Ночью ко мне приблизились огромные сиськи. Плавно колыхаясь, они мягкими складками ткани опустились мне на лицо. А, черт!

- Сиськи на Рождество, сиськи на Рождество:, - бормотал задумчивый бомж, собирая под моим балконом окурки.
Впрочем, не бормотал. Пел. Громко. Уже громко. Вот, значит, почему мне все это приснилось.

- Эй, срань господня, - тихонько позвал я его, выйдя на балкон.
- Что? - не поднимая головы, ворошил он палкой мусор у бака.
- Ты что, не можешь потише нести тут всякую хрень, а? Всякую хрень, да еще, - глянул я на часы, - мать твою, в четыре часа утра?! Ты вообще, кто такой, а?!
Признаться, я лукавил. Отчасти лукавил. Конечно, его имени, номера паспорта, имени первой жены, клички любимой собаки, года призыва в армию, дня первого сексуального опыта, срока погашения задолженности за свет, газ, воду, и другое говно, которое подают на по трубам в квартиры: в общем, всего этого дерьма я не знал.

Бомж был известен мне как толстый неопрятный мужик лет тридцати (боже ж ты мой, почти ровесник, почти) в спортивных штанах и вельветовом пиджаке. Чем-то он смахивал на Калягина, да, именно на Калягина. Иногда я встречал бомжа в центре, у книжных развалов. У этих, знаете ли мест, где группируются те, кому надо где-то провести полчаса до отправки автобуса, кого бросила жена, кто не может заснуть, и потому ищет книгу, и другие неудачники. По настоящему процветающего человека я у книжных развалов не видел. Наверное, там у них, на старых книгах, просто микробы какие-то. Бациллы неудачи. Поэтому после книжных развалов я всегда тщательно мою руки.

- Ой, - подняв голову, радостно осклабился бомж, - мужик, я видел тебя по телевизору!
- Тише, ты, - зашипел я, - тише, придурок. Ты что, хочешь, чтобы все эти слесари, инженеры, ученые, проститутки и разведенные мамаши, последнее, впрочем, одно и то же, знали, что я работаю на телевидении? Да они меня заебут просто, понимаешь, за-е-бут.
Я не лицемерил. Почему-то каждый, у кого потекла труба, или муж внезапно бросил, сосед запил, а может, кошка родила, считает это Мировой Проблемой первой Важности. И решить ее должен тот чувак, который работает на телевидении и живет в соседнем подъезде. Но мои опасения для бомжа были ничто.

- Здорово, здорово, - говорил он, тупо улыбаясь.
- На вот, - бросил я ему несколько сигарет, - и не шурши под окнами, а? Хватает с меня уже этих сраных дворников.
- Ладно, ладно, - закивал он.
- Ты что, блаженный?
- Нет, - бомж подумал, и с трудом отведя взгляд от меня, смущенно признался, - я Агасфер.
- Ну вот что, Агасфер, - разозлился я, - неделю назад в редакции сумасшедшая тетка в белом балахоне убеждала меня в том, что я - инопланетный принц. А еще две недели за того психопат по фамилии Беликов умолял меня построить железную дорогу из Кишинева к островам Маори. И, знаешь, я ее, пожалуй, построю. Ведь я инопланетный принц. Знаешь, почему? Ты-то ведь - Агасфер!
Бомж тонко, - о, я не ожидаю такого от асоциальных личностей типа меня или типа него подобного, - очень тонко улыбнулся и промолчал.

- Эй, Агасфер, - окликнул я его, когда он уже уходил, - слышь, Агасфер, ты когда-нибудь трахался? Трахался, а?
Минуты две он уходил, не отвечая, пока не поравнялся с самым дальним домом нашего квартала.

- В 34 году до рождества Христова, - крикнул он тогда.
Я выругался и пошел в ванную.



--------------------------------------------------------------------------------

Минут двадцать я обжигал тело в горячей ванной. Беспрестанно тошнило.

