Главная
Библиотека | Рассказы | Лизка
или кому там положено. Вернусь, чтоб банька была. С дороги. Ясно.
– Все сделаю, барин, – протараторила девчушка и убежала в дом.
Появление такой красоты стало для Пантелеева полнейшей неожиданностью, так что во время прогулки мысли Николая Ивановича путались и возвращались к моменту утренней встречи. “Хороша, чертовка, – думал он рассеянно, – Чудо, как хороша”. Даже размышления об Ольге Александровне отошли на второй план и как-то потускнели. “Ведь она в далекой столице, при генерал-губернатора дочерях. А я здесь. Сам себе генерал-губернатор”. С таким настроением он отправился домой.
После бани и плотного обеда, сдобренного рюмочкой, Николай Иванович, настроившись на благодушно, велел звать Макара. Старик явился незамедлительно, предположив, что барин чем-то недоволен или чем-то взволнован.
– Чего изволите, барин?
– Сегодня утром встретил девчушку во дворе, с кувшином, в кухню наверно шла, что за девица? – Пантелеев решил сразу играть открыто, кого тут стесняться? Не столица ведь.
– Так вы, барин, наверно про Лизавету. Она ж дочка кухарки нашей, Авдотьи. При вас еще малюткой была, крохотной, ну теперь, известное дело – в невесты вышла, пятнадцать годочков ей, красе нашей. Мужа то Авдотья года три схоронила тому, а дочка, вот, помогает ей во всем, и за младшими, и по дому.
– Так-с. Понятно. Значит так, Макар, бери коляску – вот деньги тебе – поезжай-ка в город, купи там платок поприличнее, бусы покрасивее. Да вина полдюжины прихвати, мне от водки плохо что-то, и смотри, мне, не болтай особо.
Еще одной особенностью поездок в имение, было резкое изменение в речи Пантелеева, она как-то заметно упрощалась, и, как он искренне считал, становилась ближе и понятнее простому люду.
– Да что ж я, барин, не разумею разве, понятное дело, не извольте…
– Не изволю, если ты тут стоять не будешь, а поедешь и сделаешь, что приказано.
Снарядив коляску, Макар умчался за подарками, а Николай Иванович, поднялся к себе и решил соснуть, после бани и прогулки требовался отдых. И все же, перед тем как провалиться в дрему, он еще долго витал мыслями в столице, ища повода написать княгине письмо, тем самым, напомнив ей о себе.
***
Вечером, когда вернулся посыльный, Николай Иванович уже был довольно бодр – плотный ужин и дневной сон, сделали свое дело – он отдохнул и развеселился в предвкушении простых услад, радующих мысли одинокого мужчины. Плеснув в бокал вина, Пантелеев, велел звать Лизавету и уселся в отцовское кресло. Девушка вошла не сразу, а, как показалось по звукам, долго стояла за дверью, не решаясь постучать или еще как-то заявить о себе. В конце концов, Николай Иванович не выдержал и прикрикнул, – Ну входи же, входи, я не обижу! – дверь приоткрылась, и показалось испуганное и смущенное лицо.
– Звали, барин?
– Звал, звал, проходи, – толи от выпитого вина, толи от постоянно звучащего в его адрес обращения, речь Пантелеева стала вальяжной и величественной.
– Зачем же звали то? Барин, мне ж не сказал никто... – в голосе Лизы послышались нотки удивления. На ночь то, глядя, зачем она понадобилась. Сам ведь их с матерью отпустил до утра.
– Да так поболтать захотелось с тобой. Вот и подарков тебе купил... – достав пакет, он протянул его девушке. – Приданое то не пора ль собирать? Да ты не стесняйся, посмотри, что там, вдруг не понравится.
– Ой! Спасибо, барин, – запричитала девчушка, прижимая платок к груди, но тут же осеклась.
– Да разве ж можно мне от вас подарки то получать? – от смущения, щеки ее налились розовым, сделав ее еще прекрасней.
– Если барин дарит, значит можно! – веско заявил Николай Иванович. – Ну-ка подойди ближе, я бусы тебе еще одену, тоже для тебя купил.
Совсем осмелев, девушка подошла к Пантелееву, и он, с какой-то особой, нарочитой медлительностью, принялся застегивать бусы на девичьей шее. Лизавета одной рукой прижимала платок к груди, а второй, по совету барина, держала косу, чтобы не мешала обновку примерять. Закончив, Николай Иванович, откинулся на спинку кресла и оценивающе посмотрел на девушку.
– Ну, в пору ли подарок, красавица?
– Ой, я и не знаю, как благодарить... Спасибо, вам, барин, за доброту вашу, спасибо! – смутившись, залепетала девушка. – А платок то, платок, ведь именно такой я у матушки просила!
– Ну, отблагодарить меня дело не хитрое, посиди со мной еще, вина выпьем, поговорим, –видя, что от смущения Лизаветы не осталось и следа, он подумал, что угадал с подарками, и осталось совсем немного, чтобы...
– Барин, мне нельзя вина! Я ж ведь мала еще!
