- А если нас увидят?

Мне было уже по хуй. Я УЖЕ был пьян. Полуторалитровая
бутылка сладкого украинского пива опьянила меня. А еще мелкий
подкожный дождь. А еще несъеденный завтрак, несъеденный
потому, что, как только я сунул эту гребаную щетку себе в
рот, сразу блеванул в раковину. А еще - пропущенный обед. А
еще, наконец, ДА, БЛЯДЬ, ЕЩЕ - вынужденная необходимость
лезть на эту ебаную крышу, чтобы спокойно выпить там пива.
Она так и сказала мне, нет, не крыша, конечно, когда я хотел
взять еще пива и выпить его на хуй на этой недавно
покрашенной лавочке:

- Я с ТОБОЙ СЕЙЧАС здесь пиво пить не буду. Здесь полно
народу, которые меня знают. Представляешь, что они скажут,
когда увидет меня с ТАКИМ?

Еще бы - блядская лавочка была всего в пятидесяти метрах от
ее ебаного дома. Но я моментально среагировал, моментально,
как китаец-ушуист, что хуячил жужжащих над его вонючей лапшой
мух, в фильме про шаолиньских моманхов. Я сказал:

- Ну и хули, идем пить пиво на крышу.

И она пошла, полезла со мной, мы зашли в ее подъезд,
проехали ее этаж, вышли на девятом и полезли в люк. Блядь,
блядь, лихорадочно соображал я, хотя мне не хотелось думать -
только еще пива и курить, слушая воркотню засранцев -
голубей, - неспроста она так пошла, неспроста согласилась, а,
блядь? Чего ей надо, а, этой шлюхе? Не могла же она подняться
с в жопу пьяным чуваком на крышу своего дома ПРОСТО ТАК?

И только когда мы уселись в маленьком домике на крыше - это
и не домик ни хуя, так, жилище Карлсона, которое ебаные
строители предусмотрели над каждым люком, как я ПОНЯЛ.

Сука. Она хотела ебаться. Она решила, что я привел ее
ЕБАТЬСЯ сюда. Блядь. Хуйня. Я бы сказал ей: послушай, детка,
давай допьем это ебаное пиво, покурим, и спустим свои задницы
вниз, на твой этаж. Зайдем к тебе домой, ты представишь меня
маме-папе-пуделю-бабушке-старинным часам-с
кукушкой-диванчику-на-котором-ты-спала-восемнадцать-лет-а-еще-вашей-семейной-коллекции-столового-серебра.
Опосля чего мы пожрем, завалимся спать, а утром, когда твои
родители съебут на работу, хорошенько поебемся. Так уж я
устроен - люблю ебаться по утрам и днем. Потому что я устал.
Потому что ночью я ХОЧУ СПАТЬ. Но хуй там - сука ждала, что я
ее выебу, провожу домой, и попизжу в ночь на другой конец
города. Как же они эгоистичны, блядь. Что мне оставалось
делать?

- А если нас увидят?
- Какая, на хуй, разница, - я снимал ей штаны. Трусы были
так себе, не такие, как на тетках в журналах.
- А вдруг?
- Да КАКАЯ ТЕБЕ НА ХУЙ РАЗНИЦА?
- Тише, тише, - блядь, да она решила, что я распален
страстью.

Зато я оставил пиво на потом. На после поебки. Это будет моя
маленькая тактическая победа. Я проебу битву, но выиграю
локальную схватку. Да, блядь.

- Ты куда?
- Сейчас.

Мне дико захотелось отлить, вот я и отполз со спущенными
штанами метра на два и принялся орошать потолки жителей
верхних этажей. Сучке это не понравилось, но хули, было уже
поздно. Я помочился, подполз к ней, с трудом сунул - там у
нее было сухо, и начал. Дерга через три у меня встал
окончательно.

- Да, да… - на кой хуй она шептала всякую хуйню я и сам не
знал. Я просто отупел от алкоголя и водил членом: раз-два,
раз-два, раз… Она пыхтела, стонала там что-то, а я
отвернулся. В доме напротив зажегся свет. На самом верхнем
этаже. Отдернули занавеску. Вот суки. Подглядывают. Или тоже
ебутся.

Я на минутку представил себе это. Толпы людей поднимаются на
крыши. Распахивают окна. Срывают занавески. Ебутся. Все
ебутся. Весь город ебется (ПЕРВЫЙ ОРГАЗМ У МОЕЙ СЛАДКОЙ
СУКИ). Арка Победы усыпана голыми извивающимися телами, как
несчастный майский жук - прожорливой кучей ебаных муравьев.

Бульвар Штефана покрыт розовым копошащимся ковром ебущихся
тел (ВЗВИЗГНУЛА - КОНЧИТ ВТОРОЙ РАЗ). Розовая мясистая река
из ебущихся пар и трио по бульвару Штефана чел Маре. Лишь
изредка из этой размеренно двигающейся розовой плоти
выпятится мужская срака - кавалер решил засадить своей сучке
поглубже и потому размах должен быть соответствующим.
Амплитуда (СУКА, ДА НЕ РВИ ЖЕ ТЫ МОИ ПЛЕЧИ СВОИМИ ЕБАНЫМИ
НОГТЯМИ - ИДИ НА ХУЙ ВМЕСТЕ СО СВОИМ ДЯДЮШКОЙ ОРГАЗМОМ НОМЕР
ТРИ). На крышах к ебущимся парм подлетают голуби. Они садятся
на обнаженные тела (люди не прогоняют с себя голубей, им не
до того - ОНИ ЖЕ ЕБУТСЯ) и тоже совокупляются. Старые
похотливые дядьки ловят маленьких девочек и ебут их в жопу,
разорвав колготки. У девочек, сначала потерявших сознание,
через двадцать минут изнасилования состоится первый оргазм.
Стайки двенадцатилетних мальчиков ловят тридцатилетних теток
и ебут их всем стадом. Тетки орут: нет, нет, мальчики, не
надо, а сами подмахивают плотными сочными жопами.
Морщинистые старухи ищут молодых извращенцев и дают им
полизать прямо на улицах. Клубки тел. Корзины тел. Все
трясется. Господь Бог, воспламенившись, ебет раком деву
Марию, схватив ее за волосы. Вопль. Вселенский стон
разносится над миром. Это ебется весь мир. Ебется и ебется,
ебется и ебется, и я ебусь вместе с ним…

- Ай! - взвизг этой сучки отвлекает меня. - Ты что, не
можешь кончить?

Сейчас в ее голосе злоба. Еще бы - сама-то она кончила, раз
пять, и, небось, радовалась еще, что я ее так долго
натягиваю. А сейчас сука подсыхает и ей становится больно. Я
приналег. Через полчаса она, мокрая, грязная как последний
бомж (а хули, вас таскали по грязной крыше?) с содранными в
кровь жопой и коленями мирно посапывает мне в плечо.

Она устала. ОХУЕННО устала. Она выебана до потери сил и
сознания. Я тоже. Это все алкоголь. Мы дремлем, лежа на боку,
на крыше, и уже темно. Через полчаса я найду в себе силы
встать, поднять ее и подтащить к ее квартире. Но не сейчас, -
думаю, засыпая я, - не сейчас.

На кромке крыши воркуют голуби. В сгустившихся сумерках они
похожи на силуэты больших летучих мышей.

udaff.com