- Это все сигареты на завтрак, сигареты на завтра, - бормотал я, пока не понял, что становлюсь похожим на моего Агасфера.
Тогда я испугался и замолчал. Я часто боюсь сойти с ума, так часто, что, кажется, уже сошел.

Еще пятнадцать минут ушло на то, чтобы впихнуть себя в одежду. Я ненавижу одежду. Она отвечает взаимностью. Вместе мы - кошмарный дуэт. Правда, и без одежды я выгляжу не ахти.

Напоследок я взял томик японских стихов, и раскрыл наугад. Обычно я делаю это перед телками, после того, как мы перепихнемся. У меня есть даже специфический трюк: я слегка загнул уголок страницы со стихотворением про любовь.

\"В долгого пути
Конце
Нам улыбнулось блаженство\".

Это приводит многих из них в восторг. \"Судьба!\". Но сейчас телки не было, поэтому я не выебывался, и раскрыл действительно наугад.

\"Если сливу посадишь
А взрастет черствый бамбук
Как горько:\"

Что я мог сказать в ответ на эту чушь? Что я мог сказать?

- Гребаные садоводы!


--------------------------------------------------------------------------------

- Они здесь парад проводят?
Водитель, кажется, шутил. Я был в отчаянии. Последний месяц был для меня крайне неудачным: я почти не пил, мало писал, зато стал больше зарабатывать, почти встречался с приличной телкой, разговаривал о литературе и любви (нет чтобы просто писать и трахаться) и даже занимался любовью вместо того, чтобы трахаться! О, я был уже почти сломавшимся человеком. А тут еще водитель отпускает шутки. Это ему пошутить захотелось. Мы проезжали центральную площадь уездного городка. Вот он и пошутил. Ха-ха. Ха-ха.

В машине нестерпимо воняло.

- Брат, - спросил я его, - что ты знаешь о воде?
- Не понял?
- О воде. Аш два о. Жидкость. При низких температурах замерзает. Что ты знаешь о воде, брат?
- Вода как вода. Мокрая.
- Да что ты говоришь?
- Ну да, -недоумевал он, - мокрая же.
- Ньютон, а почему она мокрая?
- Кто?
- Неважно. Почему вода мокрая, а не сухая, как ты, там, или я?
- Почем я знаю?!
- Сказать?
Вид у меня и впрямь был таинственный. Он наклонился поближе, и я чуть не сдох от вони.

- Вода мокрая, а не сухая, как мы, для того, чтобы мы смывали этой мокрой водой грязь: Впрочем, ты бьешь рекорды, потому что твоя грязь смешалась с потом, и из этого питательного бульона скоро начнут возникать новые формы жизни.
Шутка не удалась. Кажется, мы поравнялись.

- Что?
- Я имею в виду, кретин, - заорал я, что ты должен мыться, мыться, и почаще мыться!!!
- Что?


--------------------------------------------------------------------------------

- Значит-ца, в эту яму она его и сбросила, - пояснил ветеринар.
Он тоже вонял. Почему-то в деревне все воняют козьим молоком. И почему-то у них нет асфальта. В общем, много грязи и все воняет. И еще яма воняла, яма с дерьмом, в которую деревенская сука бросила своего попиленного на куски мужа. Да, совсем забыл: она же его и попилила. Какой там форд, какая там механизация! Это - подлинный период натурального хозяйства. Сами выращиваем, сами убираем, сами печем. Ну, еще и сами долбим мужа топором, сами же и прячем.

Впрочем, мне не было жаль его. Ничуть. Скорей я жалел убийцу. Эту ничуть не ароматную деревенскую манду, - женщины в деревнях особо нестерпимо пахнут.

У нее не было выбора - в этом все дело. Их ебут с двенадцати лет отцы и отчимы, их выдают замуж в пятнадцать лет за двоюродных братьев, их ебут к тридцати годам собственные сыновья: вот они и звереют.

-