Ружье приятно холодило руку. Вино – согревало желудок. Костика подошел к дому ветеринара, и постучал в окно. В комнате, как они ни глядел в черное от копоти окно, никого разглядеть не удалось.

- Эй, доктор, - тихонько позвал Костика, - выходи. Стрелять не буду.
- Мотыгой прибьешь? – послышался дрожащий голос. – Ищи дураков. Не выйду.

Голос шел в крыши. Костика отошел на несколько шагов, и увидел ветеринара, спрятавшегося с женой возле печной трубы. В руках ветеринар держал крышку от бака, в котором его супруга обычно стирала белье.

- Спускайся, - прицелившись, велел Костика, - бояться не нужно, ты мне пока еще нужен.

Ветеринар тихо заплакал, сжал руку жены, и, неловко дрыгая ногами, спустился по крыше, как ребенок с горки.

- Оп-па, - подхватил его внизу Костика, - вот и свиделись.

Жена на крыше завыла.

- Не реви, - велел Костика, - женщинам ничего не будет.

Ветеринар стал очень бледным, хотя, казалось, дальше некуда. Когда-то он не захотел давать свидетельские показания в пользу Костики, чем очень подвел парня. И вот, десять лет спустя, тот стоял перед ним с ружьем…

Костика приехал в село вчера вечером. И уже успел застрелить пятерых сельчан, которые поймали его когда-то за воровством сена. Оставалось найти еще семерых обидчиков. Костика толкнул ветеринара ружьем в спину, и велел показывать, кто и где в селе спрятался.

- Аурика, - негромко сказал ветеринар, прощаясь с жизнью, - спустишься с крыши, зайди в дом. У печки, в шкатулке, лежит золотой браслет. Помнишь?
- Помню, Корнел, - дрожащим голосом сказала жена.

Костика тактично ждал.

- Помнишь, мы собрались подарить его Нине, твоей племяннице, на ее свадьбу, которая состоится на следующей неделе. Помнишь, Аурика?
- Помню, Корнел.
- Ты, конечно, не будешь дарить его Нине.
- Конечно, нет, Корнел. Мы же решили, что оставим этот браслет себе, потому что он слишком хорош для Нины.
- Да. Это хорошо, что мы так решили. Потому что тебе нужны будут деньги на мои похороны. Ты так уже подумала, Аурика?
- Так я и подумала, Корнел. Прости меня.
- Ничего, Аурика, наоборот, ты молодец. Ведь похороны даром никто не сделает. Так ты, наверное, отвезешь его, браслет этот, в город, да, Аурика?
- Конечно, Корнел. В ломбард, что у центрального автовокзала. А что, там мало дают за золото? Отвезти его в какое-нибудь другое место, где за него больше дадут, Корнел? Ты скажи, я отвезу.
- Не надо, Аурика. Ты не вези его никуда, потому что он не из настоящего золота, а из поддельного. И в ломбарде над тобой только посмеются.
- Как же так, Корнел?
- Я, когда поехал в город, сказал тебе, что купил его за три тысячи леев, помнишь, Аурика?
- Помню, Корнел.
- Так вот, Аурика, я тогда тебя обманул, потому что купил браслет не в магазине «Золото-серебро», а на центральном рынке, у цыган. Купил с рук. И заплатил за него сто леев.
- Корнел, как это?
- Так получилось. Мне просто стало жалко денег на подарок для этой дуры набитой, твоей племянницы Нины.
- Корнел, не смей так говорить. Это твои родственники все как один – олухи царя небесного.
- Да?! А кого тогда выгнали из университета на втором курсе? Не твою ли дуру-племянницу, которая, к тому же, еще и шлюхой оказалась: залетела неизвестно от кого?!
- Как неизвестно от кого?! – всплеснула руками Аурика, и едва не упала с крыши, - Корнел, какая же ты все-таки свинья! Прямо как все твои родственники! Я же тебе говорила, что она забеременела не «неизвестно от кого», а от Василия, который на ней и женится.
- Ну, да, как же! Женится он потому, что она обещала на него в суд подать.
- Ох, Корнел, хоть бы ты закрыл свой рот, который ничего от мусорной ямы не отличается. Говорила мне мать, не ходи замуж за этого скота и тупицу. Впрочем, чего жать от уроженца села Цынцерены. Ведь у вас все мужчины – конокрады, бабники, и злоязычные воры.
- Я вор?! Шлюха и дура, вот кто твоя племянница, Аурика! И, боюсь, это у вас семейное по женской линии!
- Да чтоб глаза тои лопнули, Корнел, говорить такое женщине, которая воспитала семерых твоих детей, пока ты шлялся по кабакам, подвалам, и разведенным курвам!
- Ох, Аурика, боюсь, что из этих семи как минимум один не мой, а твой и твоего дружочка Санду, с которым ты полтора года сожительствовала до того, как я тебя подобрал из грязи и сделал порядочной женщиной!
- Скотина!
- Дура!
- Так куда ты дел оставшиеся две тысячи девятьсот леев, которые, как ты сказал мне тогда, потратил на золотой браслет, который оказался вовсе не золотым?! Пропил со шлюхами, настоящими шлюхами, с которыми путаешься всю жизнь?!