– Сколько ж лет тебе? Говори правду только! – подпустив холоду в голос, Пантелеев не прогадал, барская строгость, она каждому знакома, это знание с молоком матери впитывают. В колыбели из песенок да побасенок черпают люди русские знание о строгости и справедливости барской.
– Шестнадцать по осени станет, аккурат в Анны день, – настороженно проговорила Лизавета, расслышав интонации барина, и, трактовавшая их на какой то, свой, особый лад.
– Так ведь уже и вина можно выпить, в такие то лета, мне ж ведь до Анны ждать недосуг, вот давай и отметим твое шестнадцатилетние, а бусы пусть будут на день рождения подарком, –ухмыльнулся Пантелеев. – Вот выпей-ка вина, ты такого, может, и не попробуешь больше...
Наполнив оба бокала почти до краев, Иван Николаевич, потянул девушку к себе и усадил на колени. Безвольные ладошки, знакомые лишь с домашней работой, сомкнулись на хрустальной ножке. Девушка, долго и пристально рассматривая вино, решилась, наконец, сделать первый глоток. С непривычки вино почти сразу ударило в голову, приятное тепло разлилось по телу. Захотелось закрыть глаза и сидеть так. Долго. Спокойно.
– Что ж ты доброго барина и не поцелуешь? – удивленно спросил Пантелеев. – Где же благодарность твоя обещанная?
– Да как же мне, барин, с вами целоваться то? Я ведь мала еще. Мне ж замуж...
Отставив свой бокал в сторону, и, вырвав второй из пальцев Лизаветы, Пантелеев закрыл ее губы поцелуем: остановить ее болтовню, лишить воли, отвлечь – и потом... Она поддавалась неохотно, причитая и щебеча что-то о батюшке, который преставился, о матушке, которая не велит и “с дому погонит”, о том, что мала еще. Но натиск Ивана Николаевича, был столь же неумолим, сколь и продуман – от выпитого вина кровь ударила в голову и чресла.
Хотелось молодого тела, покорности, послушания. Диким зверем он накинулся на свою жертву, стянул с нее сарафан, под которым оказалась простая льняная рубаха, избавившись и от этой преграды, Пантелеев разорвал ее белье и начал мять податливое тело, грубо лаская плоть ее, слабую и беззащитную; Лизавета же бросила сопротивляться и только тихонько поскуливала, зажав дареный платок зубами, по лицу девушки текли слезы, срываясь со щек в такт движениям.
***
Нарочный с письмом явился рано утром. В письме Матвей Ильич Лапин сообщал своему другу, что дядя плох, как никогда, и нужно поспешить явиться в Петербург, пока не случилось самого страшного. Наскоро собравшись, Иван Николаевич
– Все сделаю, барин, – протараторила девчушка и убежала в дом.
Появление такой красоты стало для Пантелеева полнейшей неожиданностью, так что во время прогулки мысли Николая Ивановича путались и возвращались к моменту утренней встречи. “Хороша, чертовка, – думал он рассеянно, – Чудо, как хороша”. Даже размышления об Ольге Александровне отошли на второй план и как-то потускнели. “Ведь она в далекой столице, при генерал-губернатора дочерях. А я здесь. Сам себе генерал-губернатор”. С таким настроением он отправился домой.
После бани и плотного обеда, сдобренного рюмочкой, Николай Иванович, настроившись на благодушно, велел звать Макара. Старик явился незамедлительно, предположив, что барин чем-то недоволен или чем-то взволнован.
– Чего изволите, барин?
– Сегодня утром встретил девчушку во дворе, с кувшином, в кухню наверно шла, что за девица? – Пантелеев решил сразу играть открыто, кого тут стесняться? Не столица ведь.
– Так вы, барин, наверно про Лизавету. Она ж дочка кухарки нашей, Авдотьи. При вас еще малюткой была, крохотной, ну теперь, известное дело – в невесты вышла, пятнадцать годочков ей, красе нашей. Мужа то Авдотья года три схоронила тому, а дочка, вот, помогает ей во всем, и за младшими, и по дому.
– Так-с. Понятно. Значит так, Макар, бери коляску – вот деньги тебе – поезжай-ка в город, купи там платок поприличнее, бусы покрасивее. Да вина полдюжины прихвати, мне от водки плохо что-то, и смотри, мне, не болтай особо.
Еще одной особенностью поездок в имение, было резкое изменение в речи Пантелеева, она как-то заметно упрощалась, и, как он искренне считал, становилась ближе и понятнее простому люду.
– Да что ж я, барин, не разумею разве, понятное дело, не извольте…
– Не изволю, если ты тут стоять не будешь, а поедешь и сделаешь, что приказано.
Снарядив коляску, Макар умчался за подарками, а Николай Иванович, поднялся к себе и решил соснуть, после бани и прогулки требовался отдых. И все же, перед тем как провалиться в дрему, он еще долго витал мыслями в столице, ища повода написать княгине письмо, тем самым, напомнив ей о себе.
