сиянием, покоем, силой.
Игорь, слабый Игорь, которому оставалось жить сутки, смотрел на нее совсем иначе – словно в бездну. И слушал, наклонив голову к плечу, как бездомный щенок.
- Ты должен был мне сразу рассказать. Наркомания неизлечима, а я здорова. Прости, ничего не получится.
Она в этот момент была горда своим убийственным здоровьем, смертельной свежестью.


На втором занятии Шведов привел группу на операцию, а серьезную девочку позвал в кабинет. Трогал припухшее запястье, перемывал косточки теплыми пальцами. Потом признался:
- Я не стал при группе уточнять. Гигрома лопнула, но может появиться снова. Тогда придется оперировать.
- Зачем? Вы еще раз – книжкой… Или кирпичом.
Шведов отвел глаза и попытался шутить:
- Мне не надо было устраивать показуху, но ты же стойкая. Это сразу видно.
- Значит, вы вправе делать со мной все, что хотите.
Начало фразы, ее ирония и холодок - оборвались, утонули в последнем слове. С Шведовым произошло то, что должно происходить: беглый взгляд снизу вверх - от кончика туфельки до строгой стоечки халата, наглухо скрывающего… Да ничего не скрывающего. То, о чем еще минуту назад не думал, не знал, не мог представить, как на блюдечке с голубой каемочкой - горячим вызовом, зримыми деталями, соленой волной пронеслось в сознании.
Руку протяни и возьми эту гостью из будущего - после трех месяцев метания в сталинской клети, много раз просчитанной перспективы паденья, дуэта потусторонних голосов, предлагающих панацею от одиночества…


- Почему ты не рассказала?
Приплыли. Хватит прислушиваться к нежной новорожденной боли. Надо подняться, сложиться перочинным ножом и ответить на вопрос. А что ответить? Правду? Так и сказать: «Понимаете, профессор, все должно было получиться с Игорем, все к тому шло, летело. Но поскольку я нечаянно убила вашего сына, меня по инерции вынесло на вас, как на встречную полосу. Думала, это будет так, словно Игорь жив и я ни в чем не виновата…»
- Я бы сдержаннее себя вел. Мне и в голову не пришло…
Ему и в голову не пришло. Ему не нужна правда. Она чувствует облегчение и трусливую радость.
- Зачем ты это сделала? – закуривая, не унимается профессор Шведов. – Мне скоро шестьдесят. Что я могу тебе дать? «Пятерку» по хирургии и без меня получишь. Деньги? Ну, это можно. Статус? Зачем?
Она набирается сил и поворачивается к нему с нежнейшей улыбкой.
- Кто же, если не вы – быстро, без крови и почти не больно. Мне нужен был опытный мужчина – только и всего.
Он верит ей легко и необратимо. Девочка чувствует, как спадает напряжение, как выдыхает, расслабляется этот красивый жесткий человек.
- Ну, раз так, я могу научить тебя любить. Хочешь?
- Я плохая ученица.
- Посмотрим. Через пару дней продолжим - обстоятельно, вдумчиво, со вкусом…
Когда она стоит в дверях в своей дурацкой курточке, он говорит назидательно, по-отцовски:
- Красный – не твой цвет. Холодные оттенки – трава, бирюза, молочный белый. А вот ретро-халат тебе идет удивительно. Откуда ты, девочка – из прошлого или из будущего?


В мутное межсезонье настоящее так быстро становится прошлым, что забывает свои истоки - будущее.
Каждый раз, когда она вытягивается в струну на тахте в кабинете Шведова, реальность стремительно исчезает. Остается страсть мертвого мальчика, перетекающая в умирающего мужчину. Она замечает в Шведове все новые следы распада. Жизнь, которую мириадами аргонавтов отправляет Шведов в плаванье по ее соленому телу, отнимает у него день за днем, неделя за неделей.
Она не может это остановить и уже не надеется поймать настоящее.


Мальчик похож на Шведова, если бы не светлые волосы и прозрачные глаза. Он просыпается среди ночи и долго смотрит в темноту. Отец переживает, старается отвлечь ребенка музыкой, сказками.
Мальчик равнодушен и к тому, и к другому. Чтобы заснуть, ему довольно прикосновения маминой руки.
Он уже знает: эта женщина побеспокоила его, вызвала из небытия, как северный ветер.
Но он совсем маленький и не понимает – зачем.

udaff.com