Костика тактично прокашлялся.

- Ах, да, - грустно вспомнил ветеринар, пыл которого улетучился, - так вот, Аурика, золотой браслет, который вовсе не золотой. Ты уж прости меня за него.
- И это все, что ты хотел мне сказать?!
- Да, это. Предостеречь тебя от ломбарда, и попрощаться. Прощай, Аурика.
- А на какие шиши я буду тебя хоронить, Корнел?!
- Продай дом, Аурика.
- Вот еще! Брошу тебя в поле, и пусть собаки тобой закусывают!
- Не смей так говорить, Аурика! Мы же христиане! Как ты можешь говорить, что не предашь мое тело земле, как это принято у добрых молдаван?
- Да какой ты добрый, какой ты молдаванин? Зверь, скотина, насильник. Сколько раз ты меня бил, когда домой пьяный, среди ночи заваливался?!
- Умолкни, женщина!!!

Костика грустно посмотрел на ветеринара, и шумно вздохнул.

- Ох, - вспомнила о грустном Аурика, - ты уж прости меня, Корнел. Прости, бога ради. Тебя убивать сейчас будут.
- Да не собираюсь я его убивать, уж он-то мне меньше всех зла сделал, - попытался встрять Костика, - просто дам ему пару раз по голове, и на этом хватит.
- Конечно, мне тебя будет не хватать, муженек, - причитала женщина, не обращая ни малейшего внимания на Костику, - хоть у нас в жизни было и много плохого.
- Но ведь и хорошее было, Аурика. Помнишь июль перед нашей свадьбой?
- Конечно, помню, Корнел. А помнишь сад яблоневый, он тогда совсем маленький был, а сейчас как разросся…
- Помню, Аурика. Помнишь, как целовались ночью в этом саду?
- Ох, Корнел, что ты вечно глупости вспоминаешь. И это при ком, при молодом человеке, можно сказать, при юнце?
- Ай, брось, нынче такие молодые пошли, что стариков за пояс заткнут.
- Ой, да уж не прибедняйся-то, тоже мне старик нашелся. Седина в бороду, бес в ребро, говорят, так у тебя, судя по седине, три беса в ребрах завелись!
- Да уж, - приосанился ветеринар, - я мужик хоть куда. И уж если все равно помирать…
- Да не соби…- снова попытался встрять Костика.

Но семейная пара не обращала на него никакого внимания. Костика сжал челюсть.

- …Если уж погибать, - решился ветеринар, - то, скажу тебе, Аурика, я ни одной твоей подруги мимо не пропустил. Но любил, конечно, всегда только одну тебя!
- Это каких таких подруг, Корнел? Уж не Марчику ли, или Иляну?