рискнул. Он умрет не как я, не как твой слуга и смиренный философ. Дай мне соскользнуть в глубину твоих труб. Дай ухватиться за жесткую складку между тобой и зловонным отверстием задницы. Дай мне вцепиться в нее зубами, и так, на весу, пережить Ледниковый период, плейстоцен и Столетнюю войну.
Латники будут рычать и вырезать друг другу сердца, а я буду висеть, держась за тебя лишь зубами, и сглатывать теплую слюну пополам с твоим потом. Этот сладкий коктейль даст мне сил. Пизда, о, пизда, дай мне. Ощупывая твои стены, по колено в воде твоих шахт, - она все пребывает, - я плещу желтым маслом лампадки. Ты сжимаешься, ведь масло горячо. Безмолвная, безликая пизда. В рясе белья, в кружевах бинтов. Тебя кромсают, тебя лижут, тебя начиняют, к тебе можно отнести любое слово любого языка праматерей и богов, тебя обоняют, к тебе ластятся, ты есть все. Пизда, о, пизда.

Я начинал свое путешествие в тебе, робко заглянув внутрь: поначалу не было страшно. Розовые стенки у входа, казалось, светятся сами. Но уже за вторым кольцом, - чтобы пройти в него, следовало победить рыцаря в костюме Домино, - наступала тьма. Шелест листвы, и безразличное сопение топки – ты издавала звуки, ты могла говорить. Под моими ногами взрывались противопехотные мины. Откуда–то бежали вьетнамцы со штыками наперевес. И лишь пауки, закидавшие потолки твоих шахт комками сетей, спасали меня, протянув мохнатые лапы. Я отворачивался от безвкусные теней, которыми ты наводнила себя, как старый лорд – заброшенный замок. Я лизал твои лики, я утопал в тебе по колено, как путник – в болоте, я постепенно смирялся с погибелью к тебе. Я познал смирение животного, которое пожрал хищник. В тебе, благодаря тебе, во имя тебя, и да будь благословенна, пизда. Благодаря тебе я узнал, что, значит признать поражение. Что значит умирать достойно. И не пытаться вдохнуть перед тем, как уйти в жижу с головой. Напротив. Я научился делать это с выдохом. Ты мой путь, и мой логос, мой смысл и мое небытие. Благодаря тебе я познал суть вещей, пизда.

И покой обретало лицо мое.

ХХХХ

В жизни каждого нормального человека, - если, конечно, вы нормальный ненормальный человек, - есть еврейский юноша, который ненавидит вас за то, что вы трахали телку, прикоснуться к которой ему не хватило смелости. В моей жизни таких юношей было аж двое. Первый – брат моей возлюбленной из далекого детства. Без сомнения, он очень хотел сестру, а спал с ней я, и это его мучило. Брат, о, брат мой, прости. Фамилия их была Перельманы, а как его звали, я уже не помню, помню лишь запах шерсти сиамских котов, - они разгуливали по их квартире как важные Голда Мейер и Бен Гурион, - балкон с банками компота, и то, что мальчик этот здорово умел делать омлеты. Сестричка его, моя дорогая истеричная Ольга, за это постоянно подкалывала.

- Ты как баба, как баба, - визжала она брату, и запиралась со мной в комнате, чтобы потрахаться.

Иногда она распалялась прямо во время месячных, а поскольку полностью раздеться мы не могли, - дома постоянно кто-то был, - то на моих джинсах появлялось огромное кровавое пятно. Будь в ее доме чуть погрязнее, - хотя куда уж, - она непременно бы чем-нибудь заразилась. Никаких норм санитарии мы не соблюдали. А брат, ее маленький носатый брат, несчастный мальчик, бегал за дверьми комнаты и переживал. Ничего, кроме жалости, я не чувствую. Брат, о, брат мой, прости. Если бы я знал, если бы я хоть что-нибудь понимал тогда, мы непременно распластали бы ее, твою сестру, вдвоем. Наверняка, если бы я вышел из комнаты, и сказал:

- Давай, малыш, отпялим ее вдвоем…

Так вот, если бы я это сделал, он бы не смог отказаться, я уверен. И Ольга бы не смогла: стоило сунуть в ее мотор член и пошурудить там минуту, как она заводилась, и обратного хода давать было нельзя. Чтобы закончить процесс, она дала бы и брату. Бедный мальчик, я надеюсь, ты счастлив. Звездочеты предсказали тебе большое будущее. Звезда Венеры опалила лобок твой самоназванной сестры. Выплесни в нее, дай себе волю. Атланты уже распалились, и Средиземное море вот-вот выйдет из своих берегов.

Второй – толстый пожилой еврейчик, который все ждал, что к нему в объятья падут соблазненные и брошенные мной девицы. Птичка, которая чистит зубы крокодила, - вот, кто он был. Увы, даже те из девиц, кто ненавидел меня от всей души, не считали нужным из-за этого спать с ним. Естественно, со мной он, звали его Виктор, был в хороших отношениях: все ждал, когда из моей окровавленной пасти упадет очередной кусок нетщательно пережеванного мяса. А когда убедился, что даже такое – ему не по зубам, отчего-то стал меня ненавидеть.

Бедные, бедные братья мои, счастливы будьте и обретите покой в своих склепах.

ХХХХ

Очнулся я под кустами, возле бассейна. К счастью, карманная Библия, - и деньги в ней, - была на месте. Конечно, до этого придурки не догадались. О, слово божие, мой заговоренный кошелек…

Выхлебав коричневато-золотистую водку, подкрашенную отваром луковой шелухи, - подделки в местном киоске становились все хуже и хуже, - я с облегчением почувствовал, что падаю. Но, подняв голову, увидел наверху внимательный взгляд.

Проснулся я ровно через два часа. Из трубы в ванной била вода, и пол был совсем затоплен. Теряя силы с каждой минутой, я перекрыл заглушку, и стал собирать воду. В углу что-то тихо капало. Стоять спиной к двери было страшно. Я привязал руку к батарее полотенцем, но все равно старался не поворачиваться к двери спиной. В воде отсвечивали два красных глаза. Я закричал и ударил по ним жгутом полотенца. Оказывается, это был отсвет от лампочки. Безусловно, мне нужно было бежать: в одиночестве я в этой квартире не протянул бы еще и дня. А брат возвращался с поездки на море только через две недели. Если бы он вернулся, я был бы спасен. При виде брата чувство покоя и мира снисходит на меня. Еще – пи виде Иры. Ни его, ни ее у меня в те дни не было. Я погибал.

Я вытер, наконец, пол, вернулся в комнату, включил свет и прижался спиной к стене. Бежать, бежать, надо было бежать.

На востоке занималась заря.

udaff.com