рост, заложив большие пальцы за широкий кожаный ремень на поясе.

- Из-за чего, Гисли Рунольвссон, ты поссорился с мастером Скибуром?

Рауд нарочно избегал слова «трэль», потому как рабом старика уже давным-давно не считал.

Гисли, уже, по всему видно, изрядно захмелевший, ответил дерзко, глядя сыну вождя в глаза.

- Викинги не ссорятся с рабами, они расшибают им головы. И ты это хорошо знаешь сам.

После чего, улыбнувшись, замолчал.

Рауд не ответил ему ни слова. Он повернулся к Бьерну и спросил.

- Знаешь ли ты, почему он погиб?

Бьерн выступил чуть вперед и невозмутимо рассказал:

- Гисли, направляясь к лесу, приметил идущую в женский дом Унд, дочь кузнеца. Схватив ее за одежду и намотав на руку косу, он, не думая дважды, потащил девчонку в хлев. Старый мастер услышал, как дочь зовет о помощи, и подбежал, проклиная Гисли на нашем языке и на своем родном. У Гисли при себе был меч, а старик был безоружен. И не было рядом воинов, которые смогли бы вступиться. Позже на шум выбежал я и остальные люди, принесли факелы, и я сразу пошел искать тебя.

- Откуда ты сам все это знаешь?

- Про это мне поведал мой трэль, работавший в хлеву.

При этих словах Гисли презрительно фыркнул, а Торгейр зло покосился на него. Меньше всего он хотел ссоры с людьми Ракни, особенно не хотел он ссоры с Раудом Хравном. Но Гисли, видимо, держался иного мнения. Что ж, добро…

Бьерн спокойно продолжил:

- Я верю ему, и сам он не говорит это лишь потому, что не дело трэлю вмешиваться, в то время когда викинги толкуют о важном…

Сказав так, юноша отступил назад.

Заговорил Торгейр:

- Ты в праве потребовать виру за раба Рауд, пол коня серебром, я полагаю. будет довольно, если нет - скажи. Сколько, ибо я знаю, что этот трэль был дорог тебе и…

Тут Трогейр запнулся на мгновение, но все же договорил:

- Тебе и Фрэйдис…

Рауд вздрогнул, а Ракни, его отец, беспокойно заерзал на месте, на котором сидел. Ох, зря, зря вспомнил он про Фрэйдис. Однако, пол коня серебром было неслыханно великой ценой за невольника. Так дорого не стоил никто. И было видно, что вождь Трогейр по прозвищу Разлучник очень не хотел крови. Викинги беспокойно зашумели, ожидая, что ответит сын вождя Ракни.

Рауд был холоден и сказал совсем спокойно, глядя Трогейру в глаза. Гисли он не удостоил даже взглядом.

- Моя Фрейдис никогда не знала своего отца, и старый мастер Скибур заменил его ей. Он не был рабом и не отпускал я его лишь потому, что сам он не желал никуда отсюда уходить. Рука этого человека закрыла Фрейдис глаза, когда пришел ее час. А Унд, его дочь, была и будет мне и моей жене сестрой. Так с чего же ты взял, будто твой человек расплатиться со мной серебром?

Трогейр молчал, только двумя холодными углями полыхали на темном лице вождя голубые, как лед, глаза.

- Слушай же меня, Гисли, сын Рунольва, я, Рауд по прозвищу Ворон, отомщу за смерть этого человека, как за смерть своего родича, ибо сильно ошибся ты, когда посчитал, будто можно поднимать руку на него или его дочь. Хольмганг будет завтра на рассвете.

