Падая, я взмахнул руками, - они попали за спину, - и это меня спасло: падение смягчилось, и я ударился затылком недостаточно сильно для того, чтобы больше уже не очнуться. Еще до того, как произошло падение, я почувствовал, что исчезаю. И испытал ни с чем не сравнимое наслаждение. Наконец-то получилось. Того, как они вытаскивали из карманов деньги и снимали с руки часы, я уже не чувствовал.

- Линия божественного предопределения, перпендикулярная линии случая…

Я сидел на кухне, и здорово рисковал. Брат уехал на море, и я прилагал все усилия, чтобы не остаться на ночь одному. Из двенадцати ночей две были проиграны. Неплохо, но все равно опасно. Эта ночь была второй, которую я проводил сам. И, сидя на табуретке, тупо глядел в книгу, в которой дрожащей рукой был нарисован какой-то график, бормоча:

- Линия божественного предопределения, перпендикулярная линии случая…

То, что этот график нарисовал я, и несу эту чушь я же, стало для понятно лишь через час. Я открыл глаза и покачал головой. Без сомнения, я сходил с ума.

Предыдущие четверо суток я провел как король: садился за стол в девять утра, заканчивал писать часам к шести вечера, а потом напивался, пытаясь размять сведенную судорогой правую кисть. Примерно на четвертые (или, может, пятые?) сутки произошел срыв. Какой именно, я не помнил. Но определенно знал одно: я сижу на кухне. И пытаюсь начертить какую-то хрень. Чистой бумаги дома не оставалось, поэтому чертил я ее в книге. Несколько минут назад мне казалось, - совершенно ясно, и четко, - что я вычертил график, по которому можно определить существование бога.

Браво. Я трусливо перекрестился, и открыл бутылку пива. На душе полегчало. Если бы я пытался вывести математическое доказательство существования дьявола, было бы хуже. Я отпил пива и поглядел на свои каракули. И понял, что, без сомнения, схожу с ума. Посидел минут десять, глядя в лист, как вдруг схема снова стала необычайно четкой, ясной и правильной. Вот оно. Я уловил момент, когда теряю рассудок. Пока не поздно, надо спасаться. Я заплакал, и снял трубку.

- Света, - я всхлипывал, но она, конечно, разбирала, что я говорю, - Света, я схожу с ума.
- Кто это? – она очень удивилась.
- Света?! – очень удивился я.
- Ах, - она узнала, - прости, но ведь за восемь лет можно и забыть голос.
- Как, - я был поражен, - ты не запомнила мой голос? Ты не думала обо мне все эти восемь лет?! Обо мне и только обо мне?!
- Нет, конечно, - ее голос можно было колоть и добавлять в коктейли, - ты что, с ума сошел?
- А я, - с каждой секундой я жалел себя все больше, - думал только о тебе. Я ведь люблю тебя, Света.
- Поэтому, - она невесело рассмеялась, - ты меня трахал месяц, потом бросил, рассказал об этом всему Дому Печати, и я стала общей шлюхой, пока не уволилась из этого магазинчика.
- Но ведь…
- Я была, - она говорила очень четко, - в депрессии, и мне легче было дать им всем, чем терпеть эти снисходительно-жалостливые смешки и сочувственные похлопывания по спине, а потом и пониже. Мне все обрыдло, ты меня обманул и предал, мне было плохо. Но виноват в том, что я стала шлюхой, только ты. И только чудом я выбралась из этого дерьма. Конечно, без твоего участия, милый.
- О, - я рыдал, корчась на полу, - прости меня, прос… Давай будем вместе!
- До завтрашнего утра? - спросила она. – Пока ты не протрезвеешь?

Я положил трубку. У меня не было шансов растопить ее сердце этой ночью. Эта женщина знала меня слишком хорошо. Но моей проблемы это не решало, отнюдь. Я смотрел на книгу, в которой чертил какие-то графики, сходя с ума (интересно, когда - с утра, с обеда, - а может, все это началось час назад?) и боялся. В любой момент вся эта нарисованная чушь могла вновь показаться мне чем-то действительно заслуживающим внимания.

- Ты очень много пишешь, - обняла меня Ира, - и рано или поздно сойдешь с ума.

Это было полтора года назад. У меня не было даже возможности позвонить ей и порадовать ее сбывшимся прогнозом. При звонке с моего номера она не брала трубку.

Я, пошатываясь, вышел в комнату, и лег под диван. Заснуть не удавалось: при свете спать я не мог, а без света рядом с диваном появлялись чьи-то черные ноги. Я выскочил из квартиры, и пошел в центр, покупать выпивку. Два литра пива у дома, два – рядом с заправкой, один – наверху, один – у Арки, бутылка вина, увы, не брало. Я даже не спотыкался. Но, без сомнения, был пьян.

С каждой минутой вокруг меня концентрировался страх. Я шел в плотном темном коконе паники. Почему-то в городе не было прохожих. Я зашел в общественный туалет, и увидел в отверстии в цементном полу горящие глаза. Еле выскочил и оттуда, отмахиваясь от роя мух, - без сомнения, они указывали на присутствие своего повелителя; а если никакого повелителя нет, они указывали на то, что я окончательно сдвинулся, - и вывалился на улицу. Надо было спасаться. Впереди, - от бассейна Института физкультуры, - шли два накачанных амбала. Я услышал за спиной мягкие шелестящие, - неумолимые, как расстройство моей психики, - шаги, и, всхлипнув, побежал вперед. Дернул одного из амбалов за руку, и, когда он повернулся, заехал ему сбоку в висок.

Кое-что от посещений секции бокса я, оказывается, не забыл: парень опустился на колено, и удивленно поглядел на кровь, закапавшую из носа на асфальт. Его приятель, разъярившись, сделал ложный замах левой и двинул вперед правую. Детский прием. Но в том-то и дело, что я ХОТЕЛ этого. И, опустив руки, услужливо передвинулся под удар, подняв подбородок повыше. Как они пинали меня, и вынимали из карманов деньги в качестве моральной компенсации, я уже не чувствовал. Это был великолепный прямой в челюсть.

Наконец-то я смог отключиться, и, - пока меня подбирал патруль, оттащивший затем мое бесчувственное тело в вытрезвитель, - наслаждался покоем и удивительным сном о пизде.

ХХХХ

Пизда. О, пизда, твоя изнанка покрыта мхом мясистого ворса. Звезда моя, те, кто нашел эту рифму для тебя, шутники и живописцы общественных туалетов, они и не понимали, как точны были. Ибо у вас, - тебя, моя обожаемая пизда, и звезды, - есть то, что вас объединяет. Свет. Мягкий свет, излученный в галактику. Пульсирующее мерцание. Глубина утробы. Мясо Горгоны. Плоть Сатаны. Лазейка во времени. Путешествуя по пизде, никогда не поймешь, сколько веков прошло с тех пор, как ты спустился с веревкой, фонарем и ножом в эти кривые пещеры. Чавкающие полы, осыпающиеся от эрозии стены. Пизда. О, пизда. С потолка твоих крыш опускаются, вереща, сонмы летучих мышей. Вдалеке капает воды. Она точит тебя. Меня не обманешь: вот-вот ты распалишься, и миллионы декалитров теплой мутноватой жидкости хлынут по тебе. Навстречу мне, моему фонарю, веревке и ножу. Крысы будут пищать, летучие мыши – биться, но жидкость прочистит тебя, и я погибну, чтобы разложиться в тебе под слоем твоей течки. Перед тем, как уснуть, я увижу оранжевый всполох прошедшего. Где-то за поворотом слева, - о, пизда, - я услышу крик еще одного несчастного, который