который сейчас ударно трудится в лесах Сибири. Конечно, думала она об этом не по-городскому, - чтоб отойти в сторонку, присесть, да и подумать, - а по-нашему, по сельскому, в работе. И насобирала она будто бы четыре грузовика табаку, хотя все, кто с табаком дело имели, знают, что его, собаку, больше трех охапок за день вручную не соберешь. Ну, да неважно. А потом комсомолке Софье стало плохо, и, якоблы, председатель колхоза товарищ Постолаки крикнул ей:

- Товарищ Софья. Не вернуться ли вам в дом, поберечь себя для Советской Молдавии?!
- Нет, товарищ Постолаки, - зычным (хотя все в селе знали, что у Сони голос тихий, как у ребенка) голосом ответила комсомолец Софья, и принялась работать с удвоенной энергией, - не время нам, комсомольцам, беречь себя. Ведь партия доверила нам самый ответственный участок работ: самую перспективную и развивающуюся бурными темпами табачную отрасль нашей молодой советской республики!
- Ура товарищам из Политбюро ЦК КПСС, - крикнул на это в ответ товарищ председатель колхоза, - троекратное ура.
- Ура! – поддержала председателя комсомолка Софья, и продолжила свой ударный труд.

Но, конечно, самым удивительным было не это вранье, а вранье про то, что и как Соня думала, совершая ударный подвиг на табачном поле. Ладно, про слова можно сказать: свидетели услышали. Но мысли-то как подслушаешь? Но журналисты «Комсомольца Молдавии», видимо, лучше знали.
По их словам выходило, что Соня, почувствовав, как младенец просится наружу, подумала, что это будет, наверняка, мальчик. Уж больно сильные были толчки.

- Рвется наружу так, - с гордостью подумала, Соня, - будто хочет уже сейчас встать на свои маленькие, но крепкие ножки, и помочь матери в созидательном труде на благо Молдавской ССР. Я знаю, что рожу сейчас богатыря.

И уж собралась было комсомолка Софья Табакару идти на край поля, рожать сына-богатыря, как вдруг взгляд ее упал на три несобранных ряда табака. Торчали они посреди поля, как занозы. Словно занозы в совести комсомолки Софьи, которая, пусть и не по своей вине, не сумела-таки перевыполнить план на восемьсот процентов, а остановилась на семистах… Но если комсомолец не может исполнить чего-то не по своей вине, значит, дала трещинку его стальная душа, значит, все-таки он виноват. И Софья пошла к неубранному табаку, ласково молвив своему большому животу:

- Обожди, сынок. Обожди. Ведь это – ради тебя, и твоего будущего, потому что, перевыполнив план не на семьсот, как сейчас, а на восемьсот процентов, мы сумеем добиться того, что наш колхоз-миллионер станет колхозом миллиардером. А уже тогда мы сможем выкроить пять тысяч рублей на строительство яслей. И, может быть, две тысячи бросим на строительство родильного дома. И уже твои дети будут рождаться не в поле, как ты, а в стерильных, чистых палатах, под присмотром настоящих советских врачей.

И, сказав это, Софья с удвоенной силой бросилась на уборку оставшихся клиньев табака. И работа кипела, и уж последний клин был собран, как почуяла комсомолка, что больше работать ей не в моготу, и легла на сырую землю. И родила сына. А у самой у нее сил жить не осталось…

- Не ревите, бабы, - всхлипнув, сказал председатель Постолаки, - ведь все равно ничего мы поделать не можем. Будем память о Соне хранить. Память о настоящем товарище, в наших настоящих комсомольских и коммунистических сердцах.

Соню похоронили, а на второй день в село спешно приехал ее муж, Николай Табакару. Наскоро перекусив, сходил он на могилку к жене, поцеловал сына, и собрал вещи, обратно на БАМ, трудиться. Перед отъездом председатель Постолаки вручил Николаю орден, которым наградили Софью посмертно: мужчины всплакнули. И поехал Табакару на БАМ.

Правда, с БАМА его в Молдавию вернули. Ведь в ночь перед отъездом комсомолец и ударник социалистического труда, герой БАМА, Николай Табакару выпил очень много вина.

И зарезал председателя Постолаки

udaff.com