправился со своим героем, когда тот его подзаебал. А ведь он, между прочим, был активным парнем. А ты кто, кто такой ты, квелая безмозглая амеба, отпечаток раздавленного жука на теле города?!
«Я, прежде всего, - человек. Творческий. Писатель. Я сам – хозяин своему воображению», - подумал Пилинков, и, уронив вилку, выругался. Маргиналы за соседним столиком устранились во тьму невнимания.
Ну, держись. Держись, сука. Я тебя предупреждал. Сейчас ты облысеешь, охуенно, да? Следи, я печатаю по буквам: и т у т о н о б л ы с е л. Кушай на здоровье!

Пилинков наклонился, чтобы поднять вилку, и на пол полетели хлопья его волос. «Боже мой! Что происходит?» - паническая мысль подбросила его с места. Пилинков схватился за голову, будто пытаясь придержать на месте остающиеся волосы, не дать им выпасть. Тщетно. На липких ладонях оставались целые клочья. Официантка за стойкой, многое видавшая в своей нелегкой жизни, удивленно подняла бровь.
«Перестань!»
Вот уж хуй. А теперь смотри, - тебя разорвет на части официантка.
Женщина отряхнула свой заляпанный бурым халат, и вышла в зал, вытирая руки о полотенце. Приблизившись ко все еще находящемуся в ступоре Пилинкову, которые в этот момент разглядывал пустыми от ужаса глазами зажатые в кулаке клочья собственных волос, женщина в халате ухватилась крепкими, привыкшими рубить туши и месить тесто руками за плечи Пилинкова, и потянула в стороны. Треснула рубаха – пуговицы разлетелись в стороны, Пилинков заорал от боли: правая половина его тела рухнула на пол, истекая кровью, а пальцы на руке тонко подрагивали, пытаясь нащупать место, где раньше была вторая половина. Правый глаз лопнул, и вытек, мягко вывалился из треснувшей глазницы.
Официантка аккуратно уложила то, что осталось от Пилинкова, рядом с массой фонтанирующей кровью плоти, и вернулась на свое место, посматривая за агонизирующей парой недо-Пилинковых, как мамаша посматривает за пускающим бумажные кораблике по ручейку ребенком.
Нравится тебе? Еще хочешь? А теперь - самое интересное, внимательно следи за движениями пальцев!
Пилинков повернул половину головы так, чтобы можно было видеть уцелевшим глазом происходящее вокруг. Опойки, до этого мирно сидевшие за своим столиком, вдруг насторожились, принюхиваясь.
- Глянь-ка, Митя, кровушкой как истекает. Мясо же? – спросил один, облизывая вожделеющие губы.
- Мясо, мясо и есть! – вторил ему второй, отставляя в сторону стул.
Вдвоем они набросились на Пилинкова, и стали жадно впиваться в обнаженные кишки, в пульсирующие ткани, выгрызая куски, задирая подбородки, как пеликаны, а по подбородкам и щекам бежали струйки его, Пилинкова, крови.
Жрите, жрите его, в этом и заключается смысл его никчемного существования, наедайтесь, ребята.
Жрите так, чтобы читателю стало противно, чтобы читатель понял, что попал в самое пекло, в ад на Земле, а Пилинков чтобы осознал, что существует только потому, что читатель пробегает взгядом буквы, из которых, в сущности, только и состоит и Пилинков, и его жизнь, и жизнь всех, кого он считает реальными.
- Не..надо..- хрипел Пилинков, но его все так же терзали острые зубы, а остатки одежды совершенно вымокли кровью.
Не надо. Раньше должен был позаботиться, раньше, творческий человек. Теперь вот терпи роль