- Безо всякого сомнения, вся моя жизнь – попытка избежать встречи со Злом. Безуспешная. Из страха перед этой встречей я и пью.

Мне было девятнадцать лет, когда я говорил все это, и был я, без сомнения умен и прозорлив, хотя в тот момент всего лишь позировал. Наверняка Кассандра тоже позировала. На деле, я предвосхищал все, что случится со мной через несколько лет. Встреча со Злом.

- Так, - она глядела терпеливо, - ты мне дашь денег?
- О, конечно!

Аня улыбнулась, и пожала мне руку. Ладонь у нее была холодная, как внешняя сторона пизды купальщицы в прохладном море. Ане было за что признательно улыбаться мне. Дело в том, что несколько минут назад, - перед тем, как мы зашли в ее грязный подъезд, - она попросила у меня денег на аборт. Само собой, ребенок у нее был не от меня. Мне Аня тогда еще не дала.

- Конечно, я непременно занесу завтра деньги.
- Хочешь, - улыбнулась она, - небось, поцеловаться?

Мы всосались друг в друга, я вжался в ее междульяжье изо всех сил, и даже поелозил своей ногой по ее пиздой, выпирающей из тесных джинсов. Тщательно подбирая ее слюни языком с губ, я пытался сообразить, где можно будет найти денег. Ведь их у меня, конечно, не было. А не дать Ане денег на борт значило смертельно оскорбить ее, и, что куда хуже, создать ей проблемы.

А женщина с проблемами редко думает о том, как бы с вами поебстись.

Выебать себя в подъезде она не позволила, и, вдоволь насосавшись, - губы у нас распухли, как пиявки, - мы разошлись. Как и все мечтатели и фантазеры, денег на утро я не нашел. Этой решало проблему – если денег нет, их можно не давать Ане на аборт. Но создавало новую проблему, – надо было как-то спасаться от Ани. Не то, чтобы мне было неудобно глядеть ей в глаза, - напротив, мне глубоко безразлично было, что случится с Аней, - просто, если у меня нет денег, и я не могу ей помочь, она никогда в жизни мне не даст. А если женщина не собирается раздвигать в моем присутствии ноги, какой смысл связываться с такой женщиной?

Телефон в квартире, - я ее тогда снимал в чудном доме неподалеку от магазина «Аистенок»; зеленый квартал; детство боли моей; зелень обители и пьянящий виноград, набитый фаршем в курицу; дайте мне покоя, пенные шапки на кружках в глуби двора, - звенел, не умолкая. Я зажмурил глаза, и представил, что это звонит не Аня. Разумеется, это была она. Телефон звенел. Я пожарил себе яйца, и съел их с черным хлебом. По трещинам в стенах домов расхаживали пауки. Над ними покачивались пивные крышки. Все предметы в доме всплыли под потолок, а воздух помутнел. Я уснул. А через два часа, спросонья, случайно взял трубку. И уже сняв ее, сообразил гавкнуть не своим голосом:

- Д-да…?
- Здравствуйте, - конечно, это была Аня, - позовите Лори…

Я бросил трубку, сбегал в комнату за подушкой, - прикрыл ей телефон, - и гадливо захихикал. Было ужасно весело. Бедная девушка не сможет сделать сегодня аборт из-за того, что ее обманул одноклассник. А ведь выглядел таким порядочным. Обещал помочь. Чувствовал я себя прескверно, и в то же время, отлично. Весь мир смотрел на меня с осуждением. Ива неодобрительно тыкала в форточку ветвь, ворона, как назло, нагадила на подоконник, а где-то в подвале завыли полчища неуемных крыс. Я посмотрел на себя в зеркало. Смеющийся, со слюной, падающей изо рта, взъерошенный и опухший ото сна. Я выглядел ужасно. Отвратительно. Меня презирали все 5 миллиардов 999 миллионов 999 тысяч 999 человек планеты. Хотя нет, я себя тоже презирал, и, значит, их было 6 миллиардов.