***
Вечером, когда вернулся посыльный, Николай Иванович уже был довольно бодр – плотный ужин и дневной сон, сделали свое дело – он отдохнул и развеселился в предвкушении простых услад, радующих мысли одинокого мужчины. Плеснув в бокал вина, Пантелеев, велел звать Лизавету и уселся в отцовское кресло. Девушка вошла не сразу, а, как показалось по звукам, долго стояла за дверью, не решаясь постучать или еще как-то заявить о себе. В конце концов, Николай Иванович не выдержал и прикрикнул, – Ну входи же, входи, я не обижу! – дверь приоткрылась, и показалось испуганное и смущенное лицо.
– Звали, барин?
– Звал, звал, проходи, – толи от выпитого вина, толи от постоянно звучащего в его адрес обращения, речь Пантелеева стала вальяжной и величественной.
– Зачем же звали то? Барин, мне ж не сказал никто... – в голосе Лизы послышались нотки удивления. На ночь то, глядя, зачем она понадобилась. Сам ведь их с матерью отпустил до утра.
– Да так поболтать захотелось с тобой. Вот и подарков тебе купил... – достав пакет, он протянул его девушке. – Приданое то не пора ль собирать? Да ты не стесняйся, посмотри, что там, вдруг не понравится.
– Ой! Спасибо, барин, – запричитала девчушка, прижимая платок к груди, но тут же осеклась.
– Да разве ж можно мне от вас подарки то получать? – от смущения, щеки ее налились розовым, сделав ее еще прекрасней.
– Если барин дарит, значит можно! – веско заявил Николай Иванович. – Ну-ка подойди ближе, я бусы тебе еще одену, тоже для тебя купил.
Совсем осмелев, девушка подошла к Пантелееву, и он, с какой-то особой, нарочитой медлительностью, принялся застегивать бусы на девичьей шее. Лизавета одной рукой прижимала платок к груди, а второй, по совету барина, держала косу, чтобы не мешала обновку примерять. Закончив, Николай Иванович, откинулся на спинку кресла и оценивающе посмотрел на девушку.
– Ну, в пору ли подарок, красавица?
– Ой, я и не знаю, как благодарить... Спасибо, вам, барин, за доброту вашу, спасибо! – смутившись, залепетала девушка. – А платок то, платок, ведь именно такой я у матушки просила!
– Ну, отблагодарить меня дело не хитрое, посиди со мной еще, вина выпьем, поговорим, –видя, что от смущения Лизаветы не осталось и следа, он подумал, что угадал с подарками, и осталось совсем немного, чтобы...
– Барин, мне нельзя вина! Я ж ведь мала еще!
– Сколько ж лет тебе? Говори правду только! – подпустив холоду в голос, Пантелеев не прогадал, барская строгость, она каждому знакома, это знание с молоком матери впитывают. В колыбели из песенок да побасенок черпают люди русские знание о строгости и справедливости барской.
– Шестнадцать по осени станет, аккурат в Анны день, – настороженно проговорила Лизавета, расслышав интонации барина, и, трактовавшая их на какой то, свой, особый лад.
– Так ведь уже и вина можно выпить, в такие то лета, мне ж ведь до Анны ждать недосуг, вот давай и отметим твое шестнадцатилетние, а бусы пусть будут на день рождения подарком, –ухмыльнулся Пантелеев. – Вот выпей-ка вина, ты такого, может, и не попробуешь больше...
Наполнив оба бокала почти до краев, Иван Николаевич, потянул девушку к себе и усадил на колени. Безвольные ладошки, знакомые лишь с домашней работой, сомкнулись на хрустальной ножке. Девушка, долго и пристально рассматривая вино, решилась, наконец, сделать первый глоток. С непривычки вино почти сразу ударило в голову, приятное тепло разлилось по телу. Захотелось закрыть глаза и сидеть так. Долго. Спокойно.
– Что ж ты доброго барина и не поцелуешь? – удивленно спросил Пантелеев. – Где же благодарность твоя обещанная?
– Да как же мне, барин, с вами целоваться то? Я ведь мала еще. Мне ж замуж...
Отставив свой бокал в сторону, и, вырвав второй из пальцев Лизаветы, Пантелеев закрыл ее губы поцелуем: остановить ее болтовню, лишить воли, отвлечь – и потом... Она поддавалась неохотно, причитая и щебеча что-то о батюшке, который преставился, о матушке, которая не велит и “с дому погонит”, о том, что мала еще. Но натиск Ивана Николаевича, был столь же неумолим, сколь и продуман – от выпитого вина кровь ударила в голову и чресла.
Хотелось молодого тела, покорности, послушания. Диким зверем он накинулся на свою жертву, стянул с нее сарафан, под которым оказалась простая льняная рубаха, избавившись и от этой преграды, Пантелеев разорвал ее белье и начал мять податливое тело, грубо лаская плоть ее, слабую и беззащитную; Лизавета же бросила сопротивляться и только тихонько поскуливала, зажав дареный платок зубами, по лицу девушки текли слезы, срываясь со щек в такт движениям.
***
Нарочный с письмом явился рано утром. В письме Матвей Ильич Лапин сообщал своему другу, что дядя плох, как никогда, и нужно поспешить явиться в Петербург, пока не случилось самого страшного. Наскоро собравшись, Иван Николаевич
0 / 213