Маленькая фея, - по имени Мелюзина, - живет в цветочном горшке на широком подоконнике моей квартиры. Две комнатки на пятом этаже. Практически чердак, о котором мечтали бездомные французские поэты, сбежавшие в 16 лет от скучных «папа и мама». Как зачем? Покорять бездонные и потому кирпичные колодцы старого Парижа. Впрочем, мои познания об этом городе ограничиваются воспоминаниями Хемингуэя. Их он мне, как и многим другим своим читателям, рассказывал в своих воспоминаниях. Еще мои познания о Париже ограничены фильмом о кабаре с Николь Кидман в главной роли, и некоторыми историческими деталями. Например, я знаю, что в 11 веке под стенами Парижа, - тогда еще деревеньки, - зимовали лагерем венгры-кочевники.

Больше, к сожалению, в книге «100 занимательных исторических фактов» о Париже ничего нет.

Я, в отличие от юных поэтов, никуда ниоткуда не сбегал, и жил в этой квартире всегда. С 1962 года, в котором строители ударного комсомольского отряда, прибывшего в Кишинев из Ленинграда, построили район Ботаника. Дом, в котором я живу, - ну, и не только я, а фея, но о ней позже, находится прямо в центре Ботаники. Теперь уже она называется Старая Ботаника. Наш дом был построен первым, и отличается от остальных тем, что крыша у него покатая. Через месяц, - а дом построили именно в такие рекордные сроки, - выяснилось, что такая крыша стоит слишком многих стройматериалов. И теперь все дома Ботан6ики сверху выглядят плоскими, как фантастические грибы, сплющенные сапогом небрежного гиганта. Кстати, о гигантах.

Книжку «Путешествия Гулливера» я тоже читал.

К сожалению, многие хозяева этой квартиры, - квартиры, в которой я служу домовым, - при переезде забирали книги с собой. Тем не менее, мне иногда удается спрятать книжку –другую в чулан, и, сколько они ее не ищут, остается она в доме. Читать приходится по ночам, при свете фонаря, который торчит как раз напротив окна в детскую комнату. Днем читать, - когда все ушли, - конечно, можно. Но опасно. Ведь вернуться хозяева могут в любой момент. А я, знаете ли, увлекаюсь чтением. Необыкновенно. Помню, в 1976 году, зачитавшись случайно забытой сыном хозяев, студентом, «Легендой о Беовульфе», я расслабился, и потерял, как говорят в женских романах, - вот их часто забывают, но мне они, честно говоря не по нраву, - счет времени. А студент вернулся домой. И застал нас врасплох. Меня и книгу.

Как бы я хотел, чтобы он застал врасплох меня и Мелюзину…

Увы, фея, сколько я ни намекал на то, что фея и домовой, проживших в одной квартире черт знает сколько лет вместе, могли хотя бы поцеловаться, остается глуха к моим мольбам и жестока. Сердце ее, как написано в романе «Мари и Жан», закрыто для меня, как ворота самого неприступного замка. По утрам, стоя на краю цветочного горшка, Мелюзина глядит в парк, на который выходят окна нашей с ней квартиры, и не отзывается на мои тщетные мольбы.

- Мелюзина, - говорю я ей, - милая…

И так тридцать с лишним лет. Надо признать, за это время она совсем не изменилась. Так же хороша, как и в день, когда я впервые увидел ее. Она прибыла в Кишинев одновременно с бригадой строителей из Ленинграда. Тоже по распределению. Знаете, ведь новые города нужно заселять не только людьми, новостройками и детскими площадками, но и нами, существами из сказок. Кстати, многие люди это понимают. Например, Кир Булычев. Да, да, несколько его книг у меня в чулане тоже хранятся. Хозяева уходят на работу, я закрываю книгу, и сажусь на диван. Мелюзина стоит, и глядит в парк, не отрываясь. Сегодня 22 сентября.

Вчера на тополь у дома в последний раз в этом году прилетели большие серые птицы с желтыми ртами. Странно, но я так и не знаю, что это за птицы. А они и не говорят нам об этом. Просто первые из них начинают прилетать в августе, и к сентябрю пролетают последние. Сдается мне, это птицы Ганса Христиана Андерсена. Самые последние птицы, остановившиеся у нашего дома отдохнуть на тополе, говорят нам:

- Счастливой зимовки, счастливой зимовки, счастливой зимовки вам, фея и домовой…

И я чувствую необычайное тепло: как будто то, что нас с Мелюзиной упомянули вместе, хоть что-то значит. Увы, фея поджимает губы, и глядит в окно. Ей не нравится этот город, говорит она подругам, когда болтает с ними по своему волшебному телефону, он скучный и провинциальный, уж в Нью-Йорке бы она развернулась. Да еще этот домовой, скучный, и весь в пыли от своих старых книг. Ничего, я привык. Хотя, когда услышал это в первый раз, пошел в кладовую, и долго плакал.

- Он еще и плакса, - шепотом делилась на следующий вечер Мелюзина с подружкой из, кажется, Торонто, - представляешь?! Он в меня так влюблен, бедняжка, но, знаешь, идти у него на поводу я не могу. Не буду же я жить с каким-то домовым из жалости?!

Потом она положила трубку и стала листать женские журналы. Ничего больше Мелюзина не признавала. Само собой, услышав это, я решил быть чертовски гордым, сильным и независимым. Стал регулярно заниматься плаванием и ежедневно переплываю ванную поперек шестьдесят раз, отжимаюсь по пятнадцать раз каждое утро и самосовершенствуюсь. Например, слегка согнул цыганскую иглу, и занимаюсь кэндо – японским фехтованием. Паук из туалета в восторге.

Он говорит, не ожидал подобного владения мечом от существа с всего двумя руками.

А с Мелюзиной мы не разговариваем. Вот уже тридцать лет. В принципе, она могла бы быть со мной ласковее. Браки между феей и домовым, - а такая пара проживает в каждой квартире города, - не так уж и редки. Но что поделаешь, если моя фея необыкновенно разборчива и придирчива. Честно говоря, я вынужден признать, что она довольно банальна. О таких женщинах, - а фея ведь женщина, как и домовой мужчина, - я частенько читал. Распространенный тип женщин в мировой литературе, знаете ли. Банальные, примитивные, безмозглые красавицы, нуждающиеся лишь в развлечениях. Все феи такие. Пустышки.

Но, что поделать, если я люблю пустышку?

В 1999 году нашу квартиру купил какой-то молодой человек, поставивший на подоконнике печатную машинку. Она издавала необыкновенные, - а мы, сказочные существа, знаем толк в необыкновенном, - шумы и грохот. Печатал он исключительно по ночам, а днем спал на диване, застеленном стареньким клетчатым пледом. Я, честно признаться, переживал, что Мелюзина влюбится в него. Знаете, тяга в богеме и все такое. Но ошибался.

- У меня ужасно болит голова от его машинки, - поджав губы, сказала Мелюзина утром окну, - ужасно…

Само собой, говорила она это мне. Ведь напрямую обратиться к како-то домовому фея не могла… Я пожал плечами, и достал свою иглу – заниматься фехтованием.

- Вот если бы, - говорила Мелюзина, глядя в окно, - кто-то, кто постоянно говорит о своей любви, смог бы что-то не сказать, а сделать…

Я взглянул на ее фигурку, - без сомнения, она специально надела эту короткую майку, - и у меня перехватило дыхание. Конечно, тридцать лет мастурбации не могут повредить домовому, который живет от пятисот до семисот лет, но все же… Мелюзина встала на цыпочки,