Да, дарагие маи друзья, дахуя времени уже прашло с тех пор как жыву у Машы. Мой малинький хамичковый хуй давно уже не так бодр как раньше. Жаль, кстате, нет хамичков-формацефтов, каторые бы смагли придумать хамичковую веагру. Очень жаль. Нет, ну канешно, можно было бы технично спиздить у Машыново папы адну таблетачку, он бы и не заметил, я думаю. Но, байусь, што дозировка там не сафсем хамичковая. Хуй запросто лопнуть может… Хотя, канешно, в лутшем случае, хуй сможет достичь таких размеров, что запросто можно будет ебать не только маих хамичковых падруг, но также и котика Васю, сцобачку Гену и девачку Машу. Да хуле там Маша! Запросто можно даже Машыну маму в ейо ниабьйатную дырень, в каторую я, в мирное время, пешком захожу. Вот удивицца старая извращенка, кагда в ачиридной раз папробует засунуть меня в песду! Она меня по привычке туда – хуяк! А я оттуда такой – хуйяк и резво дастаю свой полнометражный хуй и ебу эту шалаву до полусмерти! А она такая: «Типа нихуя сибе! Да при таком знатном хамичке, нахуй мне такой хуйовый муж?! А ну-ка, блять, пашол нахуй, муж!». И старый небритый педораз идет нахуй, а я остаюсь в ништяках. Миня кормят ахуительной маркофкой и песдатейшым мелом, гамно каждый день убирают. Да и вапще холят и лелеют. Но это в лутшем случае, а в худшем хуй лопнуть может. Такшто ну их нахуй эти таблетки, тем более, што аднажды кое-какие таблетки я уже пробовал. Но стоп, обо фсем по парятку. Итак…

Мамент раждения… Кто-то утвирждает, што этого запомнить нельзя – хуйня, не верьте. Я то, блять, помню! Вылезаю это я, значит, из недр материнских и оглядываюсь. Ага, блять, думаю, радился. Ну, нихуя сибе. Ну, сабытие, типа. Народ мелкий вакруг тусуецца – братья и сестры паходу. Лежат чото, сиську сосут, да такие, внотуре, мелкие и пративные. Ну, пиздец прямо. Да… С такими сабытие не атметишь. Да и чем атмичять?! Нет нихуя ни вотки, ни вапще… Не день раждения, а расстройство одно. Нихуя я так проводить свой первый день жызни не сагласен. Щас вон та миссис Бальшая Дырка меня оближет и я збегаю за воткой. И если сасунки не присоединяцца, то сам отмечу хатябы.

Как только меня привели в порядок, я, как и собирался, пашол за водкой. Ну, то есть как пашол… Ну, не савсем пашол… скажем так, не сразу. Пытаюсь встать на ноги, а чевото не встайоцца. Ну ладно, хуйсним, раз не идёцца за воткой, то, я думаю, можно и сползать. И пополз. Прямо на север. Ведь если ползти строго на север, то стопроцентно доползешь до водочного магазина. И вот, палзу на свой йобаный север, палзу и вдруг хуйак! Тачнее – пиздык… с высоты блять. На пол, блять, как гамна мишок… Очнулся, а вакруг прасторище такой ниибацца, братья и сестры где-то на вирху пищят. Привецтвуют, паходу, мой падрыв. А я лежу, блять, как парашутист-ниудачнег и пачиму-то ничево паделать не могу. Даже папищять сил нет. Ну, думаю, пиздец мой пришол. Но, как можно дагадацца, я ашыбался.

Пиздец пришол нимнога папозже. На ногах у нево были сандалики, а на галаве две касички. Как щас помню, задрожал пол, паслышалсо крик: «Мама! Мама! У нас типерь много маленьких мышег, бля!» и в комнату ворвалась эта фурия. Эта, сцуко, убийца с летсом малинькой девачки. Йебальце раскрытое, слюнки текут, взгляд устремлен в цель, а на все астальное насрать, руки вперед и бегом к нашему хамичковому домегу. А я, как вы вираятно успели дагадацца, на её пути аказался. Она бежыт, сука, орет, блять. Радуйецца, чево то там сибе, падла. А я нихуя шылахнуцца не могу даже. Паходу павредил сваи низрелые канечности, кагда падал. А она, одинхуй, бежыт. И прямо на меня. Ну, думаю, вот мой законный пездец пришол, наканецто. Закрыл глаза и начал фспаминать фсю свайу кароткую, но песдец как насыщенную сабытиями, жызнь. Громкий тупой удар…Тишина…

