Мы с Лешкой Потаповым не то чтобы дружили, так, крутились в одной компании. Когда совсем еще пацанами были, прожигали самые беззаботные годы своей жизни гурьбой человек по десять, в основном по «классовому» признаку. С Лехой одно время мы сидели за одной партой и вместе пуляли из трубочки жеваную бумагу в сторону Витьки Лэня.

Лэнь, белобрысый тощий белорус из семьи ветеринара и медсестры, ходил всегда с выражением абсолютной растерянности на лице, но был не тормозом, а отщепенцем, зато иногда так невзначай комментировал события в классе, что девчонки прыскали со смеху, а комментируемый густо краснел и сразу начинал оправдываться. Нас это бесило, переязвить Витьку мы не могли, и потому решили твердо: щемить.

Щемили как могли: плевались жеваной бумагой, прятали сменку, выдували пасту в колпачок ручки и угорали с покрытого синими разводами неуклюжего в общем-то Лэня.
Однажды Лэнь восстал: кинулся с кулаками на совсем уж внаглую отвесившего пинка Ромку Сахарка, моего корифана и распиздяя прирожденного. Сахарко неожиданно получил плюху в нос и не успел ничем ответить: пошла из носа кровь, и стоявшие вокруг пацаны загалдели, разводя по сторонам Ромку и Витьку: «Кровь! Кровь! Все, после уроков стрела!» - того требовал негласный свод правил, кровь смывается только кровью, один на один, без надежды на случайно проходящих мимо учителей.

Встреча с Ромкой закончилась для Витьки поражением, и все вокруг уже почли западло хотя бы по одному разу не замахнуться с Витькой. Тот сначала с угрюмой решительностью ввязывался в очередной закус с одноклассниками, потом стал более дипломатичен, затем послушен, потом покОрен и наконец забыт.

Только Лешка Потапов не успел закуситься с Витькой, а уж такого пунктика в своем послужном списке Лешка пропустить не мог. И постоянно балансировал на грани бычки, которая тогда нами меж собой осуждалась. Нужен был предлог, а Лэнь вел себя тише воды, ниже травы.
И все-таки прокололся.
Подвела его неутолимая, видимо, привычка тихо отпускать перлы в адрес тех или иных личностей; бубнил он их себе под нос, а так как сидел он чаще всего один, то и слышать его никто не слышал, а к невнятному бормотанию его придраться было нельзя: текст проговаривает, и все тут. Прислушиваться было впадлу, сразу схлопочешь определение: филин, и при твоем приближении все сразу будут замолкать.

Но однажды на физике к Лэню подсадили Ирку Скуратову, одну из самых красивых девчонок в классе. Ирка с недовольством восприняла распоряжение физика, но тот был не в духе и спорить было бесполезно. Лэню же было по барабану, только уши покраснели, о чем не преминул объявить всему классу Лешка.
Кое-кто захихикал, и физик побагровел и рявкнул:
- Потапов, к доске!
Лешка нехотя выбрался из-за парты и вразвалочку побрел к доске. Физик молча провожал его ледяным взглядом.
Чего-то он там мутил про ускорение свободного падения, и Лешка откровенно плавал, ничуть этого не смущаясь. Когда физик мрачным голосом спросил, что обозначается буквой Жэ, Лешка в очередной раз поднял скучающий взгляд к потолку.
Лэнь, забыв, что сидит не один, уткнувшись в тетрадь, буркнул:
- Жопа значит тебе. Жо – па. Через «о».
Ирка прыснула намеренно громко, хотя камент, согласитесь, гавно и боян.
Лешка торжественно посмотрел на Лэня. Тот втянул голову. Двойка теперь Лешку ну совершенно не огорчила.
На перемене, жеманясь, Ирка уступила нашим решительным расспросам, чего это она там смеялась и что сказал Лэнь, и Лешка подошел к Витьке, растирая запястья.
- После уроков где обычно. Понял, алэнь?
Такая степень опускания фамилии означала полный отказ от мирного решения вопроса.
И с последнего урока Лэнь сбежал.

