Село дремало в сизом тумане. Изредка тишину над домами будили ошалевшие от холода петухи. Кое-где из трубы над домом начинал подниматься робкий дым. Село начало постепенно посыпаться. Костика угрюмо улыбнулся, поправил сумку на плече, и зашагал вниз с холма. Идти ему оставалось еще часа три: близость села в осеннем утреннем воздухе была обманчивой, и Костика знал это. Но все равно спешил. Уж слишком давно он не видел родной дом.

В селе Кондрица Костика жил с самого рождения. Он даже на свет появился не в родильном доме соседнего городка Калараш, - как большинство жителей Кондрицы, - а в самом селе. Вернее, на близлежащем поле табака. Там его мать, Софья, собирала зеленые листы, пачкая руки клейким, терпким соком, на последних днях беременности. Выходить в поле ей не следовало бы, да заставил председатель колхоза, работающего при селе, кавалер Ордена Труда и обладатель медали «За упорный труд», Семен Постолаки.

- Рук не хватает, - тревожно объяснял он, не глядя в глаза будущей роженице, - а план нам выполнить надо. Кровь из носу, а надо, Сонька. Ты уж превозмоги себя.

И, насупившись, садился в углу саманного дома, где жила Софья с престарелой матерью. Отца Костаки в доме не было: вот уже три года, как он, с группой сельской молодежи, уехал на БАМ. Молодые, черноволосые, в зеленоватых комбинезонах, все как один с усами а-ля Григорий Григориу (популярнейший молдавский актер – прим. автора), уехали они на комсомольскую стройку по путевке, которую им «пробил» председатель колхоза. Он сам так об этом говорил. Хотя все в селе знали, что Семен Постолаки рассчитывал получить еще один орден за труд и группу комсомольцев-ударников, которые будут валить лес и прокладывать шпалы в далекой и холодной России.

- Чужая страна, - сопел на колхозном сборе дед Ион, счищая с сапога ножом налипшую грязь, - что им там делать? Лучше бы здесь остались работать. Что у нас, дел мало?
- Ты мне, дед, - хмуро отвечал председатель Постолаки, - контру не разводи тут. Вот скажи, кто мы? Правильно, граждане великого государства, которое называется Советский Союз. Все оно нам дало. А если вдуматься… Давно ли так было? Нет! Наша Молдавия в Союзе с 45-го года всего. Это значит, что мы граждане Советского Союза всего тридцать каких-то лет. Видишь как, к хорошему-то быстро привыкаешь…
- Ой, гляди, - не соглашался дед, - уборка табака наступит, а у нас в селе и рук-то не будет рабочих…
- Не каркай. Справимся. Преодолеем. На то мы и советские крестьяне и колхозники. Вот!

Тут председатель встал, рубанул сплеча воздух (это он видел в фильме про красногвардейцев), сплюнул, и велел всем расходиться. Софья, на четвертом месяце беременности, шла из клуба с молодым мужем, Николаем, и все тревожилась.

- Ты чего? – спросил Коля обычно разговорчивую жену.
- Ой, не знаю, - призналась она, - кажись, беременная я.
- Так кажись, или беременная? – улыбнулся Николай.
- Не знаю еще, - сокрушенно сказала Софья, - может, и беременная, а может, и задержка такая. Организм, он ведь штука такая, не разберешь.

К восьмому месяцу Софья окончательно поняла, что беременная, потому что таких задержек уж точно не бывает. И потому Николая, которого председатель поставил главой над комсомольской группой села Кондрица, едущей на БАМ представлять ударным трудом Советскую Молдавию, провожала неохотно.

- Родишь сына, - ласково потрепал ее Николай по щеке, - назовешь Петрикой. Будет дочь, назови Варварой.

Софья пообещала сделать так, и ласково чмокнула мужа в щеку. Она знала, что мужчины упрямые, и с ними лучше не спорить. Сына она решила назвать Костикой, а дочку – Вероникой.

Несколько недель от комсомольцев из Кондрицы не было ни слуху, ни духу, а потом начали приходить письма. Писали, что устроились хорошо, что прокладывают железную дорогу, что кормят их неплохо. Только слишком много мяса, и слишком мало овощей.

- В России всегда так, - с осуждением сказал дед Ион, зашедший проведать Софью - они овощей почти не едят. Даже курицу, и то, не на подсолнечном, а на сливочном масле жарят!
- Ой, - усомнилась Софья, - дедушка, да разве так бывает?
- А я тебе что говорю?! – рассердился дед. – На сливочном масле, и все тут!
- И откуда ты, дедушка, - вытаскивала Софья из печи баклажаны, - все знаешь?
- Я в Сибири, - хвастливо выпячивал грудь дед, - четыре года прожил. Я про них все знаю.
- А правда, дедушка, - садилась Софья на кровать, - что в Сибири лета не бывает.
- Враки, - утешал ее Ион, - не считая питания и зимних холодов, у них все, как у людей. Не замерзнет, чай, твой Ион.

Успокоенная Софья наливала кормила деда, и наливала ему вина. А на следующее утро, хоть ей и подходила пора рожать, пошла на табак. Работала там часа четыре, а потом отошла в сторонку, задрала юбки, и заорала. Слава Богу, опытных баб на поле было много, потому младенец выжил. А вот Софья – нет. И потому первое, что услышал Костика, когда явился на свет, был слабый запах зеленого табака и громкие ругательства женщин в адрес председателя колхоза.

- Ну, - развел руками Постолаки, - что уж поделать…

Быстренько развернулся, и потрусил к своему, председателеву, дому. Да все оглядывался: не ткнут ли, случайно, вилами в спину. Не ткнули. Гордости и достоинства у народа уже давно не было. Лет так с триста.

Председатель, закрывшись, долго думал, что делать дальше. Уж очень ему не хотелось лишаться должности за перегибы в руководстве. И пригласил в село журналистов из газеты «Комсомолец Молдавии».

Те приехали, и написали про Софью очерк. Про то, как она, комсомолка, жена комсомольца, который на БАМ поехал, вышла в поле на табак. Хоть ее все и удерживали. А она, - читали по слогам газетное вранье бабы в селе, - сказала, что нет, мол, ей покою, пока урожай табака не собран. Будто бы, сказала Софья, она из-за этого родить не сможет – если они не соберут табака, и не отправят телеграмму в Кишинев товарищу Бодюлу, что, мол, табаку собрали столько, что им можно весь земной шар окурить. И пошла в поле…

- Врут, сволочи, - даже восхищенно сказала старуха Мария, которой шел сто второй год, и которая была слепа, как крот, - и не моргают. Какой шар, если земля перед тобой вся, как на ладони, плоская…

На старуху зашикали, и дед Ион продолжил чтение газетной передовицы, поверх которой строго и печально глядела на односельчан молодая Софья.

С фотографией тоже морока получилась. При жизни-то Сонька сфотографировалась всего один раз, на паспорт. И карточка получилась не то, чтобы очень удачной. Поэтому толстый и рыжий (не наш, не из молдаван, определили в селе) фотограф долго ругался. А потом заперся с Соней в комнате. И, как говорили мальчишки, подглядывавшие за фотографом, якобы, раздвинул губы покойницы в печальной улыбке, закрепил уголки губ воском со свечи, и так ее сфотографировал. Ох, страсти Господни.

И вот, значит, писали журналисты из «Комсомольца Молдавии», Софья вышла на поле, и все переживала, оправдает ли она доверие партии, и мужа, коли,