Сказав так, Рауд развернулся и зашагал проч. Вигинги зашумели, явно разойдясь во мнении относительно гибели старого англа. Одни полагали, будто Рауд совсем обезумел, и смерть трэля, пусть даже хорошего, не стоит крови, особенно если было предложено серебро. Другие считали, что он поступил правильно, вызвав Гисли на поединок, ибо не дело викингу спускать обид. И только те немногие, которые догадались, что же на самом деле было на уме у Гисли, хмуро молчали. Внезапно не выдержал и сам Гисли. Шагнув вперед, он громко крикнул:

- А почему бы не прямо сейчас, Рауд Ракниссон?! Почему бы нам не сразиться немедля. Сними Хравна со стены, и мы поглядим, вправду ли ты такой хороший боец, как про это болтают.

Не так и пьян он был, как могло показаться сначала.

Но Рауд даже не обернулся. Зато Бьерн не остался в долгу и ядовито заметил.

- Рауд, Ворон тебе не раб, чтоб мстить за свои обиды сразу.

- И не трус, чтобы не мстить никогда, – мрачно проговорил Трогейр, глядя вслед ушедшему воину.


Хирдманы, помня слова Рауда, позаботились о теле строго Скибура. Бедняжка Унд была безутешна. Самого Рауда больше никто не видел до самого рассвета. Многие вернулись пировать дальше, и про то, что свершилось сегодня, еще рано было говорить. Можно было теперь лишь ждать утра, ибо именно тогда все решиться окончательно. Ясно было только, что рассвету нового дня суждено было быть кровавым, ибо Рауд был викингом и не бросал слов на ветер. И кто-то один, Рауд или Гисли, дойдут таки этим утром до смертельного огня и костра… Потому что на Хольмганг шли двоя а возвращался всегда только один.
К вечеру небо обрушилось на море непогодой. Лил крупными каплями ледяной дождь, до настоящей бури было еще далеко, но холодный ветер постепенно набирал пугающую силу. Море было темным, почти черным, небо, начинающее затягиваться непроглядной тьмой, было пока лишь немногим светлей. Черный драккар шел на веслах, вспенивая и без того неспокойную воду в настоящий адский кипяток. Тридцать два весла в семь шагов длиной, вырезанные из прямослойной норвежской сосны, разом взлетали и дружно падали вниз, как тяжелые боевые топоры. Страшно шел боевой корабль, шел практически против ветра, неумолимо нагоняя крутобокое торговое судно - кнар. Примерно так мог бы уходить от ястреба жирный, раскормленный за лето гусь. Казалось, что по сравнению с хищным боевым драконом, с шипением режущим черную воду кнар не двигался совсем. И немудрено, даже издали было видно, что он переполнен людьми до отказа.
Как не быстро шла боевая ладья Хельги, кормщик оставался недоволен. Он сидел на третьем весле спереди подле Бьерна и с остервенением греб, то и дело оглядываясь на пузатую ладью, беспомощно качающуюся на волнах. Воины были одеты в куртки из промасленной кожи, такие, что не брала любая вода и ветер, на многих были теплые войлочные шапки и рукавицы. А под ними была броня и стальная чешуя кольчуг…
Викинги гребли, молча готовясь к сражению, оружие уже лежало между скамьями у самых ног. Так что, только хватай да прыгай на вражеские копья.
Хельги был, пожалуй, мрачнее всех, и правду про него говорили, будто характером он был как море, в непогоду грозен и жесток в штиль, спокоен и рассудителен. А каковым быть еще славному кормщику, который с водой говорит, словно с родной матерью на тайном, понятном лишь им двоим языке. Родичи всегда поймут друг друга, всегда простят, если что…
Кормщик грозно таращился их под густых, почти бесцветных бровей на сидевшего у мачты раба. Того трэля звали Олгейр, и грести ему на давали, потому что, видно, Рауд мечтал продать его на торгу на обратном пути. Трэль был горд, и вряд ли от него была бы польза в хозяйстве. Достаточно было посмотреть, как горели ненавистью непокорные серо-зеленые рысьи глаза. Такой не станет работать и покорно принимать чужую волю. Хельги не удивился бы, узнав, что в прошлой жизни этот трэль был воином. Но это сейчас беспокоило викинга меньше