И громкий рёв. Аткрываю левый глаз – нихуя вакруг вофсе не хамичковый рай. Апстанофка прежняя. Вот только рядом лежыт ахуенная агромная галава, в голове рот, изо рта орево и запах яишнетсы-глозуньи. А-а-а, сцука! Паходу пацкальзнулась и пизданулась. ГЫ. Жывой! Не так то просто миня растоптать! Я ж, блять, не курица, штоб меня топтать… Пока я внутренне ликовал, девачку успакаивали, а она орала. «Это все мышки бляццкие виноваты! Убей их, мама!». И тут её взгляд упал на миня. «Эта вон та маленькая лахматая хуйня мне падножку поставила!» и как пизданет своим кулачищем возле меня. Лежу, блять, не жыв не мертв, а перед маим таблом ахуйенные такие пальцы с плостмасцовыми кольцами «неделька». Слава богу, она косая оказалась с рождения. Косая всмысле неточная. А её мама звирьков увожала, и решив не дапустить повторного покушения, стала успакаивать. «Иди», - говорит, - «нахуй, дура, блять, сцука косоногая! Сама пизданулась, а на бедное жывотное наезжаешь!», - и как пизданет её по башке. Так вот я жывым осталсо. Можно сказать два дня раждения у миня прашло в адин день. Жаль отметить как следует не удалось. Но я этого, правда, почти не помню. Патамушта башкой пизданулся. А потом дни потянулись однообразно.

Я долго сосал сиську и срал. Недели две, наверное. Но этот эпизот благополучно выпал из маей нибальшой памяти. Следующий проблеск сознания наступил, кагда я уже бодро стоял на лапках и даже успевал сйобывацца от хищных рук любителей жывотных. Нас начали таскать на птичий рынок. Вапще понятие странное, блять. Ну, што значит «птичий рынок»? Чо, там ничего кроме птиц нет? Пиздеж и неправда! Там птиц – раз, два и обчелся. Собака – это что, птица? А я?! А я разве похож на птицу? Да если бы мы – хамички – умели летать, то хуй бы у вас, людей, получилось прогуляцца без зонтика! Хамичок – свабодалюбивое жывотное, но сбивацца в стаи любит.

Вот прицтавьте сибе. Солнце исчезает, поднимаецца ветер. То не циклон северо-западный, то не грозовой фронт близицца. То стая гордых хамичков реет высоко в небе. Обезумевшие от ужаса, люди смотрят вверх и пытаюцца укрыцца в убежищах, но тщетно. Хамички уже выпустили свои смертоносные вонючие заряды, и теперь скрываться бесполезно. ХА-ХА, БЛЯТЬ! КТО ВАМ СКАЗАЛ, ЖАЛКИЕ ЛЮДИЖКИ, ШТО ВЫ ЦАРИ ПРИРОДЫ? А?! НАСРИТЕ ТОМУ В РОТ! РАЗВЕ ВЫ НЕ ВИДИТЕ? Вот очередной миллион хамичков отбомбившись, строится клином и уходит к северу – кормиться и пополнять боекомплект штобы сеять ужос и смерть…

Э-э-э… Однако вернемся к рынку… Каждые выходные нас таскали на этот сраный псевдоптичий рынок в трехлитровой банке. Сестры и братья носились по банке, как йобнутые. Они пытались куда-то сйебацца, не осознавая в полной мере, што стекло ахуенно скользкое. А я им об этом говорил, миждупрочим. Но они продолжали совершать свои долбоебические движения. А я гордо сидел в центре и созерцал всю праисхадящую вакруг хуйню.

Вакруг банки с нами хадили фсякие люди, инагда пакупали одного из нас, но чаще тыкали пальцами, просто лыбились и тупо ржали. Хуле смишнова, блять, не панимаю… Однажды пришли и за мной. Папа и дочка. Папа плешывый такой, очкастый, а дочка очкастенькая тоже, но не лысая, наверное, не в папу пошла. В соседа, видимо. Я видел их соседа – он лахматый, как мой хуй. «Сматри, дочька, как хамички смишно сйобываюцца!