Учился он на четверки в основном, зубрилой был, и его отсутствие напрягло училку литературы не по-детски. Она возмущалась полурока, зачитывала нам цитаты классиков о дружбе и человеческом достоинстве, смешала в кучу Льва Толстого и христианские заповеди и напоследок расставила всем трояки, откровенно валя даже любимчиков – досталось и мне. А нам того и надо. Алэнь – враг народа.

Выщемили его на третий день. Слабость у него была одна: таскал портфель за девчонкой из параллельного класса, очкастой Алеськой, тоже бульбашкой и тоже тощей. И слабость эта имела для Витьки плачевные последствия.
Волочащегося с двумя портфелями (прямо как тетки, бредущие с работы: спина сутулая, руки заняты сумками) за Алеськой, мы и поймали его однажды вечером на территории детского садика, где проходила трасса этой парочки.
- Ну че, Алень… Долго прятаться будешь? – лениво процедил Лешка, преградив Витьке дорогу.
Витька оглядел нас, посмотрел на Лешку, на Алеську и сделал нечто, для нас неожиданное: отпустил оба портфеля и с длинного неумелого замаха врезал Лешке в подбородок. Пригнул голову и бросился продолжать атаку.

Начало было принято с восторгом, и кое-кто даже завопил: «Давай, мочи его, Алэнь, мы в тебя верим!» - но в криках этих куда больше было злорадства и насмешки, чем ободрения. Леха быстро оправился и перешел в бешеное и жестокое наступление. Он уже год занимался боксом, и удары были взвешенными, точными, как раз из таких, которые тренеры допускают применять только для жесткого прессования противника. Напоследок в ход пошли и ноги.
После смачного гулкого удара в ухо Витька качнулся неловко, раскидал клешни, потерял защиту, и Лешкин тяжелый осенний ботинок зарядил Витьке в солнечное сплетение.
Витька рухнул на землю, ударившись головой, на него с любопытством из-за наших плеч поглядывали сбежавшиеся на зрелище девчонки. И тут из-под скрюченного неподвижного тела потекла прозрачная желтоватая лужа с характерным запахом.
Все заорали: «Фу, обоссался, лох!» и вдруг неожиданно тихо оборвал этот гам голос Ирки:
- Ой, а ведь когда человек умирает, он тоже обсыкается…
Все притихли, Лешка побледнел, но через силу засмеялся:
- Да ну вы чо, просто вырубился Алень. Эй, бемби, вставай! – и ткнул Витьку ботинком.
Тот не шелохнулся и не издал ни звука.
Повисла тишина.
Ромка шмыгнул и неуверенно сказал:
- Слышь, Лех, пощупай пульс у него…
Руки Витьки валялись как раз последи лужи мочи.
- Да ну, не мог я его убить. Просто вырубился он… - забормотал Лешка, а я добавил ему спокойствия:
- У него же припадки эпилепсии были. Был бы живой, стопудово дергался бы.
Когда Леха уже практически запаниковал, дернулся и замычал Витька. Лешка с явным облегчением вздохнул, окинул нас победным взглядом и похлопал соображающего что к чему Лэня по плечу:
- Ну как, ссыкун, нравится тебе запах жизни?


Окончив школу, мы разбрелись кто куда. Три года как кончился Союз, и Ромка Сахарко отвалил после окончания «бурсы» на историческую родину – Хохляндию. Корифанились мы и с Пашкой Андреевымм, мажористым парнем, но об этом я уже рассказывал, разошлись наши с ним пути-дорожки. Побухивали иногда с Лешкой, он активно использовал тогда свой неожиданно проявившийся в старших классах талант: разруливать любую, даже постороннюю ситуацию в свою пользу, и потому крутился близко к местам, пахнущим настоящими деньгами,