У одной из станций московского метрополитена, ранним утром, когда люди спешивались с пригородных электричек и торопливо ныряли под землю, весной високосного года, в сером драповом пальто с черной атласной подкладкой, шумно глотая кофе «3 в 1» из коричневого пластикового стаканчика – Станислав Олегович Пашнин вновь обрел отца своего, Олега Алексеевича Пашнина, рожденного ровно в год и через неделю после Дня Победы, связь с которым Станислав Олегович потерял еще лет двадцать назад, когда после дембеля, оставив в родном городке спивающихся приятелей да проблядовавшуюся первую любовь, отбыл в Москву становиться человеком.

Встреча не была бурной, светлой и радостной. Папа Станислава Олеговича за минувшую пятую часть века превратился из выпивающего, заурядного, но приличного и цивилизованного слесаря в спившееся, грязное и уродливое животное – московского бомжа. К отпрыску своему он подкатил отнюдь не с радостным возгласом «Сынок!» и распростертыми объятьями – папа вполне обыденно сунул под нос сыну грязную ладонь лодочкой и сиплым голосом произнес: «Будьте добры, хоть рупь , на хлебушек!».
Станислав Олегович поначалу брезгливо поморщился и хотел было послать просящего нахуй, однако сквозь лохмотья, синяки и уличную грязь угадалось что-то свое… ужасное узнавание, страшное, и у горла ком собрался величиной с кулак, и в глазах защипало, и мысли понеслись чехардой в голове – да не может быть, как же так, как я мог, а он-то сам, и за столько лет ни весточки, умер бы – не знал бы… и предпоследняя, стыдная – да лучше бы умер, чем так.
А последняя мысль уже на языке была:
- Бать, ты чего, не узнал? Пойдем, пойдем…

Отца Станислав Олегович привез прямо в свою московскую квартиру, хотя еще в такси, когда простодушный ара-шахид демонстративно морщил нос и убедительно говорил про полторы цены за такого пассажира – думал, грешным делом, что лучше б к подмосковной дачке за Мытищами. И ведь убеждал сам себя, мол, банька практически достроена, и неловко отцу будет в квартире, а там вроде как свой дом. Но стыд пек пуще «семерочной» печки, и потому таксисту Станислав Олегович велел: «Лианозово», согласился показать дорогу и замер в пассажирском кресле, делая вид, что следит за дорогой. Назад, где замер испуганный встречей и неожиданным поворотом в собственной жизни отец, за всю дорогу так и не обернулся.
«Однако, долгожитель», пронеслось в голове эдакое удивление – признаться, редко-изредка вспоминая об отце, Станислав Олегович считал родителя усопшим ввиду преклонного для пьющей провинции возраста, потому воспоминания о корнях венчали мимолетные угрызения совести и волнения: «могилку б найти, оградку поправить» - хотя не знал наверное ни про могилку, ни про оградку. А вышло вообще эвон как. И старик, и бомж, и избит, видать, не впервые – а жив, хоть и жалок, жив, одноклеточному много ль надо – хлеба кус, портвейн, теплоцентраль… Неприязнь росла, пухла – и отступала перед щенячье-сентиментальным: батя.
Жил Станислав Олегович один, благо ума не лезть в ярмо хватило в те еще годы, когда бабы были молодые и настырные, а уж потом и сам не хотел, и не хомутал никто – Стаса все больше с замужними лукавый путал, с теми проще – блядством своим тяготясь, плешь не проедали, ласковы были и ненадоедливы.
Словом, представить отца было некому, оттого будущий Олег Алексеевич пошел с порога в душ смывать отпечатки асоциального своего существования. Через полчаса из ванной вышел пахнущий мылом, облаченный в спортивный костюм семидесяти-восьмидесятилетний старик с очевидными следами алкогольного прошлого на побитом, но чистом лице. Станислав Олегович меж тем на кухне, нарезая колбасу в яичницу, объяснял по телефону причину своего отсутствия на работе – вымышленную, конечно же, а потому гораздо более убедительную, чем всамделишная.

Новообретенный пращур несмело поинтересовался наличием в доме водки, на что Станислав Олегович, физиологический трезвенник, сверкнул было укоризненным взором, но, спохватившисть торжественности момента, достал из кухонного бюро бутылку армянского коньяка. Отец пил залпом, быстро, по-алкоголичьи, опьянел, свесил голову и стал пускать слюну. Очнувшись от осторожного тычка в плечо, Пашнин-старший послушно поднялся и побрел в спальню, где на скорую руку был застелен раскладной диван.
Далее покатились тяжелые и тревожные дни возвращения Олега Алексеевича в приличную жизнь. Узнав, что сын на заре перестройки удачно «провернул дельце» и стал владельцем «трешки» в Лианозово, старик буднично сообщил, что ровно в то время он оказался на улице, отписав по пьяной лавочке квартиру местным «ракитирам». Помня, что сын уехал в Москву, сам было двинулся в том же направлении, и даже через три года добрался до столицы – но к тому времени цель путешествия осталась за гранью насущного, превратившись в неясный маячок, оправдывающий бесцельное существование. А в Москве-то, конечно, жить можно, народу много, не пропадешь, менты только злые.
Станислав Олегович не спешил представлять отца в свой круг общения, да и круга-то этого, собственно говоря, не было как такового. Ну, в самом деле, не потащишь же старика на работу или к любовнице – а больше и некуда было тащить. Прописав Олегу Алексеевичу безалкогольную диету, Станислав Олегович запирал, уходя, дверь, и думал все пристальнее о каком-нибудь приличном доме престарелых. Родственный зуд давно ушел из мыслей, и подобная идея стыда уже не вызывала, а казалась трезвым и продуманным решением. Однако для начала отцу надо было выправить паспорт.

Отведенная в сторонку за локоток толстая тетка, сотрудница паспортного стола, с непониманием в начале разговора, а затем с презрением выслушала конфузливую историю воссоединения отца и сына, увенчанную просьбой посодействовать получению паспорта, и отказала наотрез, процедив сквозь зубы: «Обратитесь по месту последней регистрации гражданина». Вид десяти сложенных вчетверо пятитысячных купюр поколебали на долю секунды настрой паспортистки, воззвав к безусловным рефлексам человека чиновного, однако спасительное «а вдруг чего, какой-то он мутный» гармонично дополнило сознательную брезгливость к человеку, нашедшему отца на помойке. «Милицию позову», сквозь борьбу эмоций предупредила тетка, и разговор был закончен.
Несколько мужичков бендеровского типа, прогуливавшихся по переходам метро с табличкой «Дипломы, аттестаты» в руках, выслушивали Станислава Олеговича скептически, но внимательно, а затем, оглядываясь по сторонам, сообщали, что паспорт сделать – это уголовка чистой воды, и они не знают, кто мог бы этим заняться, но если для верности и подтверждения серьезности намерений Сергей – так представлялся на всякий случай Станислав Олегович – даст предоплату десять-пятнадцать тысяч «рублей, конечно», то можно будет кое-кого подключить. Кидаловом и разводом пахло так нестерпимо, что Станислав Олегович после таких разговоров еще долго отходил, морщась, как от зубной боли: с ним разговаривают, как с лохом, потому что он и есть – лох.
Отец между тем начал преподносить неприятные сюрпризы. Поначалу