− Мы будем трахаться? - спросил я.
− Ну, конечно, - сказала она.
− Я ведь твоя девушка, - напомнила она.
− Отлично, - сказал я, - сейчас домою жмурика, и поедем ко мне.
− Нет, - сказала она.
− Позже? - спросил я.
− Здесь, - сказала она.
− Блядь, в морге, что ли? - спросил я.
− Ага, - сказала она.
− Так вот в чем дело... - сказал я.
− Бери, пока дают, - сказала она.
− Не думаю, что мы тут найдем укромный уголо... - не договорил я.
− На лежанке, где ты ИХ моешь, - сказала она.
− В смысле? - спросил я.
Она подошла к цементной лежанке, и начала раздеваться.

ххх

Со временем я привык.
К тому же, она потом разрешала бросить на цемент какой-нибудь матрас. Я просто старался не смотреть вправо — на другой лежак — и все было тип-топ. Мы трахались в холодильной камере морга остаток весны, и все лето. Она пришла туда после моря, загоревшая, и пришла ко мне осенью, в школьной форме, с бантами и гольфами. Сняла с себя все, кроме ленты «Выпускной класс».
Мы трахались в морге всю осень. Трахались в нем даже зимой.
Нас никто не тревожил: у нас мало кто соглашался на дополнительную работу, так что вечерами я распоряжался помещением.
Мы трахались всегда и только на лежанке, где в другую смену разделывали трупы, - так что я, когда приходил на дежурство, первым делом старался тщательно ее вымыть. Горячей, конечно, водой.
Следующей весной мы тоже трахались. Я понемножку привык и размяк. Решил было, что мир устроен чуть лучше, чем на самом деле. Это, конечно, оказалось не так.
− О чем ты мечтал в детстве? - спросила как-то Даша.
− О том, что стану мега-звездой, - признался я, - великим оперным певцом, или актером знаменитым и приеду в Кишинев после грандиозного выступления в какой-нибудь «Ла Скалле», или с «Оскаром»...
− Дальше, - сказала она.
− Выйду из аэропорта, а за ним, ну, где поле, стоит сцена и стул. Я подойду к стулу, сяду на него, а на сцену выйдет Спиваков со своим оркестором, и сыграет для меня, - сказал я.
− И? - спросила она.
− Ну или Мадонна.
− И?
− Ну, или Элтон Джон.
− И?
− Ну, а потом я встану и пойду домой...
− И как ты намерен этого добиться? - спросила она.
− Никак, - сказал я.
− Экий ты никчемный ненужный человек, - сказала она.
− Зачем ты со мной трахаешься? - спросил я.
− Меня возбуждает все это, - сказала она и обвела взглядом морг, в углу которого валялся свеженький парень с огнестралом в боку, я его сбросил прямо на пол, - так пикантно, необычно...
− А я? - спросил я.
− Ну, член у тебя ничего, - сказала она.
− Ну, а вообще? - спросил я.
− В смысле? - спросила она.
− Ну, ты меня любишь? - спросил я.
− Что? - спросила она.
А потом начала смеяться. Она смеялась, пока я садился, пока одевался, тоже смеялась. Хихикала, глядя на меня, а я думал, стоит ли мне задушить ее шлангом. Потом подумал, что это получится какой-то перебор. Какая-то «чернуха». А у нас — жизнь...
Так что я ее просто выгнал.

ххх

На следующий день она позвонила и извинилась.
Сказала, что не хотела меня обидеть. Но что с моей стороны было наивно полагать, будто бы она намерена связывать со мной свое будущее. Что у меня нет толковой работы, нет интересов, способностей. Что всему свое время. Что она уже должна подумать о высшем образовании, и новой жизни. Что это было увлекательное приключение. Что об этом году у нее останутся самые лучшие воспоминания. Что мне не стоит обижаться. Что всякие «каррерасы» - она так и сказала — которые во мне прячутся, не видны никому, кроме меня. Что мы можем поддерживать дружеские отношения.
Но все это было уже неважно.
Ведь на следующий день я уволился.
Продал квартиру. Снял со счета все свои деньги. Прикинул, на что хватит. Позвонил в Москву. В пресс-службе очень удивились. Но кризис, он как голод, а голод не тетка, а деньги не пахнут. Даже жмуриками. Тем более, что денег было много. Ведь родственники не всегда вспоминают о пломбах на задних зубах. И уже через две недели в поле за кишиневским аэропортом стояли стул и сцена. На сцене пела группа. Ну, эти, которые постоянно поют про колдунов. «Принцы и нищие»?.. Нет, кажется, «Король и шут». Нет, на большее не хватило.
− Привет, Кишинев, - недоуменно сказали они, едва вышли на сцену.
Недоуменно, потому что в поле перед ними никого, кроме меня, не было. Но это тоже не имело значения. Я посмотрел на продюсера. Продюсер посмотрел на них. Они запели и заиграли.
Я, по условиям контракта, мог подпевать во весь голос.
Что и делал, сидя на стуле.
Прямо в поле. Один.
В стильном сюртуке и с сигарой.
Красивый, как Бандерас.

udaff.com