стул. Сел на него, - лицом к двери, - и открыл джин. Пить нужно было до двух ночи. Тогда я проснусь не раньше восьми утра. А если это случится к пяти, - о, время серого вроде бы утра, но на самом деле, ужасающей обесцвеченной ночи, - я не выдержу и убью себя.

Не уснуть было нелегко, но я старался. К тому же, помогала мысль о том, что Тоня, несмотря на помешательство, помнит, где я живу, и может прийти. Нет, пускать я ее, конечно, не собирался, хоть на улице и было чересчур холодно. Зима. Просто я думал о том, как она, - возможно, вместе с кем-то из этих придурков, - будет стучать сначала в дверь, потом в окно, а я буду лежать на полу под батареей, и смеяться. Смеяться, закрыв рот рукой. Ведь под батареей, которая под самым окном, они меня не увидят. И в дом не залезут – на окнах моих решетки. А на лепестках моих – шипы, раны множащие.

Я - роза, ад источающая.

И поступал, без сомнения, как последний говнюк. Но мне, честно говоря, к этому было не привыкать. Все это не имело значения. Главное было: продержаться до двух ночи, чтобы вылакать как можно больше спиртного и как можно крепче уснуть. Чтобы проснуться не на рассвете. Только не на рассвете.

Просыпаться на рассвете, зная, что больше ты не уснешь ни на час, самое страшное, что может случиться. Ужас ночи, паника при виде черных крыльев вселенской птицы хаоса, страх темноты - все это ерунда и шизоидные комплексы ранних людей. Само собой, я говорю, как минимум, о кроманьонцах. Люди. Никто не понял, что настоящий ужас, настоящую смерть и панику несет с собой, - и сеет, как бык-осеменитель свою слизь, - белый день.

Худшее, что может случиться, случается днем.

udaff.com