Он очень любил нюхать свои пальцы. Сначала поскрестись подмышками, а потом долго и вдумчиво нюхать пальцы, и сложенные в щепоть, и каждый в отдельности. Нюхать с закрытыми глазами, почти сладострастно.
Она, когда это видела, просто сатанела. Чтобы не выплеснуть из себя ярость, делала большой глоток чая и начинала полоскать им во рту.
Он, когда слышал эти звуки, готов был швырнуть ей прямо в рожу давно присохший к полу в ванной использованный и забытый тампакс.
Она, в свою очередь, была снедаема неистовым желанием туго затянуть на его шее грязные трусы, регулярно оставляемые им под кроватью.

А еще он любил мочиться сидя. А потом аккуратно промакивал член бумажкой. Сам факт ее не раздражал, скорее радовал, потому что гораздо реже приходилось отмывать с крышки унитаза и со стен рыжие конопушки. Зато как омерзителен был один вид оплывшей поверх толчка волосатой тушки, журчащей и пукающей одновременно!

Он бледнел, когда видел на бельевой веревке ее гигантские бюстгальтеры и всегда старался перевесить их в самый дальний конец балкона, так, чтобы они не бросались в глаза. Когда она его за этим заставала, он начинал нервничать и грызть ногти. Откусывать по кусочкам, выплевывать и складывать аккуратной кучкой.

С застывшим лицом сметая в ладонь огрызки ногтей, она попутно зачем-то прихватывала пульт от телевизора.
Не обнаружив пульт в привычном месте, он начинал нервно курить, стряхивая пепел в чашку с недопитым чаем.
Остервенело тыча ему в лицо найденный пульт, она другой рукой хватала чашку с омерзительной жижей и выливала ее ему на голову.

Каждый день. Уже много лет молча. С суженными в точку зрачками и закушенными губами.
В печали и в радости. В богатстве и в бедности. Аминь.