Я и сейчас, через много лет, вижу, как мы идем мимо Лычаковского кладбища, рослые лошадки с лохматыми гривами - пепельной и золотой. Мы с ней, вообще-то, не красотки - у нее ноги кривоваты, у меня - задница, как стол, да и морды глупые - с ошибками. А что вы хотели от блондинок?

Мы любим эпатировать публику - у нее в декольте виден пупок, у меня - наоборот, на спине ущелье до трусов. Законченный ансамбль для проходящих мужчин: вид спереди = вид сзади.

- Девчонки, вы сестры, что ли? - парочка курсантов перегораживает дорогу.

- Брысь, краснопогонники! - смеется моя золотая девочка.

И действительно, хватит с нее погон - все детство по гарнизонам и в разъездах.

Когда она, угрюмая и конопатая, впервые вошла в наш пятый класс, пацаны заорали:

- Рыжая! Рыжая - бестыжая!

И заткнулись. Потому что она не рыжая. Она не желтая, и не белая - она золотая. А я тогда, помнится, разозлилась - конкуренция, что ни говори...

Через пару дней в сумке у балованной полковничьей дочки обнаружился "Солярис" - код, пароль.

Мы подружились мгновенно. Как Маугли с Багирой: "Мы одной крови - ты и я".

Потом она зарылась в моей домашней библиотеке и ворчала, что долбаные предки мотаются по свету и затариваются чем угодно, только не книжками.

Впрочем, литературу на вкус мы воспринимали по-разному. Она не любила стихи:

- Фигня - нет действия, одни метафоры. Ненавижу прилагательные.

Зато нас одномоментно треснула по башке "Салка Валка" - роман какого-то нобеля Лакснесса. Тогда нам было плевать на географию, мы особо не зацикливались, по каким таким полям из вулканического пепла бродит белесая сирота с сухим мхом между ног. Нас убил этот окровавленный мох, замотанный в драную тряпку. Нас уничтожило ее одиночество, смерть матери, начало девичества, о котором некому рассказать. Знать бы тогда, что Салка Валка еще вернется...

Ей никогда не нравились мои мальчики - химики, физики, ботаники, отличники с потными неумелыми ручонками. После девятого класса к ее хищной радости мы сошли с ума. Мальчики остались в прошлом. Взрослые мужчины, такие осторожные в городе, где шишками на ровном месте сидели наши папаши, возили нас в лес, купали в вечернем озере, тискали на истертых сиденьях.

Неприкрытое желание - вот что нужно было моей подруге. Откровенное мужское "дай", на которое в пятнадцать так легко ответить "нет". И ничего тебе за это не будет.

Ей - ничего не было. Это я вляпалась в любовь длиною в жизнь.

Вот и теперь, когда мы отмечаем первое студенческое лето в уютной львовской кофейне, когда она тихо говорит, глядя в чашку прозрачными глазами, я думаю о своем. О том, что будет вечер, и горбоносый профиль, и мягкий акцент, и влажная схватка в жарком нутре машины, и холодная фраза у подъезда:

- А ты молодец, глупостей не делаешь.

Так он сказал вчера, когда я уносила домой свою осточертевшую девственность. И обязательно придумает что-нибудь еще, прежде чем получит мою кровь...

- ... Кровь льется со страниц, - врывается в мысли моя подруга, - кровь и пепел. Понимаешь?

- Ты о чем?!

- Ты слушаешь или нет? Об исландских сагах, конечно! Там нет любви, даже намека нет. Природа никого не любит - узкая полоска берега, остальной остров - пустыня. Камень, лава, ледники, пески. И все эти Бьерки, Хельги, Хескульды, Мерды - они тоже никого не любят. И на природу им плевать. Они говорят: «Шел дождь», «Началась буря». Секс у них: «Мужчина одурачил женщину». Без прилагательных. Просто ходят люди в темном тряпье с обветренными лицами, рубят друг друга топорами, сжигают хибары с женами и детьми своих недругов. В сагах нет эмоций, есть только выживание и месть. Там все заняты - сплошной экшен! Понимаешь? Это восторг. Ты должна немедленно прочитать, немедленно!

- Жуть какая-то...

- Ни фига. Это жизнь, настоящая. Хочу в Исландию, блин. Хочу серый вязаный свитер, грубые ботинки, хочу пахнуть рыбой, хочу рыжего мужа и двоих чумазых детишек. Я даже знаю, как их назову: мальчика - Торд, девочку - Бьярни. Хочу знать, что за другого мужика рыжий рыбак зарубит меня топором, понимаешь?

- Но там уже цивилизация в полный рост, - одуреваю от ее напора.

- Это мой остров, моя ледяная страна. Ну, посмотри - разве ты не видишь?

Она вскакивает, стоит передо мной, расставив тоненькие руки, как кукла Барби.

И вдруг исчезает солнечный день, и ароматный львовский кофе, и моя сумасшедшая девочка действительно в свитере грубой вязки, в мешковатой юбке, в ботинках, на которых блестит чешуя... Салка Валка, твою мать. Салка Валка и окровавленный мох...

Я читаю исландские саги, когда она загорает в Ялте, и ее нежную кожу прожигает адское пламя. Я тоже в огне, окруженная средневековой толпой грязных людей, которые не знают, что такое зной, но все в поту от кровавой работы.

Я в огне. Горбоносый мужчина не давит на горло тяжелым телом и правотой самца, но он знает, что делает. Он ждет не отчаяния, а решения - верного и единственного...

Моя любовь не переходит из вертикали в горизонталь по неожиданной причине - девочка возвращается раньше. Я встречаю ее на вокзале. Она такая красивая - у блондинок особенный, золотой загар. Она такая красивая, если бы не мутные вареные глаза...

Ее кладут на обследование в институт гематологии только через месяц. До этого - поликлиники, невропатологи, хирурги...

- Ей, небось, учиться не хочется, - шутит участковый терапевт. - Не может у здоровой девки месяц болеть голова.

Ее кладут в клинику после развернутого анализа крови, в котором ад. Там кишат бласты - незрелые клетки, неспособные переносить кислород.

В институте гематологии никто не знает, какая она умница, моя золотая блондинка. Ей дают историю болезни - отнести в другой кабинет. Моя девочка заходит в туалет и читает диагноз: "Лейкоз". Она выглядывает в окно с пятого этажа и видит кровавый мох. Она совершает действие - прикидывает перспективу паденья и... захлопывает папку со смертельным приговором.

- Мы еще поборемся, - думает моя Салка Валка.

Я часто ночую у нее. Мы спим на одной подушке. Перед сном она снимает парик из собственных волос. Ее лысая голова мокнет, истекает соком. Ее распухшее лицо мечется перед моими глазами. Ее мертвая кровь сочится холодным потом. Я обнимаю ее, как ребенка. Под рукой вздутая печень - безобразным бугром. Она много ест и худеет, худеет... Я вижу, как из нее течет жизнь.

Вечером мы гуляем. Она смеется над своим уродством, над соседями, торопливыми и ласковыми:

- Здравствуй, милая!..

- Знаешь, - говорит она мне, - пусть я останусь такой навсегда, пусть не будет Исландии, тряпья, книжек, мужиков, только бы жить. Это такой кайф, ты не представляешь. Это действие, экшен...

Она больше не читает саги. Она уже давно там, в средневековой Исландии - в крови, в пепле, с занесенным над головой топором.

Но Бог щадит мою девочку. Она умирает во сне. Сосуд взрывается в ее ясной голове, и она тонет - тихо, без