ххх

При переезде в сраную Молдавию я оставил в этом сраном Заполярье все свои ценности - коробку с медалями и грамотами. Но книга «Человек-дельфин» была со мной. Сара, - а я узнал, как ее зовут, догадавшись просмотреть перечисление списка изображений и их авторов в конце книги — была со мной. Я уже точно знал, что мы с Сарой поженимся, когда я стану побольше. О, исключительно в плане роста, конечно. С остальным был полный порядок — в раздевалку, посмотреть на чудо природы, приходи парни из девятого класса.
− Ну у него и яйца, ну у него бля и член! - говорили они. - Это в его-то одиннадцать!
− Одиннадцать и четыре месяца, - поправлял я, - почти одиннадцать с половиной, значит, практически двенадцать.
Они добродушно смеялись, а на тренировках на меня поглядывали, перешептываясь, девочки. Но мне было по хуй. Я знал, что отдам всего себя Саре, только Саре, исключительно Саре. Я был ее рыцарем. Мне было по хуй, что найти ее будет делом трудным, практически невероятным. Но я не мог глаз отвести от ее фотографии. Часами сидел, глядя на нее и Океан за ее плечами, на дельфинов этих сраных у ее ног, и думал, думал, думал. Как мы встретимся, как я подойду к ней и как сладко сожмется у нее сердце. А пока сжималось оно у меня. Ну, и не только сердце. Конечно, приходилось дрочить. Как-то раз я, в качестве эксперимента, спустил прямо на снимок. Ничего особенного, а пятно пришлось затирать. Так что я больше этого не делал. А Сара как была богиней, - чистейшей, красивейшей — так ей и осталась, хоть на ее шортах-трусиках и появилось небольшое пятно.
Только сейчас я понимаю, что это она потекла.
Но и тогда я понимал очень многое. Дети, которые занимаются плаванием, они как сельские. Очень развитые, и даже больше, чем сельские. В деревне детишки с младых лет видят, как коровы ебут быка, ну, и тому подобные штуки. А на плавании ты лет с шести-семи видишь обнаженных людей, и прекрасно понимаешь разницу между полами. Тем более, что плывет-то команда на одной дорожке.
Так что я пристраивался за девчонками, - когда те плыли брассом, по лягушачьи развигая ноги, - и смотрел. Неотрывно. Тренера даже нервничали. Но мне было по хуй. Никто в мире не мог бы обвинить меня в педофилии — я был младше этих тринадцатилетних коров на полтора-два года. Мне нравилось рассматривать их щели. Некоторые, - со складками, - были особенно привлекательны. Но, конечно, никакой конкуренции эти девушки моей Саре составить не могли. Моя двадцатилетняя женщина, она ждала меня, сидя на низком бортике бассейна, залитого морской водой.
И дельфины весело перемигивались у ее ног.
А я дрочил, глядя на нее, дрочил так и этак. Изучил Камасутру — мне надо было быть готовым к тому моменту, когда мы встретимся, прочитал все статьи в журнале «Ровесник» про еблю, просмотрел даже тайком в сраном советском салоне, заплатив за это рубль с полтиной, фильм про секс. Я стал страшно опытный. Я не просто дрочил, но мысленно вытоворял с Сарой такие штуки, что....
Уверен, и Саре это нравилось. И, как и все американки, она была не очень ревнива и понимала, что к чему. Так что, когда на соревнованиях в каком-то Североморске, или где там у них подводные лодки целятся карандашами сраных ракет в подбрюшье НАТО — ко мне в номер пришла девчонка из соседней команды, и спросила, умею ли я ебаться, я сказал — ну, конечно. А что, спросил я. Она уже ебется, объяснила мне девчонка, а ее парень-старшеклассник уехал в Омск на полгода, и вернется только к лету. Лето, зима, какая на хуй разница на этом ебанном Севере, подумал я. А ебаться ей охота, и ребята постоянно говорят, что у меня большой член и яйца, поэтому давай поебемся, продолжила девочка. Я сказал о кей, и отложил книгу «Человек-дельфин». Она легла под одеяло — ебучее колючее советское одеяло, какое давали во всех ебучих гостиницах Советского Союза — и разделась под ним. Легла на меня, и мы поебались. Ей было четырнадцать лет и она была перворазрядницей, мне тринадцати еще не было, и шел я на второй взрослый. Спинист и брассистка. У нее еще были крашеные волосы, она этим гордилась. Нет не на пизде, на пизде она их сбривала, чтоб из под купальника не выбивались.
Потом мы еще пару раз поебались, потому что она лишилась девственности всего месяц назад и входила во вкус. Скажешь кому-нибудь, скажу, что ты наврал все, и мой пацан тебя убьет, сказал она. Когда она ушла, я достал «Человека-дельфина», и вздрочнул.
− Что делал? - спросил меня парень, которого подселили ко мне в номер, и который вернулся из города.
− Выебал Олю из команды «Альфа», ну, у которой парень в Омск уехал, - сказал я.
− Пиздишь, - сказал он.
− Вот, - сказал я, - она трусы забыла. Потрогай, они еще скользкие.
− Круто! - сказал он, нюхая трусы. - Господи, глазам своим не верю. Ты ЕБЕШЬСЯ? Блядь, да это всей команде надо рассказать!
− Ну а что здесь такого? - скокетничал я. - Расскажи, конечно!
− Хочешь, сяду на шпагат и достану яйцами рубль? - спросил он.
− Не достанешь, - сказал я.
− Спорим на рубль? - спросил он.
− Давай, - сказал я.
Мы бросили рубль на пол, он снял штаны и сел на шпагат, и яйцами коснулся рубля.
Я проиграл.

ххх

Несмотря ни на что, я был верен Саре. Ну, в смысле душой.
Когда мне было тринадцать, мы перебрались в Молдавию. Случилось ГКЧП. Или случился? Не знаю. Я видел телик. Несколько испуганных дядек сидели за столом перед кучей ебанутых журналистов и те издевались над пожилыми людьми. Мне было жаль и тех и других. Потом показали танки и людей которые улюлюкали и бросали в танки бревна.
− Дети, - сказала мать торжественно, - это Демократия свергает режим! Только бы не Совок снова, только не это!!!
После этого она поехала в отцу, на Север, помогать ему собирать пожитки, чтобы вернуться в Демократическую блядь Молдавию. И оставила нам с братом двести рублей на две недели. Тут-то и случилась очередная денежная реформа, и эти деньги обернулись ничем. Мы неделю жрали одну черешню, которую воровали в садах за домом, и срали от этого, как заведенные, ослабли страшно, я даже дрочить не мог, только лежал в углу на матрасе, мебели-то не было, да постанывал, а брат готовил мне единственное лекарство, которое мы могли тогда себе позволить — крепкий чай.
Но книга «Человек-дельфин» была со мной. Я глядел в нее, когда мне становилось совсем худо.
Папаша позже рассказал мне, что никакой власти тогда в России нигде не было, и он только и делал, что тащил со склада патроны, да стрелял — пистолет, автомат, пулемет. Наловчился из пистолета из десяти мишеней с пятидесяти метров все десять выбивать. У него были солдаты - азербайджанцы и солдаты-армяне. Папаша развлекался, и учил хорошо воевать одних и других. Жили они дружно и на прощание — перед тем, как разъехаться воевать друг с другом, - подарили отцу за науку немецкое охотничье ружье. Азербайджанцы и армяне. Вскладчину.
По телику показали балет, и мать загрустила. Балет значил, что красные