церкви, отрицая и отгоняя от себя любые лжеучения. Все это время ей было так страшно, как не было еще никогда в жизни…
Девушка надеялась, что столь сильное и откровенное раскаяние заслужит у судей прощения.
И оно, конечно же, заслужило.

Арнулетта была прощена, как и сотни тысяч людей до нее. Она созналась, надеясь лишь на данную инквизитором клятву о сохранение ей жизни. Девушка готова была до конца своих дней провести в изгнании, вымаливая прощения за то, чего не совершала. Лишь бы не пришлось подняться на костер.
Признание ее было чистосердечным и было должным образом оформлено и заверено. Луи не обманул заблудшую душу, и сдержал обещание, данное именем бога. Сам он не подписал приговор о сожжении. Его тут же подписал другой судья сидевший все это время по правую руку от него.

Старшую сестру Марию, к немалому сожалению, уговорами не удалось склонить к признанию. Не помогли даже угрозы и показанные ей палачом орудия. Она страшилась пыток, но говорила, что совесть не позволяет ей лгать и вводить тем самым себя в грех.
Она не была так хороша собой как сестра и всегда имела добрый и благочестивый вид. Как позже предположил инквизитор это сам дьявол даровал ей подобную внешность, дабы ей проще было обмануть и ввести в заблуждение честных христиан. Но будем помнить братья мои, что нечисти проще укрываться за личиной благочестивости чем откровенно указать на себя…- вспомнились ему чьи-то слова.
Она тоже была страшно напугана и бормотала все время, что невинна и не знает ничего про то, про что ее все время спрашивают. Допрос был долгим, но не привел к результату. Угрозы палача и демонстрация орудий напугали ее неимоверно, но она не созналась. Она все твердила, что не может брать на свою душу грех и клеветать на себя и других людей…
Ей сказали, что ее сестра созналась в сношении с дьяволом и указала на ее вину. Мария не поверила…
Тогда старик и его помощники с согласия инквизитора начали пытку.
Первым делом ее раздели и привязали к скамье ведьм.
Палач очень долго искали печать дьявола на ее теле, коими могли быть любые метки, казавшиеся странными, но ничего найти не смог. Это дало основание предположить, что ведьма не владела per maleficium, дьявольским искусством, делающим ее нечувствительной к боли.

Ее связали крепче.

Она шептала
- Я ничего не знаю, я ничего не знаю, должна ли я лгать? О горе мне!
Ей надели на пальцы жом и немного завинтили.
Она начала кричать.
- О боже я не виновна. Прошу вас дорогие судьи отпустите меня. Я ни в чем не виновата. Прошу вас!!!… Умоляю…!!!
Признаваться между тем она все еще не хотела. Жом прикладывали к ней множество раз, девушке изувечили все пальцы, но она продолжала лишь кричать и молить пощадить ее. Поскольку крики ее не утихали, ей вложили в рот capistrum, мешающий издавать звуки.
Так продолжалось примерно пятьдесят минут.
Никаких результатов это не дало. Палач надел на Марию испанский сапог и сильно завинтил его. Результат был таким же. Обезумившая от неимоверной боли девушка только кричала и просила простить ее и казнить невинной. Вину же свою он признавать отказалась. И на все вопросы инквизитора и судей отвечала отрицательно. Сапог надели на вторую ногу. Завинтили с невероятной силой. Все было тщетно. Она лишь кричала, рыдала и молила о милости.
Так продолжалось еще около тридцати минут.
Такая сопротивляемость боли ввела судей в некоторое смятение. Луи велел старому палачу вновь проверить ее на дьявольские метки. Либо на амулеты, которые могли быть зашиты между кожей и мясом и помогали ей терпеть подобное.
На этот раз осмотр продолжался долго, но палач заявил, что ничего не смог найти. Он говорил правду. Никаких меток дьявола у нее не было и никогда не могло быть.

Луи приказал перейти к пятой степени пытки, минуя остаток четвертой. Согласно этому, Марию отвязали от скамьи связали руки за спиной и за них резко подняли над полом.
Луи приказал так же дать ей тридцать ударов плетью, не опуская вниз.
И снова в протокол заносили лишь отрицательные ответы. Правда, сквозь крик трудно было что-либо разобрать. Суду было очевидно, что ведьма по-прежнему не желает сознаваться.
На памяти Луи такого не было уже довольно давно.
Когда руки Марии вывернули и вытянули прямо над головой так что, лопатки вышли из своих сочленений, а ноги уже почти касались земли, она впервые потеряла сознание от неимоверной боли.
Когда девушка провела так около шести минут, Луи приказал дать ей еще тридцать ударов. Мария по-прежнему не сознавалась. Она начала терять сознания все чаще. Скоро ее сняли.
Подручный, осмотрев ее, сказал, что больше ей не вынести. Если продолжать дальше ведьма может умереть так и не получив прощения и не сознавшись.
Инквизитор сказал, что в таком случае пытка уже выполнена надлежащим образом и на этом достаточно. Марию унесли в камеру и там помощники палача вправили ей кости и начали лечить ее раны. Они все это время уговаривали ее сознаться и не подвергать себя таким мучениям, но девушка только тихо стонала, закусывая окровавленные губы.

На следующий день для нее все началось сначала…

На костер сестры Дефран взошли вместе. Мария помогала идти своей сестре, хотя сама была искалечена почти до неузнаваемости… Арнулетту же никто так и не тронул. Их привезли на главную площадь, в старой скрипучей телеге, одетых в грубые и грязные робы, и закованных в кандалы. Роба Марии почти везде была запачкана кровью. Толпа шумела, смеялась и хрипло выкрикивала ругательства и проклятья…
Потом люди говорили, что перед тем как подожгли масло и дрова Арнулетта успела попросить у сестры прощения за то что, оклеветала ее. Возможно, она просила прощения у кого-то еще. Они тоже не могли ее слышать. Их арестовали незадолго до этой казни. Основанием было обвинение ведьмы, вина которой была полностью доказана. Инквизитор начинал полагать, что, судя по количеству имен указанных ему при пытках, он наткнулся на настоящий рассадник колдовства. Решено было попросить помощи у комитета ведьм, с тем что бы кто-то прибыл и помог в разбирательстве новых дел. Разумеется, что в этом им не отказали...


Луи писал при слабом свете масляной лампы. На улице давно стояла ночь.

Он пришел к нему, как и всегда из самого темного угла в доме. Инквизитора немедля охватил ужас, несмотря на то, что он не мог даже увидеть пришедшего. Францисканец пал на колени перед столом и закрыв глаза начал горячо молиться. Он поступал так каждый раз при его приходе. Правда, все это уже давно было напрасным трудом. Эти шаги еле слышные и все же столь весомые нельзя было спутать ни с чем другим.
От них голос инквизитора дрожал и срывался, слова молитвы отказывались слетать с губ, словно примерзая или обретая невиданную тяжесть.
Незваный гость подошел совсем близко и заговорил с инквизитором. Голос его был столь глубоким, словно говорила разом тысяча палачей подобных тому безжалостному старику. В тоже время он всегда говорил один. Голос резал непомерным могуществом и был тихим, столь тихим, что его, казалось, совсем нельзя было