Пообещать, и не сдержать слово! Как ужасно!

Должно быть, она считала меня говном. Я сам считал себя говном. Весь мир считал меня говном.

Должно быть, единственный, кто не считал меня говном, был ее ребенок, - двухмесячный эмбрион, у которого и лица-то еще не было, - но он не в счет. Он ведь еще не родился. Должно быть он, этот эмбрион, облегченно вздохнул, когда его мамочка, бросив трубку, начала материть меня и ругать, и проклинать, и визжать, и рыдать. Еще бы! Девятнадцать лет, и без денег на аборт! Когда у меня родится дочь, я с первых дней жизни малышки буду откладывать деньги в две пачки. На приданое и на аборты. На аборты и на приданое.

«Сынок, вот ты хочешь жениться на моей дочери… А сможешь ли ты зарабатывать достаточно, чтобы кормить вас обоих, да еще чтоб и на аборты хватало?!»

Вернемся к эмбриону, которого Аня не сумела убить в тот день, потому что у нее не было денег на хорошего мясника-хирурга. Виноват в этом был, конечно, только я. Вовсе не потому, что мне было жалко ребенка. Во-первых, это был не мой ребенок, во-вторых, я бы даже своего не пожалел. Просто у меня не было денег. Вот и все. Если бы были, я бы дал их Ане, не задумываясь. Ведь после этого она бы обязательно поеблась со мной. Но – не срослось. Не сложилось. И эмбриону дали возможность пожить еще несколько суток.

Должно быть, он понимал, что мамаша хочет его зарезать. Ведь, говорят, их, детей, с мамашами связывает такая склизкая кишка, - пуповина, - по которой они осуществляют связь. Что-то вроде телефонного провода. Связь физическую: по этой кишке бежит кровь, разжеванная жратва, сок, морс, пиво. Связь ментальную: они по этой кишке сообщаются мыслями.

Интересно, если в пуповине сталкиваются кусочек жеванного мяса и любовь, - кто кому уступает дорогу?

Впрочем, я не об этом. Так вот, эмбрион Ани, без сомнения, понимал, что мама хочет его убить. Он это чувствовал. И никуда не мог деться. Не мог, понимаете ли, выйти из ее пизды, и сказать:

- Ты что, мать твою, делаешь?!

Он просто болтался себе там в ее пузе, набитом какой-то жидкостью, какой-то требухой, и ждал, когда до него доберутся. Как еврей в концентрационном лагере. Как землянин в желудке инопланетной твари. Как антилопа, задницу которой лев уже начал грызть, а до горла еще не добрался. Представьте, что вас посадили в пыльный мешок, и сказали, что через два дня вас зарежут. А пока – посидите. Уверен, - если бы у этого (да и вообще, любого другого в подобной ситуации) эмбриона был нож, - он бы зарезал мамашу, не колеблясь. Вспорол ей пузо изнутри. Представляю себе лицо Ани, которая видит, как из ее пупка выскакивает нож, и начинает лихо плясать по ее смачному животу. Он, живот, у нее был, что надо. Может, она не хотела, чтобы он рос и становился некрасивым?

Может, она не хотела, чтобы ее молодая и сочная пизда треснула, когда выросший эмбрион соизволит, наконец, вылезти наружу? Не знаю, не знаю, не знаю. Мне никогда не доводилось понять, за что Аня решила убить этого двухмесячного, - с момента зачатия, засранца. Но, раз она решила сделать, видно, у нее на это были причины. На моем счету десятки абортов, покромсанные внутренности многих женщин, и это единственное, за что мне неудобно перед ними. Аня никогда не делала от меня аборт, потому что никогда больше мы не разговаривали. Она возненавидела меня. Она говорила обо мне всем:

- Лоринков - человек, на которого нельзя положиться!

udaff.com