диван ходит ходуном.
- Почему ты так со мной? Что я тебе сделала?
- Заткнись!!
Она орет и выгибается дугой.
- Прекрати! Прекрати пожалуйста! Я не скажу никому! Уйди от меня! Отстань!
Но я уже не могу сдержать свое внутреннее, и я рву ее как тряпку, а она льет слезы и шепчет уже бессильно и еле слышно:
- Сволочь ты…
Ну, сволочь… Просто я актер хороший, у меня никаких чувств, только графит и ластик, можно написать все что угодно и стереть потом без следа. Ее тушь кляксами у меня на подушке, и праздник сжался и высох, как детский трупик. Все кончено, и для меня и для нее. Адьос!! Теперь мы покурим, и она будет давиться слезами и дымом, а я буду учить ее затягиваться. Потом выставлю ее вон, и она попрется по незнакомому району. Пойдет домой, или, может, еще куда-нибудь. И жизнь впервые вдруг покажется ей горькой и невыносимо мрачной.
[и где теперь твой правильный плюшевый мир?]
А пока она
Растоптанная,
Расстрелянная сгустками клейстера,
В синяках и кровоподтеках,
Сидит на разгромленной постели,
Хлопает мокрыми ресницами,
И плачет,
От унижения,
И отвращения к себе,
Чувствуя, как ломается привычное ей сегодня,
Наблюдая,
Как улетают в небо красные и белые шарики –
Символ веры в утраченное завтра.
Выпотрошенная перочинным ножиком чужой немотивированной ненависти,
Моя бедная, бедная маленькая недотрога…