- На меня можно положиться!

Я подмигнул Тоне, и галантно дал ей руку. Это уже значительно позже забавной истории с Аней, - много лет прошло, и груди Тони, хоть так же хороши, уже чуть-чуть опустились. Чуть-чуть. Это «чуть-чуть» в женщине может определить только человек, который спит с ней лет пять, не меньше. Мы заперлись в кабинете, - я выбил ключи у знакомых мольбами, - и Тоня никак не хочет мне дать. Она уже к тому времени поехала с катушек. Она уже прошла курс лечения, и второй – не за горами. И, как и все сумасшедшие, потеряла интерес к сексу.

- Это пустая трата энергии, - говорит она, полулежа в кресле напротив меня, - бессмысленная…

Вдобавок ко всему ей негде ночевать. Из квартиры, которую она снимала, ее выгнали, работы у нее нет, а из дома родителей она сбежала. Те всего лишь хотели вызвать врачей, а Тоня психанула и стала резать себе руки оконным стеклом. Конечно, перед этим она его разбила. Попробуйте-ка порезать руки неразбитым оконным стеклом…

Мне хочется плакать. Роскошное тело убивает себя из-за какого-то сдвига в мозгу, из-за какой-то ерунды в подкорке. Может, ей не хватило витаминов? Из-за чего еще там люди сходят с ума? Тем не менее, я проявил настойчивость, разумеется, из-за ее роскошного тела. Ну, и, конечно, по еще одной причине, о которой я бы хотел стыдливо умолчать, да не могу. Наверное, я все-таки немного ее любил.

Она смеется, долго вырывается, мы запутываемся в ее шмотках, - удивительно, но она, когда сошла с ума, стала напяливать на себя кучу вещей; юбку, и брюки одновременно, например, - но постепенно ее задница оголяется.

- Лоринков, - протяжно и ненатурально кокетливо стонет она, когда я уже взбиваю белую слизь ее пизды своим хуем; слизи много, она желтая, как крем, и по особенному пахнет, - ты сатир… Зачем ты будишь во мне воспоминания тела об Этом…
- О ебле? – уточняю я, и она хихикает.

Слава богам, тело и вправду всегда умнее мозгов. Через полчаса ебли, - ее выделения на моем члене уже легкие и взбитые, как сливки, а не масляно-тяжелые, как в начале, - она вспоминает о том, как это здорово, трахаться. И, широко распахнув глаза, смотрит прямо в мои, когда я, содрогаясь, заполняю ее своей слизью. И, конечно, перед этим она делает мне свой великолепный минет.

Никто лучше ее не сосал в этом городе, говорю я, и сажусь в круг воинов, грустно постукивая по щиту. Никто. Но разве помнит кто из вас, юнцы, об этом?.. Я кончал, кончал, кончал, а она смотрела на меня своими покорными коровьими глазами, и я безумно любил ее в тот момент. Кончал я в нее часто, но она ни разу не залетела.

Интересно, каким ацетоном она полоскала свое нутро?..

Если бы я знал, что это последняя наша поебка, - а она была последней, - то непременно бы трахнул ее еще раза два. Но всего не угадаешь, и, как обычно, я потерял к Тоне всякий интерес, как только вытащил из нее член. Оставалось решить еще одну проблему. Потихонечку сплавить ее куда-нибудь. Не мог же я вести домой полусумасшедшую девку, без денег, и бредящую!

Задумчиво подмывшись в раковине, я глядел, как она одевается. Свет мы так и не включили. Я гадал, есть ли в мире такой пророк и провидец, который расскажет мне о том, как еще изогнется проклятая жизнь этого никчемного человека, до смерти мне надоевшего – меня. Все выходило удивительно невообразимо. Девственницы начала моего жизненного пути к его середине принимали в свой зад стержни коней, развратницы кормили в монастырях сирот грудью, проститутки дарили возлюбленным благоуханные розы невинности посреди совсем не растянутых половых губ. Наконец, к своему 23-летию я нарушил свое же табу, и начал трахать девиц младше себя. До тех пор я честно пробавлялся сверстницами и теми, кто постарше. Я даже попробовал молочный суп, и стал наступать на швы, соединяющие плитку на мостовой! Все в моей жизни встало с ног на голову.

Мы с Тоней вышли из здания, - там была куча офисов, кое-где горел свет; я представил, как они, словно крысы, сидели у дверных щелей и прислушивались к стонам Тони, и у меня снова встал; увы, было уже поздно возвращаться, - и пошли по центральной улице города. Тоня снова начала уходить в себя.

- О, давай заглянем к Джонику! – глаза у нее снова нездорово заблестели. – Клевый такой пацан! Клевый… Дизайнер.

Джоник оказался Егором. Он клеил картонные коробки, поэтому называл себя дизайнером. Процесс склейки происходил в цеху без туалета, с кучей рваных бумаг и запахом краски. Помимо Джоника, в цеху было еще пять-шесть придурков, которые курили «Дойну», гоготали, и были, без сомнения, халявщиками.

- Есть деньги? – спросил один из них.
- Нет, - грустно соврал я.

Потихоньку я составил план действий. Конечно, вести Тоню к себе нельзя. Слишком не в себе она, да и поебались мы уже сегодня. Просто так уйти она мне не даст, потому что ей негде ночевать. А женщина, которой негде ночевать и которую вы отъебали, почему-то уверена, что это как-то взаимосвязано. Говоря проще, Тоня собиралась пойти ко мне. Это создавало неудобства. К тому же, кучу этих мудаков из цеха с картонными коробками, хотела, - как выяснилось в ходе непринужденного мычания, - где-то «оттянуться и попить пивка». Это в двенадцать-то ночи! И у меня дома! Вот суки! Естественно, я разозлился. Впрочем, нет. Разозлился?! Куда там! В ярость пришел! С чего это вдруг куча обоссанных и оборсранных засранцев во главе с неопрятной городской сумасшедшей попрут ко мне домой на ночь глядя?!

- Где тут у вас туалет? – спросил я.
- Во дворе, - не отвлекаясь от набивания папиросы плохонькой травкой, ответил Джоник, - смотри, не поскользнись.

Я благословил судьбу, вышел, и, нырнув в дыру забора, быстро побежал вниз. Два квартала вниз, три – влево, еще один вниз, и потом уже можно было остановиться передохнуть. Потом я зашел в магазин «Фидеско».

Яркий свет, и куча жратвы и выпивки меня успокоили, как успокаивали всегда. Я почувствовал себя как Данте, сумевший смыться из ада. Где-то вдалеке были невменяемая Тоня и куча ее придурковатых знакомых, сигареты «Дойна», нищета и травка с картонными коробками. А тут – торт « Фиеста», мидии в соусе, хлеб из семи сортов злаков, много пива и бутылка джина. Денег у меня было много, поэтому в магазине я пробыл долго. Все набирал и набирал.

Само собой, с моей стороны было бы правильно дать Тоне на дорогу леев двадцать хотя бы. Но я, если честно, поскаредничал. Мне всегда было грустно и неприятно давать кому-то деньги. Брать – вот это совсем другое дело! А отдавать, нет. Видимо, это что-то глубоко психологичное. Что-то, связанное с какими-то детскими душевными травмами. Но разбираться с этим, честно говоря, у меня не было ни времени, ни желания. До рассвета оставалось шесть часов, и мне необходимо было напиться.

Дома я выпил три банки пива, задернул окна шторами, и поставил ко входной двери стул. Необходимости в этом не было никакой. Дверь была двойная: одна железная, другая – из прочного дерева. С двумя замками и засовом. Но я все равно поставил